Что до этой самой Марти, то она вдруг ткнула меня локтем под ребро:

— А этот Брайс Уормергран — он секси, правда?

И разразилась безудержным смехом. Марти думала, мы ставим комедию.

Хотя, помоги нам господь, Брайс и правда был смешон. Его сводила с ума и Мелоди, и это ее «не трогайте меня», поэтому он безбожно переигрывал. Выхаживал вокруг девушки на полусогнутых ногах, как Граучо Маркс[25], и глядел телячьими глазами, старательно следуя инструкциям Ульма в сценарии: «Бен имеет столь же переменчивую душу, как и девушка. Помните: он поэт, а поэтические страсти по определению своему нельзя ни предсказать, ни контролировать».

Марти спросила меня, не переживает ли Мелоди из-за скорого суда над отцом. Я ответил, что мы не знаем точную дату. В Барбелл отправили целую команду следователей, и, судя по масштабам обвинения, им потребовалось бы несколько лет, чтобы выяснить все подробности дела.

— Что до Мелоди, — продолжил я, — то ее отца обвиняют во всех смертных грехах. Но поскольку она уверена в его святой непогрешимости, то считает, что и переживать не о чем. — Я пожал плечами. — Кто знает, может, он и впрямь еще выкрутится.

— Угу, — согласилась Марти. — Вон, Эйхман ведь прятался столько времени… А Ловелл, он под арестом или на свободе?

— Думаю, его выпустили под залог, — ответил я.

— Кто бы сомневался, — сказала Марти.

И в этот самый момент в зал вошел Фред Ловелл собственной персоной.

Я сразу понял, кто он такой. Его фотографии печатались во всех газетах, да и по телевизору он часто мелькал. Фред Ловелл был коренастым и круглолицым, с высоким лбом и носом-картошкой. Он носил очки в стальной оправе и чересчур квадратный двубортный пиджак, будто бы сшитый из листа фанеры. На лице застыло одно выражение — хмурой королевы Виктории.

Из нагрудного кармана у него торчало несколько перьевых ручек, а отворот пиджака сверкал не хуже Млечного Пути. Ловелл нацепил с дюжину эмблем различных братств и общественных организаций, членом которых он являлся. Я ничуть не удивился, увидев среди них и бутылочную крышечку «Доктора Пеппера».

А еще от нашего гостя нещадно разило алкоголем.

Я встал и громко поздоровался, чтобы предостеречь остальных:

— Мистер Ловелл! Какой приятный сюрприз! Мы и не думали, что вы к нам заглянете!

В зале вспыхнул свет. Пьеса остановилась. Мелоди на сцене завопила от радости, бросилась к отцу и повисла у него на шее.

Интересно, заметит ли она крепкий перегар?

— Ой, папа, папа, папочка! — запричитала Мелоди. — Ты опять вылил на себя слишком много одеколона.

Салли предложила сыграть пьесу заново.

— Мистер Ловелл, присядьте пока в зале. Думаю, вас обрадуют успехи вашей дочери.

— Да уж не сомневаюсь! — отозвался тот. — Она никогда не дает мне повода для разочарований.

В зале было шесть человек и триста свободных стульев. Однако Ловелл выбирал себе место с видом комика У. К. Филдса, искавшего прямой бильярдный кий[26]. Наконец он сел на кресло, которое только что освободил я, — рядом с кривоносой подружкой Джона Шервуда.

— А вы кого играете? — спросил он у нее.

— Я не участвую в пьесе.

— Тогда почему на вас столько грима?

За пару секунд до того, как свет погас, в зал проскользнул еще один незнакомый мужчина и сел на последнем ряду. У него были чересчур длинные волосы, а воротник рубашки расстегнут, но мне показалось, что это агент ФБР. Наверное, он присматривал за Фредом Ловеллом, чтобы тот не сбежал.

Я участвовал в первом акте и потому поднялся на сцену: мне предстояло молча пройтись туда-сюда с крайне циничным видом. Мелоди заняла место у фонарного столба. Все мы дожидались, когда поднимут занавес.

— М-м-м… Уж поверь, парень, эти губы перецеловали немало женщин, — промычал Джон, красноречиво выпячивая рот. — Жду — не дождусь пятницы. О да-а-а, обещаю, это будет лучший поцелуй в ее жизни.

— Не надо над ней смеяться лишь потому, что у нее не сломан нос, — сказал я.

— Ты видишь только кривой нос, а я — женщину, которая знает, как сделать мужчину счастливым. — Он покачал головой, поглядывая на Брайса, ждущего своего выхода на другом краю сцены. — Хоть бы наш мальчик не помер на радостях после пятничного чуда.

— С чего бы?

— Вряд ли у парнишки к таким делам иммунитет, — пояснил Джон.

И тут занавес поднялся.

Мелоди вертелась в круге фонарного света. Так велела ей Салли. Мелоди еще спросила: «Зачем?» Переодеваться в костюм она не стала, но в руках держала большую кожаную сумку, болтая ею за длинный ремень. Как бы ни были чисты помыслы девушки, никто, кроме Брайса Уормерграна, не усомнился бы в роде ее занятий.

Подружка Джона выпалила громкое «Ух ты!». Пьеса ей сразу понравилась.

Однако прежде чем на сцене успели произнести хоть слово, Фред Ловелл издал ужасающий стон.

— Закройте занавес! — рявкнул он.

Занавес тут же опустился. В зале вспыхнул свет. Я как руководитель клуба пошел поговорить с этим сумасшедшим. Он вскочил на ноги, побагровев от возмущения. Молодой человек в полурасстегнутой рубашке и пальто тоже встал.

— Что за мерзкая пьеса! — выпалил Ловелл.

— Простите… в чем дело? — уточнил я.

— Моя милая дочурка! Самое прекрасное, что у меня есть! Свет моей жизни!.. — Он давился словами. — А вы поставили ее под фонарный столб вертеть сумкой! «Обрадуетесь», значит? Так вот, я ничуть не рад!

Напуганная Мелоди выглянула из-за кулис.

— Ты здесь больше не останешься! — рявкнул ей Ловелл.

— Мы вернемся в Барбелл, папочка?

— Нет, поедешь к своей тете.

— Можно мне с тобой? Ну пожалуйста!

— Нет, доченька. Потом как-нибудь. А от этих людей держись подальше! Они доведут тебя до беды! Поняла?

— Поняла, — не стала спорить Мелоди. Она взяла отца за руку, и они вышли из зала.

С ними исчез и молодой незнакомец. За его спиной тихо хлопнула дверь.

Я повернулся к Салли.

— Что думаешь?

— Он плакал, — ответила та.

— Да нет же, глаза у него были сухими.

— Ты о ком? — не поняла она.

— О Ловелле. Он Тартюф.

Тартюф был лицемером из французской пьесы, которую мы ставили примерно в то же время.

— А я о молодом человеке в пальто.

— Агенты ФБР не плачут, — возразил я.

На следующий день история была во всех газетах: Фред Ловелл сбежал. Скрылся от следствия. Завез Мелоди к тете и сразу же поехал к канадской границе. Добрался до Монреаля, а оттуда рванул на самолете в Бразилию.

В газетах писали, что залог в восемьдесят тысяч долларов сгорит. Все равно деньги принадлежали не Ловеллу. Нужную сумму собрали обычные граждане Барбелла, которые по-прежнему в него верили.

Газетчики раскопали еще одну неприятную историю. Тоже с фотографиями. На них была изображена любовница Фреда Ловелла — юная красотка с длинными торчащими во все стороны ресницами, алмазными сережками и волосами цвета шампанского. Снимок сделали в Новом Орлеане, когда она тоже садилась на самолет до Бразилии.

— Как пьеса? — поинтересовалась у меня за ужином жена.

— Уже никак, — ответил я.

— Боюсь даже спрашивать о главном.

— Как Мелоди? Бог ее знает… Салли весь день пыталась ей дозвониться, но она не берет трубку. Говорят, заперта в спальне.

— А дверь закрыта изнутри или снаружи?

— Хороший вопрос. Изнутри.

Тут зазвонил телефон. Я ответил. Это был Джон Шервуд. Хотел узнать, состоится ли вечером генеральная репетиция.

— А сам как думаешь? — спросил я.

— Ну, у меня есть одна мысль, — ответил тот. — Постеры ведь уже развешены, пьесу рекламировали несколько недель, и билеты почти все проданы. К тому же я изрядно потратился на костюмы и реквизит…