Ну так вот, после того как мы научились становиться амфибиями, после того как построили хранилища и поместили в них запасы тел, после того как хранилища открылись, Мадж совершенно ошалела. Она сразу же ухватила тело платиновой блондинки, пожертвованное королевой бурлеска, и я уж думал, мы никогда не вытащим ее из него. Как я уже упоминал, это радикально поменяло ее самооценку.

Мне, как и большинству мужчин, в общем-то, наплевать, какое у меня тело. В хранилище были оставлены только крепкие, здоровые, красивые тела, так что одно ничем не лучше другого. Иногда, когда в память о старых временах мы с Мадж берем тела вместе, я разрешаю выбирать ей тело и для меня, чтобы мы выглядели подходящей парой. Забавно, но она всегда выбирает мне тело высокого блондина.

Мое старое тело, которое Мадж, по ее заверениям, любила почти треть столетия, было маленького роста, черноволосым и с брюшком. Я все-таки человек, и меня неприятно задело, когда мое тело утилизировали, вместо того чтобы поместить в хранилище. Это было хорошее, уютное и удобное тело; не слишком быстрое и видное, зато вполне надежное. В любом случае оно меня устраивало.

Самые неприятные ощущения я получил, когда меня уболтали взять тело, принадлежавшее доктору Эллису Кенигсвассеру. Это тело — собственность Общества амфибий-первопроходцев, и используют его только раз в год, когда в день годовщины открытия Кенигсвассера проходит большой парад. Все наперебой внушали мне, какая это честь — войти в тело Кенигсвассера и возглавить парад в честь Дня первопроходцев. Я им поверил, словно последний идиот.

Больше никто не заставит меня совершить подобную глупость. Стоит только взглянуть на эту рухлядь, как сразу становится ясно, почему Кенигсвассер сделал свое открытие о возможности жизни вне тела. Из такого, как у него, любой сбежит! Язва, мигрень, артрит, плоскостопие, слива вместо носа, маленькие поросячьи глазки, цвет лица как у видавшей виды пароходной трубы. Кенигсвассер был и остается милейшим и приятнейшим человеком, но когда все мы были привязаны к нашим телам, никто не рисковал подойти к нему слишком близко, чтобы выяснить это.

Когда впервые было решено проводить парад в День первопроходцев, мы попросили Кенигсвассера вернуться в свое тело и возглавить шествие, но он наотрез отказался, и теперь каждый раз приходится убалтывать какого-нибудь олуха. Кенигсвассер в параде тоже участвует, но только в теле двухметрового ковбоя, которому ничего не стоит двумя пальцами смять пустую банку из-под пива.

Кенигсвассер с этим телом просто как ребенок — ему никак не надоест без конца мять пивные банки, а мы после парада должны смотреть и награждать его аплодисментами. Не думаю, что в былые времена они ему часто доставались.

Мы, конечно, молчим из уважения к заслугам основателя Эры амфибий, но что он вытворяет с телами! Почти каждый раз что-нибудь да сломает, а кому-то приходится влезать в тело хирурга и приводить все это в порядок.

Я вовсе не хочу показаться неуважительным. В конце концов, назвать кого-либо ребячливым — вовсе не оскорбление, ведь именно такие люди чаще всего и порождают великие идеи.

Сохранилась его фотография времен Исторического общества, и по ней можно судить, что внешнему виду Кенигсвассер никогда не уделял должного внимания, равно как и не заботился об убогом теле, коим наградила его природа. Волосы его свисали на воротник, брюки он носил такой длины, что все время рвал их каблуками, рваная подкладка пальто гирляндой колыхалась вокруг ног. Кенигсвассер питался кое-как; выходя на улицу в холод или в слякоть, забывал как следует одеться, а болезни просто игнорировал до тех пор, пока они не начинали серьезно угрожать его жизни. Таких людей в старые времена называли рассеянными. Теперь, оглядываясь назад, мы, конечно, скажем, что он понемногу становился амфибией.

Кенигсвассер был математиком и на жизнь зарабатывал умственной деятельностью. Тело, которое он был вынужден таскать повсюду, было ему не нужнее тележки старьевщика. Стоило ему почувствовать себя неважно, и он заявлял:

— Ум — это единственное в человеке, что имеет ценность. Так почему же он привязан к мешку с костями, кровью, волосами, мясом, кожей и сосудами? Неудивительно, что люди ничего не могут добиться, обремененные паразитом, которого нужно кормить, без конца защищать от погоды и микробов. И все равно эта дурацкая штуковина изнашивается — как ее ни лелей!

— Кому, — вопрошал он, — все это нужно? Что за радость таскать с собой повсюду десятки фунтов чертовой протоплазмы?

— Главная мировая проблема, — заявлял Кенигсвассер, — это не слишком большое количество людей, а слишком большое количество тел!

Когда у него испортились все зубы и он был вынужден удалить их, а никакие протезы не были для него достаточно удобны, Кенигсвассер написал в своем дневнике: «Если жизненная материя смогла эволюционировать настолько, чтобы выйти из океана, где жизнь была действительно приятной, она наверняка сможет сделать еще шаг и вырваться из тел, которые приносят ей сплошные неудобства».

Он вовсе не был ханжой по отношению к телам, да и людям с красивыми, здоровыми телами не завидовал. Просто считал, что от тела больше хлопот, чем пользы.

Кенигсвассер не очень надеялся, что люди при его жизни эволюционируют настолько, чтобы выйти из тел. Просто очень хотел, чтобы это произошло. Однажды, сосредоточенно думая об этом, он гулял в рубашке с короткими рукавами по зоопарку и остановился возле одной из клеток посмотреть, как кормят львов. Дождь перешел в мокрый снег, Кенигсвассер направился домой, но по дороге заинтересовался спасателями у края лагуны, прилаживавшими какому-то утопленнику аппарат искусственного дыхания.

Очевидцы утверждали, что этот старик зашел прямо в воду и все шел, пока не скрылся из виду. Кенигсвассер глянул на жертву и сказал себе, что такое лицо более чем веская причина для самоубийства. Он уже почти добрался до дому, когда вдруг понял, что на берегу лагуны лежало его собственное тело.

Доктор вернулся к телу, как раз когда спасатели добились от него первого вдоха, вошел в него и отвел домой, главным образом делая одолжение городским властям. Дома он завел тело в чулан, а сам снова вышел из него.

С тех пор он пользовался телом, только когда нужно было что-то написать или перевернуть страницу книги, и подкармливал его, чтобы в теле хватало энергии для подобного рода деятельности. Все же остальное время тело неподвижно сидело в чулане, тупо глядя перед собой, и почти не расходовало энергии. Кенигсвассер как-то похвастался мне, что, используя тело таким образом, он тратил на его содержание не больше доллара в неделю.

Но самое главное — Кенигсвассеру не нужно было спать; ему нечего было больше бояться; не нужно было больше беспокоиться о том, что нужно его телу. А если тело неважно себя чувствовало, он просто выходил из тела, ждал, пока тому не станет лучше, и экономил таким образом кучу денег.

Используя тело, Кенигсвассер написал книгу о том, как выйти из него. Книгу без всяких комментариев отклонили двадцать три издателя. Двадцать четвертый распродал двухмиллионный тираж, и с этого момента книга изменила человеческую жизнь больше, чем изобретение огня, цифр, алфавита, сельского хозяйства и колеса. Когда Кенигсвассеру говорили об этом, он хмыкал и просил не принижать его детище. И я бы сказал, он прав.

Следуя инструкциям из книги Кенигсвассера, почти каждый за два года мог научиться выходить из тела. Для начала следовало понять, каким паразитом и диктатором является тело большую часть жизни, затем четко определить разницу между тем, что нужно телу, а что — тебе самому, то есть твоему разуму. Потом, сосредоточившись на собственных потребностях, нужно было начисто отключиться от потребностей своего тела, кроме самых элементарных, — и все: осознав свои права, ваш разум становился самостоятельным.

Кенигсвассер неосознанно проделал это, когда в зоопарке расстался со своим телом. Разум его продолжал наблюдать за львами, в то время как неуправляемое тело побрело к лагуне.