Пока текло обсуждение, Шен вернулся к Еру и еще раз проверил его состояние. Все было по-прежнему: писака не приходил в сознание, но Глубинная тьма больше не растекалась. Шен задумчиво посидел рядом с ним какое-то время, а затем покинул шатер.

Ночная свежесть смешалась с ароматом прошедшего дождя и запахом свежей крови. Но то, как умиротворяюще эта ночь ложилась на плечи, даже удивляло. Шен все пытался напомнить себе о числах, о том, сколько людей сегодня рассталось с жизнями и о том, что это ужасно, но все больше отдавал себе отчет в том, что не чувствует совершенно ничего по этому поводу. И самое забавное в том, что даже не понимает, нормально ли это.

Шен лежал на стылой земле. Грязные ботинки топтали его черные как тьма волосы. Его одежда была в беспорядке, левое плечо обнажилось и все было покрыто ссадинами, на лице запеклись кровоподтеки, а из уголков губ стекала кровь. Его взгляд казался пустым, и Ал, глядя на этого человека, не мог понять, за что же так сильно любил его.

Меч, рукоять которого сжимала рука бывшего ученика, острием уткнулся в центр его груди. Ал опустился на одно колено и положил ладонь рядом с лезвием своего меча, в районе сердца. Прикрыв глаза, он ощущал, как чужое сердце сильно и размеренно бьется. Человек у его ног казался сломленным и беспомощным, но совершенно не волновался по этому поводу. Его сердце стучало слишком спокойно для того, кто должен был сейчас умереть.

«Оно… оно хоть когда-нибудь билось для меня?»

Ответа не было. Точнее, слова были не нужны. Шен снова смотрел на него, но совершенно не видел. Даже сам Ал не мог рассмотреть отражение своего облика в его зрачках. Вместо этого там были какие-то золотые сполохи.

«Не понимаю, кого я любил. Я полюбил твою ложь!»

Меч надавил сильнее. Острие вонзилось в плоть. Кровь быстро окрашивала серебряные одежды в цвета багряного заката.

Ал не мог понять, почему ему так больно от этого вида. Он ведь не любил этого человека. Все то, что он любил в нем, было фальшивкой. И сейчас он смотрел, как эти фальшивые, лживые глаза постепенно угасают.

И в этот последний миг, когда жизнь почти покинула его, взгляд наполнила былая нежность.

Ал с ужасом смотрел в его глаза, чувствуя, как исходящее от этого человека тепло окутывает все его тело.

Он проснулся, содрогаясь от рыданий. В этом ночном бреду он ясно вспомнил, как смотрел на него Шен. Пусть некто приказывал Шену что-то делать, разве он мог заставить так смотреть?

Всю оставшуюся ночь Ала не покидала улыбка Шена, его мягкий терпеливый взгляд, направленный на глупого мальчишку. Всю ночь Ал содрогался от рыданий, воя от боли из-за того, что потерял.

Но утро принесло опустошение мыслей и чувств. Ал выдохнул, чувствуя лишь обреченную скорбь. Ночью он вновь готов был поверить всему, что бы Шен ни сказал, готов был принять любую его ложь, только бы все стало как прежде. Но ночь прошла. Он ее пережил. И в свете этих ярких рассветных лучей он мог ясно мыслить, как бы болезненно это ни было. Все то, что он любил в этом человеке, никогда не существовало в реальности. Шен насмехался над ним все это время. Видя его искренность, как на ладони видя все его чувства, он пользовался ими, как удобным инструментом. Если подумать, Шен унижал его снова и снова.

И если Ал хочет сохранить хотя бы часть своей гордости, он не должен прощать его.

После совета многие разлетелись. Шиан с Шуэром отбыли в орден, но Шен был вынужден остаться из-за Ера, который все еще не пришел в себя. Оставлять его на попечение лекаря Зага было бы слишком опрометчиво.

Комфортабельных шатров осталось не слишком много, поэтому все главы ордена РР, оставшиеся на ночь, в лице старейшин Шена, Муана и Зага, ночевали в одном. Раненного старейшину Рэна Шен распорядился также расположить вместе с ними, чтобы и ночью наблюдать за его состоянием.

После полуночи все разговоры стихли, не было слышно далеких звуков дикого фестиваля под холмом. Заг громко храпел, и какое-то время Шен думал, что не может уснуть из-за этих оглушающих раскатов храпа. Затем он почувствовал, что повязки мешают ему дышать. Потом стало душно из-за тлеющих углей в очаге.

В конечном итоге Шену пришлось признать, что переживания не дают ему заснуть. В уме крутилось множество мыслей, и даже глаза было трудно держать закрытыми. Он сел, поправил одежду и покосился на Муана, отдыхающего на соседней кровати. Сперва он хотел шепотом спросить, не спит ли тот, но быстро сообразил, что из-за старейшины Зага его вопрос вряд ли будет услышан.

Шен поднялся, подошел к кровати Муана и помахал над ним рукой. Никакой реакции от уткнувшегося носом в подушку светловолосого старейшины не последовало, и Шен решил оставить его в покое и прогуляться на свежем воздухе. Он тихо выскользнул из шатра и осмотрелся.

На улице было свежо. Яркая луна освещала холм, под ее светом треугольники палаток дикого фестиваля отбрасывали на землю четкие черные тени, и издалека казалось, что он смотрит на нарисованный тушью лес.

Между шатрами и палатками медленно скользили белесые фигуры, сквозь которые отчетливо проходил лунный свет. Шен завел руку за затылок, дотронулся до волос и осознал, что заколка с бубенчиками, защищающая от призраков, осталась у кровати.

Фигуры принадлежали в основном мужчинам, но были среди них и женщины. Все они двигались в одном направлении, Шен провожал их взглядом и думал о том, какими людьми они были. Не слишком вдумчиво, просто рассматривал их лица, гадая, что за жизнь у них была, какие чувства их обуревали, и почему они так легко разменяли свои жизни за кого-то. Принцип подобного коллективизма был ему совершенно неведом.

Призраки перестали проходить мимо, и Шену стало интересно, куда же они направляются. Они все двигались в одном направлении, так что Шен просто пошел следом. Они вместе спустились с холма, направляясь к дикому фестивалю.

Торговые прилавки уже давно были закрыты, не осталось ни одного запоздалого торговца, надеющегося подзаработать на ночных посетителях. Призраки медленно бродили вдоль улиц, заглядывая в пустые котелки и садясь на оставшиеся снаружи скамьи. Вид они имели крайне скорбный. По палаточному городку разнесся тоскливый вой.

«Система, ты тоже это видишь?» — чтобы поговорить хоть с кем-нибудь, спросил Шен.

[Что именно?] — с готовностью отозвалась та.

«Ну… толпу грустных привидений».

[Они все умерли не своей смертью. У них есть причины не быть веселыми.]

«То есть, видишь?»

Система промолчала, и Шен продолжил:

«Но отчего они не уходят?»

[Может, надеются, что кто-то сожжет для них немного ритуальных денег?] — не особенно заинтересовано предположила Система.

Шен осмотрелся по сторонам, сочтя ее предположение не лишенным смысла, но вокруг не было ничего подходящего, что могло бы пригодиться призракам в загробном мире.

Спустя время он начал различать призрачные голоса. Все они говорили одно и то же.

«У нас была такая тяжелая жизнь, и после смерти нам не обрести покоя… Мы так хотели бы выпить последнюю чарку вина, но даже это нам недоступно…»

Призраков было очень много. Они заняли все лавки, оставшиеся на улице, некоторые зависли рядом с палатками, все они скорбно опустили головы и словно замерли в ожидании. На Шена они совершенно не обращали внимания, и тот не мог понять: они не замечают его или же считают одним из них.

Старейшина пика Черного лотоса еще раз осмотрелся по сторонам. Он подумал о том, что мог бы попытаться разбудить какого-нибудь торгующего едой и питьем заклинателя, но столь же быстро отказался от этой идеи, представив, сколько шума поднимется из-за такого опрометчивого поступка.

Тогда он прошелся по улице и подошел к особенно многочисленному скоплению привидений. Оказалось, они обступили несколько большущих кувшинов, запечатанных и оставленных на улице. Шен толкнул один из кувшинов ногой, тот опрокинулся, от удара запаянная крышка выбилась, и на землю полилось грушевое вино, искрящееся в свете луны. Пространство окутал благоухающий аромат грушевых цветов, а призраки возликовали.