— Скажи, Бенито, говорят, ты играешь на скрипке?

— Играю, — ухмыльнулся Муссолини.

— Это тебе очень полезно, это даже важнее политики.

От неожиданности Муссолини расхохотался и потом не раз вспоминал слова Россо, когда брал в руки скрипку.

Маргарита писала в «Иль пополо д’Италия», что «стиль классического „Новеченто“ и есть фашистский стиль, он строгий и ясный, как речи Муссолини». Ее старания насадить этот стиль не пропадали зря, но рядом с работами новечентовцев в классическом стиле красовались гипсовые бюсты и лакированые портреты Дуче в базарном стиле, и с этим она ничего не могла поделать.

Маргарита придумала формулу, взятую на вооружение официальной фашистской пропагандой: «Для нас, итальянцев, искусство — синоним Отечества». А бывшему каменщику Муссолини больше понравилась другая Маргаритина формула: «Неустанно строить новое фашистское общество».

Пиком успеха новечентовцев стало их участие в венецианской Биеннале, которую открывал король Витторио Эммануэль. Едва он разрезал ленточку, как раздался громкий крик: «Долой старую Венецию!» Все были уверены, что вот-вот прогремит выстрел или взорвется бомба, предназначенные для короля. Но оказалось, что кричал неугомонный Маринетти, протестуя против того, что футуристам не разрешили выставиться на Биеннале.

Маргарита сопровождала их королевское величество по залам новечентовцев, посмеиваясь про себя над вежливым молчанием короля.

Несмотря на готовность Муссолини объявить «Новеченто» официальным фашистским искусством и на признание, полученное на Биеннале, группа новечентовцев распалась из-за того, что Маргарита хотела полностью подчинить их себе, а они не хотели ей подчиняться.

В 1924 году, когда Чезаре возвращался поездом из Рима в Милан, у него случился приступ аппендицита, который врачи не распознали, и через пять дней он скончался. Маргарита, Амедео, Фьяметта, Ада и одна из сестер Чезаре не отходили от него до последней минуты. Муссолини узнал о смерти Чезаре и счел приличествующим главе правительства послать вдове телеграмму, которая должна была показать, что ему не чужда благодарность: «Никогда не забуду тех далеких дней, когда вам понадобилось столько смелости, чтобы защищать меня». Даже в трауре Маргарите согрел сердце этот знак внимания.

Мэр Милана нанес Маргарите визит соболезнования, телеграммы приходили десятками, а венкам от политиков, финансистов и людей искусства не было счету. В день похорон траурный кортеж вытянулся по всей главной улице.

После захода солнца члены семьи и несколько близких друзей собрались при свете факелов у могилы Чезаре на еврейском кладбище. Маргарита, исполняя последнюю волю Чезаре, вытерпела душераздирающее пение хазана[164], но, когда раввин подошел к ней с ножницами, чтобы надрезать в знак траура ворот ее черного бархатного платья, она испуганно отпрянула, и раввин только покачал головой.

Памятник Маргарита заказала в духе последней воли Чезаре. Бело-мраморная стела в форме Скрижалей Завета, а перед ней на возвышении — бронзовая менора[165].

Маргарита прожила с Чезаре двадцать шесть лет. Половину из них она была любовницей Муссолини. Чезаре об этом, если и не знал, то догадывался, но молчал, даже когда с вопросами о дяде Бенито к нему начали приставать Фьяметта и Амедео. Теперь Маргарита была вдовой, Амедео было уже двадцать два года, Фьяметте — пятнадцать, они были достаточно взрослыми, чтобы не интересоваться отношениями между матерью и дядей Бенито.

Парламентская оппозиция портила Муссолини жизнь больше, чем его язва. У фашистов все еще было меньше мест в парламенте, чем у социалистов. Муссолини предложил новый закон, по которому партийному списку, получившему на выборах большинство голосов, отводится две трети мест в парламенте, а треть — другим партиям пропорционально их численности. Оппозиция, поняв, что Муссолини хочет прибрать к рукам парламент, встала на дыбы, но он объявил новые выборы.

Предвыборную кампанию Муссолини начал с того, что создал в Италии Чрезвычайную комиссию, взяв за образец ленинскую ЧК — единственное, что было приемлемо для него в большевистской революции. Чрезвычайная комиссия Муссолини тоже занималась тем, что подавляла оппозицию. Разница состояла в том, что в России в ЧК брали людей, еще не обученных пытать и убивать, а Муссолини набрал в свою ЧК отборных головорезов во главе с Америго Думини, который любил представляться так: «Думини, двенадцать убийств».

Думини со своими головорезами нападали на журналистов и политиков, устраивали разгромы редакций, разгоняли митинги, убивали людей и угрожали переломать кости каждому, кто скажет хоть слово против Муссолини.

Такая тактика дала свои результаты, и фашисты получили на выборах 65 процентов голосов, а на улицах ликующие сторонники Муссолини скандировали «Ду-че!», «Ду-че!».

Муссолини полагал, что победа избавит его от нападок оппозиции, но ошибся. Больше всех усердствовал тридцатидевятилетний социалистический депутат Джакомо Маттеотти, новый протеже Кулишовой и Турати. Он был ярым антифашистом. Высокий, худой, смуглолицый и темноглазый, Маттеотти был из богатой семьи, получил хорошее образование. Его выступления в парламенте всегда отличались продуманностью, страстностью и врожденным красноречием. А опирался он только на факты.

Маттеотти заявил, что результаты выборов следует считать недействительными до тех пор, пока полиция не расследует многочисленные жалобы на фашистов, которые угрозами и рукоприкладством мешали законному проведению предвыборной кампании. Муссолини пришел в ярость и, не сдержавшись, крикнул социалистам: «Вам всем надо пустить пулю в спину!»

Маттеотти готовил речь к следующему заседанию парламента. До фашистов дошли слухи, что он располагает материалами о финансовых злоупотреблениях Муссолини и о его причастности к сделке итальянского правительства с американской нефтедобывающей компанией. Говорили, что американцы дали многомиллионную взятку Муссолини, а он и король стали держателями акций этой нефтяной компании.

Муссолини понял, что нельзя сидеть сложа руки, и поручил Думини проучить Маттеотти.

— Как? — спросил тот.

— Сам знаешь, — отмахнулся Муссолини.

Летним утром Маттеотти вышел из дома с портфелем и направился в парламент. Его уже ждал Думини со своими подручными. Несмотря на отчаянное сопротивление Маттеотти, его засунули в автомобиль, избили до полусмерти, увезли за город, добили ножами, раздели догола и бросили труп в придорожную канаву, прикрыв ветками.

Вернувшись в Рим, Думини оставил автомобиль во дворе Министерства внутренних дел, а наутро загнал его в гараж, чтобы отмыть кровь с заднего сиденья. Пока мыли машину, Думини отправился в секретариат Муссолини и передал ему окровавленный паспорт и портфель с документами Маттеотти. Муссолини сунул паспорт в ящик стола и велел выдать деньги участникам операции, которым приказал уйти в подполье, пока не утихнет скандал. А скандал разразился громкий. Маттеотти не появлялся в парламенте два дня подряд, жена не знала, где он, и оппозиция во весь голос требовала расследования, обвиняя фашистов в убийстве депутата парламента. Муссолини заявил, что ему об этом ничего не известно, но он не сомневается, что Маттеотти жив-здоров. То же самое он сказал жене Маттеотти, которая пришла к нему на прием. Она потом вспоминала, что Муссолини стоял перед ней, прижимая руки к груди, и убеждал, что с ее мужем ничего не случилось.

Муссолини не знал, что машину, в которой увозили похищенного Маттеотти, видели двое прохожих и запомнили ее номер. Кроме того, Маттеотти ухитрился выбросить в окно машины свой депутатский пропуск. Полиции этого было достаточно, чтобы арестовать участников похищения, включая Думини. Хотя следователям не удалось выжать из них ни слова, они остались в тюрьме.