Начав читать присланные профессором книги, Маргарита была потрясена: оказалось, что в основе неравенства людей лежат деньги. Деньги, которых было так много у ее отца и так мало у других людей. Марксизм рассматривает человеческую историю как бесконечную борьбу между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Если бы у рабочих и крестьян было развито классовое сознание, они объединились бы, избавились бы от своих хозяев и создали бы свободный мир, где нет нищеты, где богатства и блага делятся поровну между всеми людьми.

Потрясение было так велико, что у нее началось душевное брожение. Маргарита вкусила запретный плод вольнодумства. Она будет бороться за дело отверженных и угнетенных. Влюбленный профессор вооружил ее жизненной философией совсем иной, чем у родителей, и объяснил в марксистских терминах истоки ее душевного потрясения, которое Маргарита вслед за Марксом назвала «бунтом стыда» за свое привилегированное положение в обществе. Идеологические искания, в которые она погрузилась, возбуждали ее больше, чем ухаживания сорокалетнего мужчины, и она продолжала с ним переписываться.

Родители очень скоро раскрыли ее тайну. Синьора Грассини чуть не хватил апоплексический удар. Он пришел в ярость и кричал, что Маргарита опозорила семью и сведет его в могилу. Отбросив хорошие манеры и всегдашнюю сдержанность, он кричал дочери, что, если она не перестанет поддерживать связь со своим профессором, «подрывающим основы государства», его, синьора Грассини, могут сослать в какую-нибудь дыру вроде Сардинии и придется им оставить дворец на Большом канале. Бедный синьор Грассини даже не мог себе представить, что вся его тирада возымеет действие, прямо противоположное желаемому: Маргарита убедилась в правоте той жизненной философии, которую преподал ей профессор.

Она начала прибегать к предосторожностям: встречала почтальона каждое утро и забирала письма профессора; уговорила гувернантку сопровождать ее до газетного киоска, где она покупала рекомендованные им социалистические газеты.

Маргарита с негодованием читала о страданиях рабочего класса. Особенно сильно на нее подействовала история двух молодых женщин, которые отказались от своего высокого положения в обществе, чтобы помогать беднякам. Под впечатлением этой истории Маргарита навестила крестьянскую девочку, парализованную с рождения, которая лежала в бедной, неубранной хижине. Свое сострадание и гнев Маргарита высказала в статье, подписанной псевдонимом «Марта Грани», сохранив в нем первые три буквы своего имени и первые три буквы своей фамилии: МАРгарита ГРАссини.

Статья появилась в социалистической газете в Турине, а восторженный профессор прислал из Флоренции огромный букет алых роз. Но родители перехватили его и устроили ей новый скандал. Маргарита рыдала, что не помешало ей украдкой посматривать на мать и заметить в материнских глазах искорку уважения и даже гордости: статью ее дочери напечатали в газете! Что сказала бы бабушка Дольчетта? «Браво, детка!»- сказала бы бабушка Дольчетта. Синьора Грассини в этом не сомневалась.

Запах алых роз Маргарита запомнила на всю жизнь. Для нее он стал запахом ее первой победы, ее первой публикации. Один лепесток она вложила в «Божественную комедию».

Очень скоро среди местных социалистов прошел слух, что юная дочь процветающего и уважаемого Амедео Грассини стала социалисткой, и ее прозвали «Красной девой» в честь Луизы Мишель[21], одной из руководительниц Парижской коммуны.

Синьор Амедео Грассини соблюдал еврейские традиции: исправно посещал синагогу, сидел во главе стола на пасхальном ужине, а на исходе каждой субботы выходил на улицу раздавать милостыню уже ожидавшим его еврейским беднякам. Был он и главой попечительского совета еврейской школы «Талмуд-тора»[22]. Но Маргариту не учили древнееврейскому языку, и вообще она была далека от еврейства. Благодаря деловым связям отца с католической верхушкой ей был ближе католицизм, хотя и он не удовлетворял ее духовные запросы. Ответ на них она нашла в социализме.

Однажды Маргарита уговорила отца пригласить на пасхальный вечер приехавшего в Венецию из Англии известного еврейского писателя Исраэля Зангвила[23], которого называли «еврейским Диккенсом[24]». Тогда он уже прославился романом «Дети гетто». Маргарите захотелось, чтобы в доме побывал знаменитый английский гость.

За столом Маргарита объяснила Зангвилу происхождение слова «гетто», а потом заявила, что она — атеистка, от чего у синьора Грассини дернулся уголок рта. Зангвил же не растерялся и с легкой иронией заметил, что и сам мог бы стать атеистом, потому что его отец был настолько верующим, что «одного такого человека на семью вполне достаточно». Но ирония не помешала Зангвилу почувствовать горечь оттого, что семья Грассини была типичной для еврейства. И Маргарита, и ее старший брат Марко все дальше и дальше отходили от отцовского соблюдения еврейских традиций. Чтение пасхальной Хаггады[25] только усилило горечь Зангвила: евреи все еще были рабами в Египте, который теперь назывался Англией, Францией, Италией… «Рабы в собственном дворце», — подумал он про себя. А Маргарита разглядывала некрасивое, большеносое лицо гостя, походившее на антисемитские карикатуры, рассеянно слушала рассказ о его посещении Эрец-Исраэль[26] и не понимала, что за Эрец-Исраэль и почему это — «родина евреев». Но к концу трапезы она прониклась к гостю симпатией: у него были изысканные манеры, а главное — он решительно поддерживал борьбу за избирательное право для женщин.

Зангвил обессмертил свой визит во дворец Грассини в коротком рассказе «Хад Гадья»[27], опубликованном в 1898 году. «Дожи[28] давно канули в Лету, — написал Зангвил. — Венеция превратилась в печальные руины, а еврей (…) живет себе в роскошном дворце гордых венецианских аристократов (…) прохаживается в царственно-огромной столовой с коврами, картинами, фресками на потолке, пальмами (…) и думает о старом римском законе, запрещавшем евреям содержать в Венеции свои школы (…) Ну что ж, евреи, в конце концов, научили венецианцев тому, что нет большего богатства, чем человеческая энергия»[29].

Прототипом главного героя «Хад Гадьи» стал брат Маргариты, Марко. Зангвил сделал его эмансипированным евреем, который приходит домой к концу пасхального ужина, «такого же по-семейному приятного и скромного, какие бывали, когда предки жили не во дворце на Большом канале, а в старом гетто». Слушая, как отец читает молитвы, сын разрывается между своей безбожной жизнью и еврейскими традициями. Он понимает, что отказался от своей веры из-за эмансипации и у него не остается иного выхода, как только утопиться в канале.

Когда знаменитый русский анархист Михаил Бакунин[30] посетил Италию, он заехал и в провинцию Романья, известную своими бунтами и восстаниями. Там народ держал в руках ножи и ружья не реже, чем серпы и плуги. Поэтому провозвестника революции и нового социального порядка встретили восторженно. Особенно бурно аплодировал русскому гостю крепко сбитый, черноволосый малый с солдатскими усами и огромными ручищами, который кричал «Браво!» почище поклонников оперного тенора в «Ла Скала». На вопрос Бакунина, кто этот славный итальянец, ему ответили: «Местный кузнец Алессандро Муссолини».

Не очень-то разбираясь в идеях Бакунина, но вдохновленный его намерениями разрушить старый мир, Алессандро Муссолини смешал анархизм с антиклерикализмом, добавил начатки социализма и создал в родной деревне ячейку Первого Интернационала. Полиция не замедлила вмешаться: кузнеца-революционера обвинили в «склонности к бандитизму, а также в хранении оружия в целях подрывной деятельности» и на полгода упрятали за решетку. Тюремный университет только увеличил революционный пыл Алессандро Муссолини. Школу он не кончил, но начал писать политические статьи, где бакунинских цитат было больше, чем собственных мыслей. Особую страсть деревенский кузнец-самоучка питал к политическим дебатам, на которые к нему собирались все, кто считал, что понимает толк в политике, и умел выпить! Без крепкого вина какие могут быть дебаты!