Два следующих стихотворения любопытны тем, что в них можно усмотреть отголоски интереса к еврейству, проявившегося у Ариадны Скрябиной еще в детстве.

Второе стихотворение, посвященное дяде Боре Шлецеру, начинается строчкой:

Был в сборнике и посвященный все тому же дяде Боре сценический набросок «Иисус Навин»[293], предварявшийся эпиграфом из Паскаля[294]: «Les Juifs étaient accoutumés aux grands et éclatants miracles»[295].

«К концу сборничка была еще „пристегнута“ то ли небольшая поэма, то ли драматическая сцена о Иисусе Навине, „что — применяя державинские слова — солнца бег остановлял“. Мне казалось, что для Ариадны этот библейский рассказ воплощал какой-то эпизод из ее собственной биографии или, может быть, его символика просто пришлась ей особенно по вкусу. Не надо ухмыляться — „остановить солнце“ было в каком-то смысле в ее „стиле“, в ее характере, чувствовалось, что ей хочется совершить что-то из ряда вон выходящее»[296], — вспоминает Александр Бахрах.

А Ева помнит рассказ Ариадны о том, как она в детстве ходила с нянькой в церковь и там слышала, что Авраам, Исаак и Иаков были «предками». Но чьими? Ей казалось странным, что, с одной стороны, люди почитают этих предков, а с другой — ругают и бьют евреев с такими же именами. Как же так? Такой замечательный народ, с которым связаны все молитвы, — да что там, сам Иисус — еврей! — как же с таким народом можно так ужасно обходиться? Она не знала тогда ответа и поэтому толковала как могла: христианство — это часть еврейской религии, которая только для тех, кому надо все объяснять. А вся еврейская религия — для тех, кому ничего объяснять не надо.

«Думаю, если бы Ариадна приехала в Эрец-Исраэлъ, то потребовала бы, чтобы там был царь, как царь Давид. Вот тогда она успокоилась бы», — говорит Ева.

Неудивительно, что все три мужа Ариадны были евреями. Даниэль Лазарюс[297], Рене Межан[298] и Довид Кнут. И все они были людьми искусства: Лазарюс — талантливый музыкант, ставший со временем художественным руководителем Парижской оперы, Межан — писатель и Кнут — поэт.

Первый раз Ариадна вышла замуж очень рано, в 1924 году, когда ей было неполных 18 лет. Приехав в Париж, она записалась в Сорбонну на филологический факультет, но театр, литературные вечера и музыка увлекали ее намного больше, чем занятия. Ариадна часто ходила на концерты. На одном из них ее покорил молодой французский пианист Даниэль Лазарюс. А он был поражен. Эта русская девушка, дочь боготворимого им Скрябина, курила, пила водку и ела с такой жадностью, что, когда они ходили в рестораны, на их столик все обращали внимание! Ариадна же только хрипло смеялась и показывала зевакам язык, чем еще больше конфузила Даниэля. Рядом с Ариадной он чувствовал себя ребенком, хотя был на семь лет старше ее и успел сражаться на полях Первой мировой войны, где был ранен.

Помимо природного аристократизма Даниэль покорил Ариадну и тем, что положил на музыку три ее стихотворения.

Первый же семейный обед, на котором Даниэль представил родителям свою избранницу, едва не кончился фиаско, когда Ариадна, съев, как всегда, больше, чем позволяли приличия, попросила добавки, достала из сумочки пачку «Житан», спросила с улыбкой «Не возражаете?», вставила в длиннющий мундштук сигарету и закурила. Мадам Лазарюс была шокирована и сразу возненавидела «эту русскую», которую потом прозвала «цыганкой».

Когда Даниэль сделал Ариадне предложение, ей, несовершеннолетней, пришлось просить согласия и благословения у бабушки и дяди Бори. Дядя был горд тем, что его племянница выходит замуж за пианиста, а бабушка радовалась тому, что ее внучка попадет в богатую семью.

Даниэль Лазарюс и Ариадна Скрябина поженились в городской мэрии. Ариадна считала, что благодаря замужеству займет свое место в жизни. Но очень скоро муж стал ее раздражать, скандалы со свекровью не прекращались. Через год Ариадна сорвалась с подножки трамвая, и у нее был выкидыш.

Ариадна хотела свободы, но, прежде чем поняла, что семейная жизнь не для нее, родила в 1925 году дочь Татьяну, названную так в честь матери Ариадны и взявшую потом имя Мириам.

27 апреля 1925 года Марина Цветаева написала из Праги приятельнице в Париж: «Не встречаетесь ли с Ариадной Скрябиной (в замужестве Лазарюс). Недавно получила от нее „faire-part“[299] о рождении дочери (3 февраля, двумя днями моложе Георгия) и розовую для него кофточку — (шепотом: „шершть!“). Вот мы и сравнялись (…) У меня сын, у нее дочь. Возрасты стерты»[300]. А две недели спустя в письме к той же приятельнице Цветаева попросила передать Ариадне «благодарность за вязаную кофточку для Мурки»[301].

В 1927 году Ариадна родила вторую дочь — Элизабет, которую все называли Бетти, а Ариадна придумала ей имя Тика.

За детьми ухаживала бабушка.

Вскоре после вторых родов Ариадна взяла дочерей и ушла от Даниэля Лазарюса. По поводу ее неудачного брака Бахрах написал: «Да и мог ли он быть другим? Кто-то должен был жить под ее диктовку, Ариадна жаждала повелевать, а, собственно, достаточных данных у нее не было (…) Она пробовала писать стихи и сама поняла, что они ей не даются; пробовала заниматься музыкой, но ей „мешала“ отцовская фамилия, вторым Скрябиным в юбке ей никак не стать»[302]. Бахрах ошибся. Даниэль Лазарюс был готов жить под диктовку Ариадны, но она уже хотела повелевать другим.

Ариадне приходилось несладко в те дни. Не было постоянной работы. Какое-то время она, правда, служила секретаршей в «Обществе молодых литераторов», находившемся в старом особняке, окруженном большим парком, на углу улицы Кассино и бульвара Сен-Жак. Она не любила вспоминать о тех днях, как и рассказывать о муже. По словам Евы, «она вообще умела вычеркивать людей из своей жизни».

В 1928 году в Париж приехал на гастроли знаменитый пианист Владимир Софроницкий[303], прославившийся исполнением Скрябина и женатый на его дочери от первого брака Елене (Ляле), любимой сводной сестре Ариадны.

Разругавшись с женой, Софроницкий вернулся в Россию, а жена на несколько лет задержалась в Париже по настоянию Ариадны. Ариадна любила повелевать и мужчинами, и женщинами.

После чопорности в семье Лазарюсов Ариадна вернулась к своему привычному образу жизни. На кухне за полночь велись задушевные беседы, дым стоял коромыслом, каждый день приходили гости, или она сама ходила к ним, оставляя детей на верную бабушку. Ариадна с Лялей в модных шляпках и с обязательными длинными мундштуками в руках часами просиживали в парижских кафе, искусно не замечая восторженных мужских взглядов.

В одном из кафе Ариадна и познакомилась с элегантным, черноволосым, хорошо одетым молодым человеком по имени Рене Межан, который не уступал Даниэлю Лазарюсу во врожденном аристократизме.

Рене преподавал в лицее французскую литературу. Как и Ариадна, он любил Марселя Пруста[304], Андре Жида и Франсуа Мориака[305] и не скрывал, что хочет стать писателем. Он показал Ариадне свои стихи, но она сказала, что стихи предпочитает читать по-русски. Тогда он показал ей свои рассказы «а-ля Мопассан[306]» и черновик романа о буржуазном семействе, где герои были, видимо, списаны с его семьи. Скоро Ариадна увидела эту семью. Родители Рене, к его полному изумлению, вовсе не были шокированы тем, что невеста их сына разведена и у нее двое детей. Да еще такой аппетит, что мадам Межан едва успевала делать знаки служанке наполнить тарелку бедной русской беженке, очень красивой, но худенькой.