Фариначчи начал с того, что на страницах своей газеты «Иль режиме фашиста»[220] не пожалел антисемитских намеков в адрес Маргариты. «В искусстве (…) задают тон плутократы, масоны и те, кто принадлежит к расе Шейлока». Для Фариначчи как для истого антисемита переход Маргариты в католичество ничего не значил.

А так как Муссолини молчал, у Фариначчи нашлись последователи. Один известный критик сравнил «Новеченто» с подпольной масонской ложей, а тайная полиция донесла Муссолини, что, по слухам, Маргарита — «агент еврейского Интернационала».

Муссолини все это надоело, и он написал Маргарите:

«Попытка убедить людей в том, что ваше „Новеченто“ выражает дух фашизма, тщетна, а главное — ложна… Поскольку вы так беспардонно вмешиваете меня, государственного деятеля, в ваши артистические штучки (…), вам не следует удивляться, когда в недалеком будущем я недвусмысленно выражу (…) общефашистскую точку зрения на „Новеченто“, точнее, на то, что от него осталось»[221].

Маргарита ахнула. И это после всего, что я для него сделала! После всего, чем для него пожертвовала!

Ракеле потребовала, чтобы Муссолини проводил с семьей все свободное время. В былые времена Муссолини послал бы ее ко всем чертям, но сейчас ему приходилось быть образцовым семьянином, и он пообещал Ракеле, что духу Маргаритиного нигде не будет.

И действительно, Ракеле на всю жизнь запомнила тот вечер, когда они с Муссолини сидели дома перед огромным камином и жгли сотни Маргаритиных писем, которые Муссолини бережно хранил двадцать лет.

Через несколько дней после этого «аутодафе»[222] Ракеле случайно открыла какой-то номер «Иль пополо д’Италия» и увидела там «Маргарита Царфатти».

— Ты — мерзавец! — тыкала Ракеле в Муссолини смятой газетой. — Ты обещал, что духа этой девки нигде не будет!

— Да не ори ты! — взорвался Муссолини. — Я же не читаю каждый номер. И хватит об этом. Имени ее слышать не хочу.

— То-то же, — успокоилась Ракеле. — И запомни, если хоть еще раз появится где-нибудь ее имя, ты у меня узнаешь, где черти водятся!

Маргаритины статьи в «Иль пополо д’Италия» больше не появлялись, но Муссолини все еще прислушивался к некоторым ее советам в сфере культуры.

Враги Маргариты сразу заметили исчезновение ее колонки в «Иль пополо д’Италия» и очень оживились.

«Так же, как евреи играли главную роль в большевизме, — писала газета Фариначчи, — так всякие Гропиусы и Мендельсоны командуют новомодным искусством». Через день там же появилось письмо владельца галереи, где впервые выставлялись работы новечентовцев, в котором он заявил, что Маргарита привела к разложению «Новеченто» не без вмешательства международного еврейства. Такой ценой еврей-владелец галереи надеялся купить себе индульгенцию[223].

Маргарита не знала, что Муссолини дал Фариначчи тайный приказ «скальпировать новечентовцев», и написала Фариначчи открытое письмо, где заявила, что он ничего не понимает в искусстве и что она, по праву «члена фашистской партии с 1919 года и матери добровольца, павшего на полях сражений и награжденного посмертно орденом (…)», требует от Фариначчи прекратить необоснованные нападки на «Новеченто» вообще и на нее, Маргариту, в частности.

Фариначчи опубликовал Маргаритино письмо вместе со своим ответом, где обвинил ее в том, что она прячется за спиной «героически погибшего сына».

Потеряв колонку в «Иль пополо д’Италия», Маргарита перешла в газету «Ла Стампа»[224], но Муссолини тут же написал редактору, чтобы тот «был поосторожнее с женщинами, особенно определенного возраста, которые так и вешаются на шею». Редактор понял намек Дуче, и Маргаритина фамилия исчезла со страниц «Ла Стампа».

Маргарита перебралась из дома напротив виллы Муссолини подальше от него. Ее уже не приглашали на заседания всяких комитетов и комиссий, и она уехала в Иль Сольдо, а потом — в Швейцарию. Там антифашисты объявили ее шпионкой, и она уехала в Лондон, где развлекала знакомых англичан рассказами о том, как учила Муссолини завязывать галстуки. В этом она находила пусть крохотную, но месть отвергнутой женщины. Из Лондона она поехала в Рио-де-Жанейро. Там было еще больше антифашистов-итальянцев, чем в Швейцарии, и на первой же лекции о «Новеченто» они ее освистали, а их газета назвала ее «закатившейся звездой гарема Муссолини».

Маргарита вернулась домой. Фьяметта рассказала ей о неожиданной смерти младшего брата Муссолини, Арнальдо, который много лет был редактором «Иль пополо д’Италия» и с которым Маргарита дружила. Муссолини был привязан к брату и полностью доверял ему, поэтому он мог влиять на Муссолини. После смерти брата Муссолини больше никому не доверял и никого не слушал.

Маргарита подумала, что сейчас она нужна Муссолини и, возможно, ей удастся вернуть хотя бы деловые отношения с ним. Переборов себя, Маргарита пришла в Палаццо Венеция. Она прождала в приемной два часа. Наконец из кабинета Муссолини вышел секретарь и сказал, что премьер-министр не примет синьору Царфатти.

Весть о том, что двадцатилетняя связь Муссолини с Маргаритой окончательно порвана, молнией облетела верхние этажи фашистского режима и, обрастая самыми немыслимыми слухами, дошла до всех итальянцев.

Маргарита не хотела смириться с тем, что это конец. Она готова была ухватиться за любую соломинку.

К десятилетию фашистской революции Муссолини устроил в Риме грандиозную юбилейную выставку. Один из павильонов был посвящен победе Италии в Первой мировой войне. Маргарита передала для этого павильона фотографию Роберто Царфатти и его письмо родителям. Передав такие дорогие для нее реликвии, Маргарита ожидала приглашения на открытие. Но не получила его. Тогда за день до официальной церемонии она пришла на выставку, оттолкнула охрану и, разминувшись на считанные минуты с уходившим Муссолини, ворвалась в кабинет директора. Задыхаясь от ярости, Маргарита потребовала объяснений. Ее попытались успокоить, и тогда она завизжала. У нее началась истерика. Пришлось силой вывести ее из здания.

Вскоре открылась Биеннале в Венеции. Когда Муссолини принесли список членов организационного комитета и жюри, он увидел там фамилию Маргариты. Генерального директора Биеннале немедленно вызвали к Муссолини.

— Что это? — спросил Муссолини, показывая на список.

— Простите, ваше превосходительство, — пробормотал перепуганный директор, — я не понимаю, о чем вы изволите…

— О синьоре Царфатти. Создается впечатление, будто ее включают во все комитеты и жюри лишь потому, что она — мой биограф. А ее детище — «Новеченто»! Эти ужасные фигуры с огромными руками, ногами, глазами не там, где надо. Это же карикатуры! Они не имеют ничего общего с итальянским искусством.

— Вы совершенно правы, ваше превосходительство.

— Еще бы! — отрезал Муссолини. — Пришло время со всем этим покончить. Понятно?

Муссолини пристально наблюдал за ростом нацистского[225] движения в Германии. Гитлер вызывал у него неприязнь уже хотя бы тем, что родился в Австрии. Но Муссолини был политиком и сразу же оценил успехи «этого австрияка». На заседании Великого совета, где обсуждался возможный союз с Гитлером, мнения разделились, и тогда Муссолини сказал:

— Среди нас есть те, кто не одобряет Гитлера. А по-моему, он, наоборот, заслуживает одобрения. Сначала у него едва насчитывалось несколько сторонников, а сегодня — двенадцать миллионов!

Такое мнение о Гитлере не мешало Муссолини хорошо видеть два главных отличия фашизма от нацизма.

Цель фашизма — построить новое общество, опираясь на всю нацию как единую семью, члены которой не разделяются по расовому признаку.