— Опять бабы, — хмуро буркнула себе под нос Ракеле, когда муж ее уже не слышал.

На рождество Маргарита приехала в Рим, но Муссолини оказался так занят, что не нашел для нее времени, и она в слезах вернулась в Милан.

На этот раз Маргарите уже трудно было успокаивать себя, но на празднование нового года она снова приехала в Рим, и у Муссолини снова не нашлось времени для нее.

В полном отчаянии она послала ему с курьером три письма. Два — с признанием в любви, а третье — с описанием, как она сегодня стояла в ликующей толпе, когда Муссолини проходил перед строем чернорубашечников с вытянутыми вперед руками с кинжалами. Какой гордостью за него она была переполнена. Но, предупреждала она, та же толпа, которая сегодня кричит ему «Осанна!»[161], завтра с не меньшим воодушевлением может закричать «Распять его!».

Получив письма, суеверный Муссолини сразу нашел время для Маргариты, и вечером они пошли погулять по Аппиевой дороге. Вдруг прямо над их головой мелькнула падающая звезда.

— Смотри! — Маргарита повернулась к Муссолини. — Скорей загадай желание! — а про себя загадала: «Пусть он будет мой навсегда!»

Муссолини загадал желание прибрать к рукам всю Италию.

В следующие приезды Маргариты в Рим Муссолини снова бывал занят. Маргарита мучилась, но продолжала ездить.

Случалось, что Муссолини звонил ей в отель и, не застав ее в номере, приходил в ярость: она должна сидеть и ждать его звонка. Она хотела поехать на зимние каникулы в Тунис с сыном, но Муссолини ей запретил. Она попыталась возражать, на что Муссолини заявил, что его не интересуют ее дела, важно только то, что хочет он. И кого она может приглашать к себе в гости, а кого нет, тоже решает он. Более того, Муссолини потребовал, чтобы Чезаре отказался от клиентов, не состоящих в фашистской партии. Маргарита приходила в отчаяние. С другой стороны, он не позволял бы себе такого безобразия, если бы не любил ее. И Маргарита опять написала Муссолини письмо, которое начиналось такими словами: «Мой возлюбленный, обожаемый тиран!» — а кончалось тем, что она пришла в себя и видит весь комизм их ссор и скандалов. Теперь она понимает, что он боится ее потерять, чем и вызваны все недоразумения между ними. Она не сомневается, что он не только любит ее, но и уважает. Она не может указывать Чезаре, каких ему брать клиентов. Тем более что он давно доказал свою преданность фашизму и уже склонил многих своих клиентов на сторону Муссолини. Ну, а что касается антифашистов, которых она приглашает на свои среды, так это ему на пользу. Пусть все видят, что он — либерал. К тому же во имя их любви она должна сохранять личную свободу. Она и теперь рядом с ним в самые трудные для него дни и минуты. Конечно, она тоже хочет, чтобы они были супругами. Но так же, как судьба связала его с Ракеле, так судьба связала ее с Чезаре.

Не получив ответа, Маргарита уверила себя, что у Муссолини духу не хватает написать ей, настолько он устыдился своего поведения, и, чтобы помочь ему преодолеть стыд, она опубликовала в «Иль пополо д’Италия» две статьи, в которых Муссолини выглядел прямо-таки богом.

Статьи не помогли, и тогда Маргарита решила сменить тактику. Не предупредив Муссолини, она отправилась с Амедео в Тунис.

Две недели они колесили по Тунису, знакомились с сельскохозяйственными колониями, побывали в старинных мечетях, карабкались на развалины времен Римской империи. Там, где кончались железнодорожные рельсы, они садились на верблюдов.

В глубине Сахары они набрели на остатки древнеримского акрополя.

— Может, госпожа знает, когда его построили? — спросил арабский проводник через переводчика.

— За шестьсот лет до рождения вашего пророка, — гордо ответила Маргарита. — Рим построил этот акрополь. А я — дочь Рима.

Вернувшись домой и не найдя ответа ни на свое письмо к Муссолини, ни на свои статьи, Маргарита совсем пала духом, но решила взять себя в руки и села за книгу о путешествии по Тунису. Эта книга стала одной из ее наиболее известных работ. Живые впечатления о древнеримском прошлом в африканской пустыне, пыл, с которым Маргарита ратовала за современное итальянское присутствие в Тунисе, произвели сильное впечатление на читателей. Настолько сильное, что Муссолини счел своевременным поднять в парламенте вопрос о том, кому должен принадлежать Тунис — Франции, которой удалось прибрать его под свой протекторат, или Италии, которая имеет на него исторические права.

Муссолини понял, что ему не помешает быть причастным к этой книге, и написал к ней предисловие, что только прибавило ей успеха. Собственно, книга стала одним из обоснований фашистских претензий на колонизацию Африки и строительство новой Римской империи.

К середине двадцатых годов Маргарита Царфатти была уже известным критиком, журналисткой, писательницей и покровительницей изящных искусств. Она была убеждена, что должна поставить итальянскую культуру на службу фашистскому режиму.

Для начала Маргарита решила на смену устаревшему футуризму создать свое художественное движение, основанное на сугубо римских корнях. Она собрала группу из семи молодых талантливых художников, которые поддержали ее замысел. «Мы стремимся восстановить нарушенный порядок и в искусстве», — утверждала Маргарита.

Нужно было придумать название новому движению. Кто-то из членов группы предложил «Семисвечник», но Маргарита тут же его отвергла. Нет, нет, никаких еврейских ассоциаций. После долгих поисков приняли предложенное ею название «Новеченто»[162].

Маргарита сняла для новечентовцев виллу недалеко от Иль Сольдо, чтобы наблюдать за их творчеством. При таком покровителе, как Маргарита, работы новечентовцев получали восторженные рецензии в «Иль пополо д’Италия». Надеясь преуспеть при новой власти, они вступили в фашистскую партию. А Маргарита прочла в Риме публичную лекцию, посвященную «возвращению к порядку». Ее слушали почтенные академики и искусствоведы. Они, разумеется, согласились с Маргаритой, что после долгих лет разброда в поисках нового искусства пришло время возродить классические ценности с их итальянскими корнями.

В Милане открылась первая коллективная выставка «Новеченто». К радости Маргариты, Муссолини согласился приехать на открытие. Она провела премьер-министра по залам, давая оценку отдельным работам, но Муссолини не нужно было ничего объяснять: на холстах возлежали нагие женщины вполне в его вкусе, а кувшины с цветами и вазы с фруктами уж и вовсе не требовали объяснений. Ознакомившись с выставкой, Муссолини произнес краткую речь, в которой, как всегда, слышались нотки Маргариты.

— Фашистская революция и истинная культура стали у нас синонимами. Если же сравнивать фашистскую революцию с французской и с русской, то последние пытались добиться перемен, убивая людей, тогда как фашистская революция добивается перемен, просвещая людей. Поэтому место художника в фашистской революции трудно переоценить, и его моральный долг помочь народным массам понять фашизм. Такой страной, как Италия, не может править человек, не заинтересованный в развитии искусства. Вот почему я с гордостью заявляю, что правительство, которое я имею честь возглавлять, не может не быть искренним другом искусства вообще и живописи — в частности.

На последних словах раздались аплодисменты новечентовцев, и Муссолини ответил на них фашистским салютом.

На выходе Муссолини вполголоса сказал секретарю, что на следующей выставке было бы хорошо добавить несколько его портретов в римской тоге, может быть, с лавровым венком — словом, что-нибудь в таком духе.

Еще приятней Маргарите было, что Муссолини пошел с ней и на выставку скульптора Медардо Россо[163], чьи бронзовые молодки с крутыми бедрами понравились Муссолини не меньше, чем их толстый, бородатый, веселый автор. Муссолини и Россо быстро перешли на «ты», каждый вспомнил свое деревенское детство, а потом Россо неожиданно спросил: