Из всего этого ясно, что хотя многие розенкрейцеры были благочестивыми верноподданными, однако это ничего не доказывало; «не следует удивляться тому, — пишет автор «Жизни Жозефа Бальзамо», — что многие масоны остаются монархистами; эти масоны еще не посвящены в тайну, ибо их интересы могут быть противоположны масонским целям».[219]

При подобной организации русские масоны легко могли служить орудием замыслов других лиц, особенно имея во главе подозрительных иностранцев, вроде Шварца.

Новикову розенкрейцерство было подозрительно и отношение его к Шварцу несколько охладились от этого.[220]

О положении русских масонов в этом братстве мы можем судить из следующего признание самого Новикова:

«Братство розового креста в России существует, сколько мне открыто было и известно, как находившемуся в нижних только градусах. Кто суть действительные из начальников мне открыто не было, и я не знаю не только сих, но ниже того, который за моим первыми или ближайшим, которого одного только и знать по введенному порядку в ордене я мог. В России первое основание сему братству положил профессор Шварц, который и был начальником здесь».[221] Это ценное указание Новикова, якобы стоявшего во главе русского масонства и более других пострадавшего за него, является целым откровением. Нет сомнений, что он был только мнимый глава, а что истинные руководители масонства были совсем не там, где их искали.

Не менее знаменательны признания других масонских «руководителей», князя Никиты Николаевича Трубецкого, Тургенева и Лопухина, также пострадавших при разоблачении масонства. Первый из них говорит: «по неограниченной моей к Шварцу доверенности я тогда многое подписывал, не читая бумаг его».[222]

Тургенев также не скрывает, что служил чьим-то слепым орудием: «говорится у нас, что тайну ордена не открывать никогда и никому: но как я сей тайны еще не получил, то и обязательства сего не давал».[223]

Наконец Лопухин так отзывается о «строгом наблюдении»: «я видел в нем одно брожение, которое, по моему мнению, не могло привести ни к полезным познаниям, ни к чему доброму, а удобнее злоупотреблено быть могло и могло привести к видам политическим и противным благоустройству государственному».[224] Вместе с тем один из истинных руководителей — Шварц, благодаря своим масонским связям, сделался профессором московского университета, лекции его там «служили истинной школой масонства».[225]

В 1783 году Шварц заставил Новикова, Лопухина, Тургенева и некоторых других написать прошение о зачислении русского розенкрейцерства в берлинский капитул.[226]

Таким образом русское масонство перешло под управление берлинских «тайных начальников».

В том же 1783 году масоны совершают первое преступление: они завели в доме Шварца тайную типографию, в которой работали одни иностранцы.[227]

В 1784 году Шварц умер, и во главе русских масонов был поставлен прусский ротмистр, барон Шредер, по словам Лонгинова — «неизвестный в Москве выходец и проходимец».[228]

В 1785 году открылся в Париж масонский конгресс, на котором участвовали петербургские и московские масоны.[229]

«На этом конгрессе, — говорит Дешан, — иллюминизм Вейсгаупта окончательно согласовал всю работу бесчестия и кровавого восстания, которая составляла сущность всех масонских тайн. В пригласительной записке, разосланной «всем масонам всех стран», говорилось: «мы не думаем, что предметы обсуждения, перечисленные в сей записке, были бы единственной и исключительной целью сего Конгресса. Есть предметы еще более важные, но мы из осторожности не можем их доверить бумаге, а тем более печати; мы даже сомневаемся, можно ли будет обсуждать их открыто на конгрессе. Нам кажется, что лучше будет тайно разработать их в специальных комиссиях… Не будем забывать, что главная цель сего Конгресса — разрушение предрассудков и открытие масонских истин… Наша первая обязанность вооружиться всем что может содействовать обоим этим целям».[230]

Мы уже знаем, что означает на масонском жаргоне «разрушение предрассудков и открытие масонских истин»!

Наконец наше правительство обратило внимание на деятельность масонов. С 1786 года начинают присматривать за масонскими собраниями и производить осмотры их помещений. Тогда все масонские ложи; как бы по команде, закрываются, и масонские собрания сразу прекращаются по всей стране.

«Закрытие низших Иоанновских лож, — пишет Лонгинов, — хотя было событием замечательным, но не столь важным, как это с первого раза теперь может показаться. Оно рассеяло масонов только низших степеней».[231]

Из этого знаменательного откровения масонского писателя мы видим, что тайные мастерские продолжали свою деятельность, и поэтому арест главных масонов в 1792 году был вызван именно их тайною деятельностью.[232]

Как мы уже говорили, в доме Шварца находилась тайная типография; там хранились тюки экземпляров, отпечатанных тайно, без цензуры. Узнав о предстоящем осмотре этого дома обер– полицмейстером, масоны ночью уложили на подводы все эти экземпляры и при помощи людей князя Черкасского отправили их в его подмосковное имение на хранение, а тайная типография была ими уничтожена также до прибытие обер-полицмейстера. Наряду с мистическими книгами там печатались также книги, «развращающие нравы и подрывающие религиозное чувство, гнусные юродивые порождения энциклопедистов».[233]

Боясь преследований, барон Шредер в 1787 году уехал на родину в Берлин; с ним вместе поехал русский масон Кутузов. Из-за границы Шредер стал писать Новикову письма, в которых говорил о разных политических и масонских делах. Эти письма часто задерживались на почте.[234] Все это только сильнее возбуждало подозрения Государыни насчет масонства. Между прочим посланный русскими масонами в Берлин Кутузов поехал оттуда в Париж, где 3 (14) июля присутствовал (не участвовал ли?!) при взятии масонами Бастилии.[235]

Другой масон, сын видного московского масона графа А. С. Строганова,[236] Павел, «живший в Париже со своим учителем, анархистом Роммом, присутствует при каждом заседаний национального собрания. «Эти заседания, — пишет Ромм барону Строганову, — будут для Павла возвышенной школой общественного права». Эту школу он проходит также в клубе якобинцев, произносит там зажигательные речи. «Самым лучшим днем моей жизни, — восклицает он с трибуны, — будет тот, когда я увижу Россию, обновленною подобной революцией. Если бы я мот там сыграть тогда ту роль, которую играет здесь чудный Мирабо!» Он до того освоился с якобинцами, что клуб дважды посылает его от своего имени говорить речи в национальном собрании, передает ему весь свой архив, избирает почетным членом; на дипломе, выданном ему по этому поводу, красуется печать с девизом: «жить свободным, или умереть».[237]

Вот, как показывали себя масоны, когда не находились «под гнетом тирании»!