Монархи, даже сам Великий Фридрих, не гнушались брать в руки лопату и надевать передник. Существование высших степеней было тщательно от них скрываемо, и они знали о масонстве лишь то, что можно было им без опасности сообщить. Им ничто не могло внушать опасений, пока они находились в низших степенях, куда суть масонских вожделений проникала смутно и была затемнена аллегориями; большинство видело здесь лишь развлечение магией да веселые банкеты, тешилось неприменимыми к жизни формулами и игрою в равенство. Но игра обратилась в глубоко-жизненную драму. Случилось так, что самые гордые и презирающие все люди покрыли своим именем тайные замыслы, направленные против них же самих, и влиянием своим слепо служили тем, кто желал их погибели. Среди масонов «королевской крови» был герцог Шартрский, будущий друг Дантона, Филипп Эгалите, столь известный в расцвете революции. И он под конец стаи подозрителен, и его убили. Масонство привлекло его; оно сулило ему власть, обещало вести его по скрытым дорогам в народные вожди… Он принял звание великого мастера, как только ему это предложили, и затем в следующем (1772) году масонство во Франции сплотилось под ферулою одного центрального управления, которое поспешило уничтожить несменяемость мастеров стула, устроило ложи на началах чисто демократических и приняло название «Великого Востока».[137] Явился центральный пункт общения всех лож, где собирались и заседали делегаты городов, охваченных тайным движением; отсюда шли инструкции, особый шифр или таинственные условные знаки, в смысл которых не давали проникнуть непосвященным. С этого момента масонство стало вербовать тех деятелей, которых находим в рядах революционного движения.[138]

Дальнейшая судьба Филиппа Эгалите особенно характерно показывает, как масонство обходится с людьми, в которых оно больше не нуждается.

«Великий Восток», — говорит Нис, — не переставал действовать вплоть до 1794 года. В декабре 1792 года герцог Орлеанский, который подписывался: Луи-Филипп-Жозеф Эгалите, сложил с себя звание великого мастера. Отставка его была принята 13 мая 1793 года. Герцог изложил письменно причины своего ухода: «я поступил в масонство, которое являлось для меня залогом равенства в такое время, когда еще никто не мог предвидеть нашей революции; точно также поступил я в парламент, который я считал олицетворением свободы. Но с тех пор пришлось мне оставить эти мечты и обратиться к действительности.. Не зная, из кого состоит «Великий Восток», я считаю, что республика, особенно при самом своем возникновении, не должна терпеть ничего скрытого, никаких тайных обществ. Я не хочу иметь более ничего общего ни с неизвестным мне «Великим Востоком»; ни с собраниями масонов».[139]

Нам теперь уже не может показаться странным слышать из уст великого мастера, что он не знает, из кого состоит сообщество, в котором он председательствует. Изучая масонскую организацию, мы видели, что подобная вещь не только возможна, но что иначе никогда и не бывает.

Очевидно, что герцог наконец прозрел, за что и поплатился жизнью.

После 1793 года для французского масонства наступает период несомненного упадка. Оно было обессилено возгоревшейся внутренней враждой и раздорами, доходившими часто до кровавой расправы вплоть до убийств. Бесшабашно-кровавые оргии директории служили для сведения смертельных счетов между «братьями». Наконец настал день, когда победоносный воин, ставший императором, вырвал Францию из когтей масонства, и последнему, лишенному власти, пришлось опять начать действовать так же, как оно действовало до революции; т. е. снова принять облик кротости, смиренно припадать в лицемерных поклонах и снова клятвенно утверждать свое «уважение ко всякой религии» и свое «невмешательство в политические дела». Руководящая масонством тайная сила должна была вновь вернуться к сдержанности, подготовке и приспособлению к обстоятельствам для того, чтобы впоследствии сделать тем более сильное выступление.

Уже ко времени возвращения Бонапарта из Египта, Францией овладело сильное чувство презрения к прошлому, и она весьма определенно изъявляла свое стремление вновь войти в природные русла своих политических преданий и заветов. Для масонства, вернее для руководящей им тайной силы, это было совершенно не кстати. Если действительно во Франции была бы вновь восстановлена монархия, как это случилось в Англии после Кромвеля), если бы цепь «традиций» снова сомкнулась, если бы будущее оказалось связанным с прошедшим, и все это в тот момент, когда Баррюель в своих «Memories pour servir a l'historie du jacobinisme» раскрывал роль масонства во время террора, то эта руководящая масонством тайная сила была бы близка к тому, чтобы быть разоблаченной, или, по крайней мере, обезоруженной мерами, которые очевидно были бы предприняты против масонства. Чтобы этого не случилось, масонство решилось само пойти за Наполеоном, и поэтому в день 18 брюмера ему помогали самые влиятельные революционеры. Они думали, что Наполеон будет управлять Францией по их доверенности, однако в этом они ошиблись; Наполеон обладал сальной волей и, став властелином, сразу это им показал. Он заставил и масонов либо преклониться под его железной рукой, либо исчезнуть. Общий дух страны сделался военным, и масонство этому подчинилось; в ложах ученики, наравне о «шагом», стали обучаться воинскому артикулу, поэтому масонство этой эпохи получило — название «военного масонства».[140]

При империи масонство поднялось вновь. «Под главенством «Великого Востока» находилось восемьсот двадцать шесть лож в триста тридцать семь капитулов. В 1807 году Иосиф, король Неаполя и Сицилии, был великим мастером; принц Камбасерес и принц Мюрат были его помощниками; в списках братьев находились имена маршалов Келлермана, Массены, Лаяна, Ожеро, Дефевра, Серюрье, Брюна, Мортье, Сульта, статс-секретаря Симеона, министра полиции Фуше, главного судьи Ренье; генерал-прокурора Мерлина и других».[141]

Но, несмотря на все это, масонство все-таки не находилось в руках Наполеона. Сила, руководящая масонством, позволила создать военные ложи, даже помогала их основанию, но только с целью лучше обманывать императора. Мы знаем, что масонство есть целая система тайных обществ, причем верхние не известны нижним. Поэтому не было ничего легче, как создать целый ряд лож, которые были отданы Наполеону как игрушка, а настоящие масоны понемногу проникали в военные ложи, вследствие чего характер последних незаметно для императора и для своих великих мастеров изменялся. К концу империи большинство лож, оставаясь военными, оказались настроенными против Наполеона. И во время нашествия во Францию союзных войск они открыли свои двери офицерам-масонам враждебных армий. А незадолго еще до этого французское масонство стояло на коленях перед Императором! В 1812 году на празднике ордена великий оратор «Великого Востока» произнес следующую восторженную речь: «И мы, братья, поставленные на сем Востоке, подобно еврейскому пророку, который стоял на горе, пока сражались воины Израиля, возведем руки свои к Предвечному, который привлек победу к орлам своего любимца, и с благодарностью будем тем внутренним миром, который обеспечен его мощью!»

Для свержение «любимца Предвечного» понадобилось усилие всей Европы. Но вместе с тем истощенная Франция снова выказывала сильное инстинктивное стремление вернуться к своим политическим традициям, и масонству пришлось уступить обстоятельствам и согласиться на реставрацию и на водворение вновь монархии, с которой оно уже представляло себе все счеты поконченными. Восстановленная королевская власть, могла нанести непоправимый удар масонству. Ведь масонство убило династию, а ныне эта династия, в лице нового короля, возвращалась опять!