— Кто это — Сережка Д.? — подумал вслух инспектор. — Не искомое ли? А мамаша, видать, та еще.

Члены оперативной группы собрались в штабе по раскрытию преступления, чтобы обменяться добытыми сведениями. Говорили горячо, возбужденно.

— Сегодня, — остановил шум подполковник милиции Исайкин, — Полина Пестерева опознала остатки темного пальто в пунктирную полосочку и чулки из эластика. Точно такие же были у ее дочери. Получено также официальное заключение экспертизы, что потерпевшая — женщина в возрасте семнадцати-восемнадцати лет, скончалась от нанесенных в область головы проникающих ранений два года назад. Не исключено, что потерпевшая — ее дочь, Татьяна Пестерева. Сейчас нужно установить, — продолжал подполковник, — круг ее знакомых по вокзалу, Зеленой роще и месту жительства. Возможно, кому-то из ее друзей известно о случившемся больше, чем нам. Вы, Святослав Иванович, — обратился Исайкин к Юшакову, — особое пристрастие проявите при работе по месту жительства, выявляйте Сергея Д. Вокзал остается за Валерием Ивановичем Антроповым, Зеленая роща за Борисом Георгиевичем Худышкиным. Знаете? — уточнил Исайкин. — А теперь выкладывайте ваши предложения, предположения и новые версии.

На минуту в комнате установилась звенящая тишина.

— Разрешите, — поднялся высокий, стройный молодой человек в штатском костюме. — Как установлено мною, с матерью погибшей сожительствует или состоит в незарегистрированном браке некто Киус, который, по словам соседей, домогался и дочери. Вполне вероятно, что убить могла мать на почве ревности, — уточнил он.

— Поддерживаю версию Русановского, — заговорил Юшаков, — только нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что убийство могли совершить отвергнутые поклонники Татьяны. Это — раз. А второе — убийство из хулиганских побуждений, — закончил он.

— Принимается, — подвел итог Исайкин. — А пока работаем по выдвинутым версиям. — Андрей Иванович посмотрел на часы: опять припозднится сегодня. А ведь обещал жене пораньше прийти.

Домой Андрей Иванович возвращался поздно. Он любил в эти ночные часы пройтись по засыпающему городу. Умолкает назойливый шум машин, гаснут в окнах огни, гулко разносятся в тишине шаги запоздалого прохожего. Ночная прохлада освежает лицо. Подполковник идет не спеша, стараясь отвлечься от сутолоки дневных дел, но каждый раз ловит себя на том, что снова и снова думает об этом давнем преступлении.

«Всякое преступление — большое общественное зло, — думал он, — и, чтобы бороться с ним, нужно знать, как оно складывается, зло. Всегда ли его носителем является только тот, кто совершил грабеж, избил или убил человека? В большинстве случаев да, но бывает, что и сам пострадавший является участником преступления, как, возможно, Татьяна. Как, когда эта девушка встала на скользкий путь? И сама ли? Не мать ли прежде всего виновата в моральном падении дочери, приведшем к смерти вначале духовной, а потом и физической. Чему, например, она могла научить свою дочь? Тому же, чем занималась сама? «Мать пьет, заставляет и меня», — снова вспомнил Андрей Иванович строки из девичьего дневника. Татьяна все же боролась, пусть неумело, по-своему, но боролась. Но мать склоняла дочь к рюмке раз, другой, третий. Четвертую Таня выпила сама…»

…Казалось, были предусмотрены все возможные мотивы совершения преступления, но ни следующий, ни два других дня не принесли ожидаемых результатов по раскрытию. Правда, Юшаков и Русановский не закончили еще проверку всех знакомых Тани Пестеревой по месту жительства, но надежд на успех оставалось мало. И кое-кто из работников в открытую высказывался, что дело это темное, глухое и придется ему висеть на отделе вечно. Исайкин не любил такие расхолаживающие сотрудников разговоры и, заслышав что-либо подобное, обрывал на полуслове, но в душе все же оставалась какая-то горечь.

Подворный обход между тем продолжался. По крупицам работники милиции собирали сведения о пострадавшей и ее знакомых. В округе только и разговоров было, что об этом давнем убийстве. Особенно пытались докопаться до истины вездесущие пенсионерки — обитатели скамеек возле подъездов. Насидевшись за зиму в домах, они выходили на улицу и, греясь в лучах раннего летнего солнца, беззлобно перемывали косточки своим знакомым. Больше других доставалось, конечно, Пестеревым.

— Гулянки-то довели, — подытожила одна из говоривших, поправляя выбившиеся из-под платка волосы. — Не зря в старину-то говаривали: «Седни гули, завтре гули — кабы в лапти не обули».

— Это как же, бабуся, «в лапти»? — оборвал ее насмешливый голос Русановского.

— А так, внучек, — обернулась та, — раньше истинных христиан-православных в особых лыковых лапоточках хоронили. Загуляет вот так какой сердешный, все спустит. Ну и предупреждают его добрые люди: смотри, мол, кабы в лапотки не обули, то есть не умер бы ненароком.

— Усвоил, — серьезно отозвался инспектор и, подойдя ближе, добавил: — Я из уголовного розыска. А вы, как я понял, хорошо знали Татьяну Пестереву. — Русановский взглянул на женщину.

— А нешто нет? — всполошилась говорунья, ища поддержки у товарок. Но те предупредительно молчали. Это еще больше раззадорило бабку. — Да я не то что Таньку эту беспутную, но и убивца ее проклятого видела в тот самый день.

— Подождите, мамаша, — пытался урезонить ее Русановский, — по порядочку бы надо: уголовный розыск порядок любит.

— Ишь ты… Порядок, — споткнулась та и, немного помолчав, заговорила снова: — В тот самый день, когда ее, Таньку-то, последний раз видели здесь, подъехал к ее дому автомобиль. Из кабины Танька вылезла и парень этот, в зеленом, вроде бы военный, шофер, убивец, надоть, с ней. Зашли в квартиру. А после, вскорости, — обратно. Она принаряженная. Ну и уехали.

— А почему вы решили, что он убийца? — удивился Русановский.

— А потому, милок, что больше его здесь никто не видел, хотя раньше, бывало, наезжал часто.

«Резонно», — подумал инспектор, а вслух спросил:

— Какая же была машина?

— Да зеленая, сыночек, зеленая, с кузовом такая.

— Самосвал, что ли?

— А кто ж его знает? Здесь не сваливал, а только фырчал все время. Гудит, гудит, а потом — фр-р… На здешнюю базу будто бы что-то привозила или за овощами приезжала.

Русановский заторопился на базу. Там, перелопатив документы, он установил фамилии водителей, марки и номера автомашин, приезжавших на овощебазу в тот июньский день. Русановский обратил внимание на водителя армейской автомашины — рядового срочной службы Николая Петровича Елькина.

«Вот тебе и бабушкины сказки, — покачал Леонид головой, — «убивец» был в зеленом, и этот, значит, в зеленом».

Автомобильная рота военных строителей располагалась недалеко от конечной остановки автобуса. И Русановский, чуть ослабив галстук, свернул на тропинку, сокращавшую путь. А спустя мгновение он уже купался в лесном аромате. Нынче это было его первое свидание с природой. Длинноногие купавки, толстушки медуницы и кудрявые стебли лесного горошка, казалось, обгоняли его, то тут, то там пересекая тропу. Леонид пошел медленнее.

«Как в деревне, — подумал он. — Когда на сенокос идешь». И тут же увидел лицо матери, чуть грустное, с теплой улыбкой и морщинками, вовсе не старившими ее.

Пройдя лощину, Русановский на одном дыхании вскочил на взгорок: как-никак кандидат в мастера спорта по волейболу, тренированный организм привык к нагрузкам. Желтоликие молодые сосны окружили его. Разогретые полуденным солнцем, они наполняли лес бодрящим запахом смолы.

Леонид прибавил шагу.

В автороте Русановского знали давно. Еще в бытность участковым инспектором он не однажды заходил сюда. С тех пор старшина Курцевич, немолодой уже сверхсрочник, служивший в роте давно и знавший всех и каждого, проникся к нему уважением.

Солдат-первогодок, стоявший на КПП, Русановского не пропустил. Пришлось разыскивать старшину по телефону, покуда тот сам не показался из-за казармы.