Да и не каждый охотно брался за очень хлопотное милицейское дело. В октябре 1919 года в Екатеринбург приехал Петр Григорьевич Савотин. В то время ему было 35 лет. Бывший закройщик-кожевенник, он успел пройти большую жизненную школу. С 1908 года служил в царской армии. В своей автобиографии Петр Григорьевич пишет:
«Перед окончанием срока службы я был назначен с отдачей на год в дисциплинарный батальон за революционную пропаганду».
В 1914 году Савотина отправили на русско-германский фронт. До самой революции он пробыл в окопах. Дважды ранен, контужен, травлен газами. Там, на фронте, сошелся с большевиками и сам стал большевиком.
Недавний рабочий и солдат, закончивший лишь земскую школу, он становится во главе милиции крупнейшей губернии. Исходя из административного деления, Савотин разрабатывает структуру губернского аппарата милиции. Вот что он докладывал в своем рапорте в Главное управление:
«Выработана схема организации советской милиции по каждому уезду губернии, т. е. установлены определенные (временные) штаты канцелярий управления и районов в городе и уездах. Определены штаты милиционеров путем начисления по количеству населения в городе и уезде… и произведено распределение милиции для несения постовой и резервной службы».
Руководил П. Г. Савотин губернской милицией по сентябрь 1923 года. Покинуть этот ноет вынудили тяжелые болезни — последствие ранений и контузии.
Мне много приходилось писать о людях уральской милиции. Эта страница — о начальнике волостной милиции Алапаевского уезда Евгении Рудакове и его товарищах.
«Совместно с офицерами 1-го Самарского желбата сели на паровоз, готовясь к отступлению. В это время выбегают товарищи красные на перрон и с криком «Стой, сволочь!» начали обстреливать паровоз и вагоны. Не растерявшись, я выскочил из паровоза, ползком через пути пробрался…»
Читаю, вчитываюсь в карандашные строки гимназической тетради и мало-помалу разбираюсь, что к чему в этих записях. Оказывается, автор дневника ведет речь о событиях ночи с 13 на 14 декабря 1919 года, когда части Красной Армии, тесня колчаковцев, ворвались на станцию города Новониколаевска[1], где стоял под парами паровоз с пассажирскими и почтовыми вагонами. В почтовом вагоне под охраной роты 1-го Самарского железнодорожного батальона находились мешки с деньгами Барнаульского казначейства. Ротой охраны командовал прапорщик[2] Василий Андреевич Толмачев, которому и принадлежит заинтересовавший меня дневник.
Куда же пробирался «выскочивший из паровоза» и «нерастерявшийся» Василий Толмачев?
«Пробежав станционные пути, я укрылся в доме знакомого чиновника здешней дороги. Он снабдил меня питанием, переодел в солдатскую шинель без погон. Имея надежду догнать Верховного, я подался…»
Пробрался, подался… Нет, никуда не пробрался в тот раз Толмачев, хотя и подался. В Нижнеудинске, как пишет он, его арестовали и переправили обратно в Новониколаевск.
Двадцатитрехлетний прапорщик, надо полагать, и в мыслях не держал, что спустя несколько десятилетий его дневник будет извлечен из архивных анналов «товарищами красными» и прочитан с большим вниманием, как читался он революционными следственными органами в те далекие годы. Писал он доверительно и несколько нелогично:
«В камере, рассчитанной на 75 человек, нас набили более двухсот. Это были лучшие сыны России, самые преданные ей офицеры. Я видел, как они грызлись меж собой из-за корки хлеба, как их, грязных и оборванных, грызли вши (какая тут логика! «Лучшие сыны» и вот так между собой из-за корки! — А. Т.)… Обсудив вопрос о бегстве вместе с коллегами, мы решили все разбежаться по разным сторонам, предпочитая лучше жить в лесах, чем в тюрьме, заранее зная, что оправдания быть не может».
Почему я листаю этот дневник? Что привлекло мое внимание?
Немалое значение имеет обостренное любопытство человека, который с малых лет стремится хоть краем глаза заглянуть в студеную зиму 1920 года, когда восставшие кулаки остервенело искололи вилами и бросили в колодец братьев моего отца тюменских коммунистов ветеринарного врача Андрея Трофимова и председателя Пятковской коммуны Николая Трофимова; заглянуть в ту зиму, когда ручьями лилась кровь сотен и тысяч других борцов за новую жизнь. Дневник колчаковского офицера Толмачева в какой-то степени позволял это сделать. Но была и другая цель.
Вернемся к дневнику и прочитаем еще несколько строк:
«Мне удалось бежать. В Новониколаевске перешел по льду Обь, на станции Кривощеково влез в товарный вагон и добрался до Барабинска, оттуда — в Омск, потом — в Тюмень. Выдавая себя то за спекулянта, то отпущенного по болезни красноармейца, я пробирался к себе домой в Топорковскую волость…»
Стоп! Запомним — Топорковская волость.
Теперь о второй, главной цели, которая толкнула меня порыться в архиве.
Мне нужны были материалы, касающиеся зарождения милиции на Урале: и той, что после Февральской революции сохраняла кадры царского режима, и той, которая родилась после завоеваний Октября, попутно и материалы о милиции, существовавшей при Колчаке.
Собирая материал, я наткнулся вначале на дневник колчаковца Василия Толмачева, а затем на небольшую корреспонденцию под названием «Страничка скорби», опубликованную в газете «Уральский рабочий» 28 июля 1920 года.
«9 июля в Алапаевске состоялись торжественные похороны начальника милиции 3-го района Е. И. Рудакова и его жены, зверски убитых скрывающимися в лесу бандитами.
Тов. Рудаков и его жена были схвачены по дороге к деревне, куда Рудаков ехал к месту службы. И только через несколько дней их трупы были найдены в страшно изуродованном виде. Некоторые части тела были совершенно отсечены сабельными ударами…»
Третий район… Листаю справочник: третий район[3] милиции Алапаевского уезда обслуживал Топорковскую волость.
Белогвардеец, пробирающийся в Топорковскую волость, и начальник милиции, убитый в этой волости…
Прежде всего хотелось разыскать личное дело Е. И. Рудакова, но, увы, его не было, зато в мои руки попал не менее ценный документ — рапорт начальника Екатеринбургской губернской милиции Петра Григорьевича Савотина:
«22 июня Рудаков Евгений Иванович приехал из района, который находится в Топорковской волости, в Алапаевск за получением инструкций, жалованья для третьего района и за женой. 24 июня 1920 года Рудаков выехал из Алапаевска в свой район. В 12 верстах от Верхней Синячихи он попал в засаду…»
Не пересеклись ли пути начальника милиции Топорковской волости коммуниста Евгения Ивановича Рудакова и уроженца этой волости колчаковского офицера Василия Толмачева? Там, в двенадцати верстах от Верхней Синячихи?
Прочитаем еще несколько строк из дневника прапорщика:
«В Туринске пришлось задержаться. Здесь я встретил капитана Тюнина Михаила Евгеньевича, под началом которого служил в Челябинске. Он говорил мне: «По лесам да хуторам скрываются сотни таких, коим Советская власть на мозоль наступила. Подбодрить, объединить в отряды, вооружить программой действий. Начать с малого: бить исподтишка комиссаров да комитетчиков, нагонять страху на других, а придет время — подняться всей неоглядной силой да так тряхнуть мужицкую власть, чтобы вся Россия застонала…»
Я представляю себе этот разговор в избе на окраине Туринска. Низкий потолок, керосиновая лампа, за жарко натопленной печкой шебаршат тараканы. Когда Тюнин поднимается и, прихрамывая, начинает расхаживать по неровным половицам, тень его, ломаясь в простенках, мрачно мечется. Его осевший голос, блеск пенсне, эта уродливая тень возбуждающе действуют на Толмачева, и он слышит гул лихих эскадронов, беспощадный свист своей офицерской шашки…
