Потом были кражи из школьного буфета, из раздевалки, из киоска «Союзпечать». В конце концов Кольку поймали. О его кражах узнала вся школа, и к нему прочно прилипла обидная кличка — Вор.

Ребята стали сторониться Кольки. Он поначалу дрался, а вскоре вообще перестал ходить в школу. Мать, конечно, жестоко выпорола Кольку, однако эта мера тоже ни к чему не привела. На следующий год его перевели в другую школу, но и здесь он продолжал воровать.

Месяца два назад я вытащил Кольку за ноги из-под кровати матери. Накануне он залез в пельменную и стащил оттуда конфеты, папиросы, консервы, мелочь и еще кое-какие продукты. Мать кричала на меня, пыталась вырвать Кольку, грозила пожаловаться.

В этот день Колька до вечера просидел в детской комнате. А вечером, когда он (в который уже раз!) пообещал, что больше красть не будет, его отпустили. Потом Колька долго сидел в сквере напротив отдела. Когда же стемнело, снял с пожарного щита лом, сорвал со стоявшего в глубине двора гаража два амбарных замка, вывел мопед «Рига-4», прыгнул в седло и помчался, оглашая сонные улицы пронзительным треском. Дома он поставил мопед в сарай и лег спать.

На следующее утро я опять грузил мопед и Кольку в автомашину и вез в райотдел. Снова была беседа, увещевания. Но Колька отлично знал: пока ему не исполнится четырнадцать лет, его не посадят.

…Время тянулось долго. Колька мучительно ждал конца беседы, когда можно будет пойти на реку, где у него есть облюбованный уголок и где он мог часами валяться в густой зеленой траве и спокойно размышлять о своем непутевом житье-бытье.

— Ты залез в квартиру уважаемого человека, — откуда-то издалека донесся до Кольки голос инспектора. — Он выращивает сады для людей. Это старый человек. Он украшает нашу жизнь и щедро делится этой красотой с каждым, а ты разрушил плоды его долголетних трудов.

В эту минуту в дверь постучали:

— Да, войдите! — сказала Зоя Васильевна.

— Разрешите? — Дверь комнаты открылась, и на пороге появился пожилой мужчина невысокого роста с седыми усами и пышными белыми как снег волосами. В руках он держал серую кепку-шестиклинку.

— Входите, входите, Николай Герасимович! — приветливо ответила Зоя Васильевна. И добавила, показывая на Кольку:

— А вот и ваш ночной гость.

Николай Герасимович внимательно и, как показалось Кольке, доброжелательно посмотрел в его сторону. Помолчал. А потом вдруг, усмехнувшись, негромко произнес:

— Так, может быть, вы, Зоя Васильевна, отдадите мне этого «героя» на расправу?

Зоя Васильевна строго взглянула на Кольку и так же строго сказала:

— Ну если вы об этом просите… — И добавила, обращаясь к Кольке: — Потом вернешься ко мне.

Колька дошел с Николаем Герасимовичем до знакомого ему дома, окруженного тенистым садом. Вошел в ту калитку и невольно бросил взгляд на крайнее левое окно. Именно туда забрался он через форточку и, зацепившись брюками за шпингалет, уронил с подоконника два горшка с какими-то растениями. Из квартиры он утащил только карманные часы; часы у Кольки в милиции забрали. Сейчас он больше всего недоумевал: зачем ведет его к себе домой этот странный старик и почему он, Колька, до сих пор не убежал от него?

Они вошли в просторную комнату, где накануне он побывал с ночным визитом. Увидев комнату при дневном свете, Колька остановился в растерянности. На окнах, на столе, на комоде, на стенах и на полу стояли и висели вазы, горшки и горшочки с цветами и различными незнакомыми Кольке растениями. Из всего этого буйного растительного мира Колька узнал только алоэ, кактусы и герань. Остальные ему были неизвестны. На комоде на прежнем месте лежали большие карманные часы. При виде этих часов у Кольки пожаром запылали уши, что случалось с ним крайне редко. А Николай Герасимович, словно не заметив Колькиного замешательства, заговорил. Колька сперва равнодушно слушал глухой голос старика, но постепенно сказочный рассказ о дальних странах, диковинных растениях и удивительных людях увлек мальчишку, и он завороженно смотрел на зеленые фикусы, вечнозеленые бегонии, красноцветный бальзамин и удивительные двухэтажные лимонно-мандариновые деревья.

— А вот это семейство зеленых уродцев — кактусы, — продолжал Николай Герасимович. — Маяковский так писал об этих замечательных растениях. — И старик, откашлявшись, торжественно произнес:

Сочно сказано. А вот два из них, филлокактус и опунцию, ты, Коля, сегодня ночью сломал.

При этих словах Колька вздрогнул и опять покраснел, но Николай Герасимович спокойно продолжал рассказ.

Потом Колька каждый вечер пил густой ароматный чай с вишневым, малиновым и смородиновым вареньем, сверенным «дедой Колей», так позднее стал называть его Колька, и рассказывал со всей откровенностью историю своей непутевой жизни. Описал и последнюю историю с часами.

— Ну вот что, — сказал однажды хозяин. — Стар я становлюсь. Ни детей, ни внуков у меня нет. А есть мечта: посадить в городе кедровые аллеи. Как тебе, а? Да ты не спеши с ответом, не спеши. Подумай, брат, крепко подумай. А надумаешь, приходи. Если меня дома не будет, ключ висит за ставнем у крыльца.

И опять, после этих слов старика, словно горячая волна обожгла Кольку. Ключ от дома! Ему? Странные мысли одолевали парнишку. И хотя Николай Герасимович не сказал ему ни слова о краже, о его жизни и поведении, Колька знал твердо: с воровством покончено навсегда.

…Несколько лет назад Николай Герасимович умер, так и не осуществив своей мечты. Николай Тупикин учится в сельскохозяйственном институте. В комнате, где он живет, много цветов, но два из них: филлокактус и опунция — самые дорогие. Над ними, на стене, в простенькой деревянной рамке портрет человека, мечтавшего вырастить в родном городе кедровые аллеи.

Вспоминается двенадцатилетний Васька с Чердынской улицы. Никому не давал этот Васька прохода. Безобразничал в школе. Обворовывал подвалы и сараи во всем околотке. Жестоко избивал сверстников. В кинотеатре «Комсомолец» мне пришлось однажды вмешаться и остановить прямо-таки зверское избиение маленького, щуплого паренька в очках. За шиворот оттащил от несчастного мальчугана обидчика. Это опять был он, Васька. Откуда такая злость, агрессивность у двенадцатилетнего парнишки? Но когда пригляделся к житью-бытью Васьки, понял — откуда.

Он вырос в неблагополучной семье: ежедневные драки, скандалы, взаимные оскорбления, жестокие побои. Вряд ли мальчишка когда-нибудь ел досыта. Потом я выяснил, что он даже не знал, когда у него день рождения! Обозленный на весь белый свет, постоянно унижаемый в семье, он не встречал доброты и со стороны окружающих его людей. Как же тут не ощетиниться! Как тут не привыкнуть к злу! Во дворе и взрослые, и дети смотрели на него кто с боязнью, кто с ненавистью, кто настороженно и недоверчиво. В школе он был объектом постоянных нареканий, упреков, обвинений во всех грехах, словом, обузой коллектива, лишним человеком в классе.

Решался вопрос о направлении Васьки в специальную школу-интернат для «трудных». Казалось, все педагогические методы исчерпаны и тип этот неперевоспитуемый. Тогда и произошло событие, перевернувшее всю Васькину жизнь.

Таисья Матвеевна, одинокая добрая женщина, жившая в соседнем доме, как-то прознала о дне рождения мальчишки. Зазвала к себе, состряпала домашний пирог. Угостила. Подарила Ваське котенка. Маленького, рыжего, пушистого, беззащитного и доверчивого. С тех пор парнишку словно подменили. Вроде жил в той же семье, учился в той же школе, так же вокруг на него косились. Только как-то мягче стал Васька, добрее. Реже стал срываться. После школы чаще всего время проводил у Таисьи Матвеевны. Котенок-то у нее жил. Дома разве можно держать такое маленькое, беззащитное существо!