— А вы женщина сильная, красивая! — сказал он. И Санькина мать вдруг как расхохоталась. Никогда Санька не видел ее такой веселой. «Ох, не могу, — смеясь приговаривала она, — «…сильная, красивая!» Ох, чудак парнишка!

— Мам, ты, правда, поднимала бы поменьше, тяжело ведь, — сказал Санька. И она притихла враз от его неожиданной заботы, посмотрела на сына добрыми влажными глазами, дрогнули ее губы.

— Отец приедет, а дрова прибраны, цветы распустились, а огурцы уже цвет набирают, — сказала она. — Сынок, а вдруг он тебя не отпустит с отрядом?

— Отпустит! Куда он денется! Татьяна-то Петровна уж сумеет его уговорить! — откликнулся Санька. И не было в его голосе прежней настороженности и неприязни к отцу.

Скамья подсудимых… Дети… Как не хочется соединять эти понятия. Но зачастую в жизни они соединены.

…Сообщение было немногословным: на улице Челюскинцев, неподалеку от Макаровского моста, двое неизвестных выхватили у гражданки Коптевой сумочку, после чего убежали по льду пруда.

— Одеты в темные пальто и шапки, возраст примерно лет двадцать — двадцать пять. Ведь такие молодые! — только и успела заметить пострадавшая.

Собака след не взяла. Полночь. Ясная, холодная пора крещенских морозов. Я, лейтенант Крохалев и сержант Краев решили искать преступников в домах на берегу пруда. «Холод же. Далеко от дома не пойдут», — рассудили мы. Я подошел к полузаброшенному бараку, два крайних окна которого были освещены. Осторожно заглянув, увидел мужчину и женщину. Они ужинали. «Наверное, пришли со второй смены», — подумал я. Постучал, зашел. Семья Шелковниковых действительно вернулась с вечерней смены. Из разговора понял, что жители старого барака получили квартиры и покинули ветхое жилище, а Шелковниковы все не переезжали.

— От шестой квартиры отказываемся, — тяжело вздохнув, сказала женщина. Жесткий взгляд мужа заставил ее замолчать, а он, скрипнув табуретом, сказал, вколачивая каждое слово, как гвозди:

— Переедем! Дадут такую квартиру, какую захочу!

Я объяснил причину позднего появления, обрисовал приметы преступников. Муж многозначительно посмотрел на жену и отрицательно покачал головой:

— Не видел, не знаю…

Проводить меня вышла жена Шелковникова. В дверях она шепнула, что в доме живет парень, у которого постоянно пьянствуют.

— Они способны на это… — договорила она.

Я обошел барак и осторожно заглянул во второе освещенное окно. На кровати, забросанной тряпьем, сидели два молодых парня в пальто и черных шапках. Судя по всему, они крепко выпили и собирались куда-то идти. Еще раз обойдя дом, нашел дверь. Она была заперта изнутри. «Что делать? Если постучать, преступники уйдут через окно, подойти к окну — они уйдут через дверь». Ничего не решив, вышел на улицу, к углу дома. Отсюда просматривались и окно и дверь. Шагах в пятидесяти из темноты кто-то посигналил фонариком. Я обрадованно махнул рукой. Ко мне тотчас подбежал Краев, двадцатилетний, крепко сложенный парень, недавно отслуживший во флоте. Никого не обнаружив в соседних домах, он пришел мне на помощь. В том, что это те парни, которых мы ищем, я был почти уверен. Решительно постучал. Послышался шум, возня, крики. Выбежав на улицу, увидел, что по льду пруда бегут двое. Сомнений нет: это Краев преследует одного. Свет в комнате уже не горит. С разбегу толкнул плечом дверь и ввалился в помещение. Сразу услышал звон — второй обитатель прыгнул на подоконник, разбив при этом стекло. Схватив его за ноги, стянул на пол, заломил руки и быстро обыскал. В кармане пальто — нож, больше ничего нет. Моя стремительность, видимо, совершенно обескуражила парня. Он что-то нечленораздельно промычал и покорно пошел к машине. Скоро Краев привел туда и первого.

Вместе с Валентином Крохалевым вернулись в дом, чтобы тщательно осмотреть комнату. Включили свет. Валентин стал обшаривать все углы, а я внимательно перебирать тряпье на кровати. И вот чудо! Из тряпья на меня смотрели испуганные, черные, как у мышонка, детские глаза. Еще один жилец?

— Ты кто такой? — спросил я как можно доброжелательнее.

Мальчишка сел на кровати. Одет неважно, но опрятно. Пальто и брюки заштопаны чьей-то заботливой рукой. Просто невероятно: в такой грязи, в нетопленой, холодной комнате с разбитыми стеклами — и вдруг такой парнишка. Разговорились. Витя, так его звали, рассказал, что ему девять лет, учится в третьем классе, а один из обитателей комнаты — его брат Владимир Цыганков.

— Где же твои родители?

Витя опустил голову:

— Маму посадили… Она в магазине продавцом работала… А папа здесь, в Свердловске. Только он тут не живет. Володя его бьет и деньги отбирает. Он и ночует у тети Зои, а то на работе или еще где-нибудь.

— Сам-то как живешь, Витя? — спросил я, чувствуя, как к горлу подступил ком.

Лицо мальчика просветлело.

— Я-то живу у Сережи, он в нашем классе учится. Его мама меня жалеет. Школьную форму купила. Мы вместе с Сережей занимаемся и в школу ходим. Только Володя не разрешает с ним водиться, бьет, а сегодня учебники и тетрадки порвал: хватит, говорит, учиться.

И, горестно вздохнув, мальчуган вытащил из-за спинки кровати портфель с изорванными тетрадками и книжками. Взгляд его не по-детски серьезных глаз выражал боль и недоумение.

Подошел Валентин. Он обыскал весь дом, но обнаружил лишь две почтовые квитанции, судя по адресу, принадлежащие потерпевшей. Сумки нигде не было.

— Витя! — попросил я мальчика. — Ты нам должен помочь. Скажи, брат ничего не приносил с собой сегодня вечером?

Глаза мальчугана наполнились слезами.

— Я знаю, что вы ищете, — прошептал он. — Сумку они во дворе в уборную бросили.

Когда сумка была найдена, я повез Витю к его другу Сереже.

Дверь квартиры открыла женщина лет сорока, с мягкими, нежными линиями лица и серыми глазами. Увидев Витю, она обняла его.

— Где же ты был? Мы тебя совсем потеряли!

И, бросив настороженный взгляд в мою сторону, спросила:

— Уж не натворил ли ты чего?

Я как мог успокоил Сережину маму, а Витя повторил свой грустный рассказ.

— Да что же мы стоим в коридоре?! — спохватилась женщина. — Проходите.

Вскоре я уже пил крепкий чай в просторной кухне семьи Журавлевых. Витя, умытый и накормленный, ушел спать. А Нина Ивановна, словно извиняясь, сказала:

— Мальчик очень хороший. Добрый, ласковый. Они давно с Сережей дружат. Жалко ведь: пропадет совсем. Родителей его судьба не интересует.

Помолчала…

— В школе-то знают, что он у меня живет. И Сереже с ним лучше. Они как братья. Да и нам он как родной. Мы вот во время войны у тетки четверо воспитывались. В голоде, в холоде… А все выросли, людьми стали. Евдокия Ивановна, тетя моя, для каждого находила и кусок хлеба, и ласковое слово. А при нынешней-то жизни что не жить? Нет! Витю я не отдам. Вырастет, выберет дорогу, сам решит, как ему жить.

На минуту задумалась и, улыбнувшись чему-то своему, тихо сказала:

— Он ведь меня мамой называет. Так что я теперь богаче стала. Как-никак мать двоих сыновей.

Не без добрых людей свет.

Однажды я чуть не усомнился в своей профессиональной пригодности. Случай этот стал уроком на всю жизнь. С благодарностью вспоминаю человека, который открыл мне главную тайну милицейской профессии. Спустя два года он погиб в схватке с вооруженным бандитом. Этим человеком был шофер-милиционер Рим Мингачевич Хабиев. Невысокого роста, широкоплечий, черноволосый, с удивительно нежным, чистым, каким-то застенчивым взглядом черных глаз, он невольно вызывал чувство симпатии.

Как-то вечером выехали на квартиру, где пьяные супруги устроили дебош. Действовал я, как мне казалось, быстро и решительно: взял заявление, предложил соседям прийти в отделение милиции для дачи объяснений, а разбушевавшихся мужа и жену посадил в машину, считая свою задачу выполненной до конца. Но Рим нерешительно топтался у подъезда дома. «Чего он медлит? Адресов столько, что до утра хватит ездить!» — подумалось мне.