Когда мы поднимаемся по лестнице, я с облегчением вижу, что ее дверь уже приоткрыта. Я толкаю ее ногой и вхожу. Пол завален одеждой. Несколько эскизов разбросаны тут и там. Из-за угла я не могу разглядеть, что это за рисунки, но я заинтригован.

Я осторожно опускаю ее на двуспальную кровать и смотрю на ее лицо. Даже такая уставшая, она захватывает мое дыхание. Я знал, даже когда встретил ее, что Индиго — красивая женщина.

Уложив ее голову на подушку и накрыв одеялом, я сажусь на край кровати и несколько секунд наблюдаю за ней.

Мы с Индиго — ничто, и в то же время — все. Мы сложны, и до сих пор не дали назвали название нашим отношениям, потому что в теории мы — ненастоящая пара, которая наслаждается обществом друг друга.

Должен признаться, что до недавнего времени я никогда не думал о ней больше, чем о друге. Я всегда видел в ней красивую женщину, да и сейчас вижу, но последние пару недель кое-что изменилось.

В моем сознании нет ясности, но я знаю, что, если бы она попыталась меня поцеловать, я бы ей позволил. Я знаю, что, если бы она попросила меня сделать что-то для нее, я бы сделал это без колебаний. Я не могу решить, пугает меня это или нет.

Она двигается и открывает глаза. Глаза, на которые я не могу перестать смотреть. Обычно я бы почувствовал себя неловко и извинился, но в ее глазах нет ничего такого. Ее выражение лица говорит мне уйти. Но я остаюсь. А Индиго наблюдает за мной.

— Я сказала маме, что не приду на вечеринку в это воскресенье. И вообще никогда, — шепчет она.

Мое сердце согревается от того, что она доверилась мне. Не знаю, что толкает меня на это, но я убираю ее волосы за ухо. Она вздрагивает от моего прикосновения, но ничего не говорит.

— Как все прошло? — спрашиваю я.

— Это было отстойно. Она опустошила все мои банковские счета.

Она пожимает плечами, пытаясь сделать вид, что ей все равно, но я вижу, что ей не все равно.

— Я уверен, что у тебя есть какие-то деньги.

Поддерживать ее, кажется, самое лучшее, что можно сделать, ведь это такая большая перемена в ее жизни. Я знаю, каково мне было покидать родительскую защиту — это было не очень приятно. Все университетские годы я работал на двух работах, спал и учился.

— Да, но все гораздо сложнее, — говорит она, слегка сдвигаясь.

Я понимаю, что бессознательно играл с ее волосами, поэтому отдергиваю руку.

— Этот дом оформлен на твое имя?

Я не знаю, почему спрашиваю об этом. И жалею об этом всем сердцем, когда ее лицо опускается.

— Нет, — говорит она, поворачиваясь ко мне спиной.

Мой разум пуст. Я не знаю, что сказать, чтобы стало лучше.

— Я уверен, что она не собирается выбрасывать свою дочь на улицу, — бормочу я.

Желание дать себе пощечину невыносимо.

Индиго фыркает:

— Ага.

По тому, как она это говорит, я думаю, что ее мать вышвырнула бы ее в одно мгновение.

Я хотел сказать ей, что мой дом свободен для нее в любое время, но ее дыхание выравнивается, и я понимаю, что она погрузилась в глубокий сон.

Индиго

Короткие волосы мне идут. В этом что-то есть, но я не могу определить, что именно. Это заставляет меня выглядеть сильной, уверенной в себе. Совершенно новый человек. Думаю, именно этого я и хотела: новой личности. Хотя стрижка волос мне этого не даст.

Я кладу руки на край раковины в ванной и смотрю на свое отражение. Зная, что бабушкин дом не оформлен на мое имя, мне еще труднее освободиться от маминой хватки.

По правде говоря, я знала это с самого начала. На мое имя ничего не записано. Если я делала все, что она хотела, значит, меня поддерживали материально и давали мне дом. Дом, который хранит все мои прекрасные воспоминания.

Моя бабушка была моим единственным другом. Она была прекрасным слушателем. Я знаю, что она чувствовала себя ответственной за все, что со мной произошло, но это была не ее вина. Она не отвечала за поступки своей дочери.

Мы всегда обнимались в ее крошечной кровати и смотрели мыльные оперы. Я была полностью подсажена на них. Наверное, отсюда и пошла моя одержимость телевизором. И она любила мыть мне волосы, хотя у нее болела спина. И она готовила для меня картофельное пюре, независимо от часа просто потому, что знала, что я его люблю.

Она научила меня одному рецепту, когда мне захотелось чего-то сладкого. Это так просто — только белый хлеб, сахар и пара капель воды. Я знаю, это звучит странно, но это лучшее, что я когда-либо пробовала.

Ее звали Мария, и она была светом в моей жизни. Пока не ушла из жизни.

Я фыркаю, замечая слезы на своих щеках. Вытирая их, я открываю дверь ванной и спускаюсь вниз. Если это мой последний день в этом доме, я не могу уйти, не пообедав в честь бабушки.

Когда я достигаю конца лестницы, я с удивлением смотрю на Элиаса, спящего на диване, его тело почти упало на пол, а одна из его больших рук прижата к груди. Собака-Один спит под его рукой, а Собака-Два вздыбливает его шерсть.

Я делаю снимок на телефон, затем тихонько накрываю его одеялом, молясь Богу, чтобы не разбудить его. Он выглядит умиротворенным, его лицо расслаблено. Мой взгляд переходит на его губы. Они выглядят более полными, чем обычно. Я наклоняюсь вперед, сокращая расстояние, между нами, затем делаю шаг назад, когда понимаю, насколько это глупо. Я ковыряюсь в кутикулах и обдумываю свой следующий шаг. Я закрываю глаза и вздыхаю.

К черту.

Я снова наклоняюсь вперед и целую его. Быстро. Почти как незаметно. Я поворачиваюсь, готовая уйти, когда теплая рука схватила меня за руку. Я замираю, боясь пошевелиться. Может быть, если останусь неподвижной, он подумает, что это сон. Да. Похоже на план.

— Еще раз.

Его хриплый голос заполняет тишину.

Я нахожу в себе мужество посмотреть ему в лицо. Он едва держит глаза открытыми, но все еще не отпускает мою руку. Мягкая улыбка играет на губах, которые я целовала всего несколько секунд назад.

Я сглатываю комок в горле, сканируя его черты. Он выглядит таким чертовски спокойным, в то время как я так близка к тому, чтобы взбеситься. Его способность быть таким беззаботным заставляет меня завидовать.

Он берет меня за руку, и я опускаю лицо так, что наши губы почти соприкасаются. Он пахнет летней травой, и мне это нравится. Он не двигается, просто держит свой рот близко к моему. Я не смею двигаться.

У меня перехватывает дыхание, и он перестает дышать. Мы просто смотрим на губы друг друга, и я чувствую, как мое сердце колотится в груди. Его рука ложится на мой затылок, и он прижимается своим лбом к моему.

Я слышу только разочарованное рычание, прежде чем его рот впивается в мой, а его пальцы вцепляются в мои волосы. Его поцелуй неожиданно страстный. Он не просит, он просто берет.

Его грубость заставляет меня стонать, а в животе все бурлит. Все спокойствие, которое было во мне до этого, разбивается о голод его поцелуя.

Собаки воспринимают это как сигнал к уходу, когда он хватает меня за талию и притягивает к себе, ни разу не нарушив близости наших губ.

Элиас, похоже, не заботится о том, чтобы не спешить. Его руки бродят по всему моему телу, сжимая мою задницу ладонями. Моя спина выгибается в ответ, вызывая его мужественный стон.

Его пах упирается в меня, и желание тереться об него сотрясает меня до глубины души.

Горячий прилив страсти прорывается сквозь меня. Мы прерываемся, чтобы перевести дух, и разлука причиняет боль. Мое сердце бьется в ухе, когда я смотрю на его влажные красные губы.

Его грудь поднимается и опускается от быстрых вдохов. Я смотрю вниз на свою и замечаю, что тоже задыхаюсь.

— Видишь? — шепчет он. — Вот что ты делаешь со мной. У меня перехватывает дыхание.

Я ерзаю. Его слова звучат странно. Не потому, что они мне не нравятся, а потому, что кажутся слишком громкими, чтобы их произносить. Мое движение только приближает меня к его промежности. Я сажусь прямо на него и ощущаю твердость под собой.