— И все же я прошу учесть, что вспышка самолюбия была только поводом для моего поступка, — настаивал Медников. — Сам же я давно думал о возможности такого полета на реактивном истребителе и всегда внутренне был уверен в успехе. Я же не враг самому себе, чувствовал, что могу это сделать.

— Вы даете отчет, чем рисковали? — устало прервал ого полковник.

— Рисковал я многим, товарищ полковник. И прежде всего своей головой.

— И самолетом, — строго добавил дознаватель Ганкин, — Вы знаете, сколько он стоит?

— Знаю, — кивнул Медников. — Самолет очень дорогой. Да разве дело в этом?

— И в этом. Денежки-то народные, — внушал Ганкин, — Вы же летчик-истребитель, не какой-нибудь артист под куполом цирка. Там можно очаровывать девушек и срывать аплодисменты, а в авиации превыше всего воинский долг.

— Дело ваше, верить мне или нет, а я говорю правду. Давно мечтал о таком полете и рад, что мне удалось. Конечно, обстоятельства странные, можно их расценить как глупость, но это факт. А насчет девушек иронизировать не стоит. Вы ведь женаты, у вас дети, значит, тоже в свое время полюбили девушку, которая потом стала вашей женой.

Слова летчика задели дознавателя.

— Все любили, но не за счет нарушения воинской дисциплины, — оборвал он лейтенанта. — Мастер философствовать!

Ганкин остался доволен строгостью и жесткостью тона, с которым он вразумлял летчика.

— Вернемся к делу, — вмешался в разговор Червонный. — Если поверить вашим словам, лейтенант Медников, вы давно теоретически допускали возможность полета под мостом на реактивном истребителе?

— Совершенно верно, — подтвердил Медников.

— Почему же вы, как летчик, не поставили такой вопрос перед командованием? Может, оно сочло бы нужным доложить вышестоящим инстанциям?

Медников усмехнулся, не дождавшись, когда замполит закончит свою мысль. Червонный оборвал фразу, с досадой поджал губы.

— Доложить по инстанциям? — пожал плечами Медников. — Все эти инстанции сочли бы меня невеждой или сумасшедшим, вот как и вы считаете. А теперь такой полет уже не предположение безумца, а факт. Теперь можно докладывать и по инстанциям.

Он замолчал и почему-то посмотрел на полковника, ища сочувствия.

— Я думаю, все ясно, — сказал полковник Слива. — Ваши соображения, лейтенант Медников, надеюсь, будут учтены. Вы все записали, товарищ дознаватель?

— Так точно, — сказал Ганкин, шурша листками блокнота и не переставая писать.

— Меня будут судить? — спросил Медников, обращаясь к полковнику.

— Не могу точно сказать, но вполне возможно, — ответил полковник, направляясь к выходу. — Вас известят о дальнейшем ходе дела. Желаю здравствовать!

Он сделал шаг к выходу и вдруг остановился в дверях.

— Да, чуть было не забыл. Ко мне обращалась с просьбой о свидании с вами одна молодая особа, кажется, Галя.

— Это моя невеста, — поспешно вставил Медников.

— Очень хорошо. Она сама мне сказала, что ваша невеста. В порядке исключения я разрешу ей свидание, сели она еще не передумала.

Медников благодарно склонил голову.

— Спасибо, товарищ полковник.

Вслед за полковником ушли замполит Червонный и Ганкин.

Когда они вернулись в штаб, командир сказал своим спутникам:

— А все-таки, дорогие товарищи, мне кажется, мы поторопились доложить в дивизию. И теперь стоим, как лошади на привязи, ни тпру ни ну. Надо было решать на свой риск.

— Ты, Николай Сергеевич, не прав. Случай из ряда вон выходящий, все равно узнали бы и в дивизии, и в округе, так лучше, что мы сами доложили. Пусть теперь решают.

— У нас все готово, — сказал дознаватель Ганкин. — Дадут сигнал, пошлем рапорт.

— Теперь, конечно, поздно рассуждать. Машина завертелась, обратного хода не дашь.

— Как сказать, — усмехнулся Ганкин. — Иной раз такие развороты бывают, не дай бог.

— Ни дивизия, ни округ на наше решение это дело уже не вернут, — сказал полковник. — Я утром звонил генералу, он перво-наперво выругал меня, да еще лисой назвал. Говорит, хитришь, полковник Слива, от ответственности уходишь, распустил летчиков, дисциплины никакой, а у высших инстанций спрашиваешь, как быть. Слишком, говорит, необычное дело, чтобы не сообщать в Москву, тепорь жди, что Москва скажет. Может, не одного воздушного лихача накажут, а вместе с ним и его командиров.

— Вот это да! — развел руками Червонный. — В Москву доложили? В ВВС?

— Говорит, самому главному маршалу.

Ганкин притих и вкрадчиво кашлянул.

— Пожалуй, нам теперь со своим мнением торопиться нечего, — сказал он осторожно.

— Сидеть и ждать у моря погоды? — оборвал дознавателя полковник. — Сами бухнули в колокола, не подумав, а теперь черт знает, как выкручиваться.

— Оно, ясное дело, поспешили, — согласился Ганкин, — а, с другой стороны, могут и взгреть — чего, мол, такой либерализм развели? Давайте оформим судебное дело. Если что — у нас все готово.

— Не туда тянешь, Ганкин.

— А что же делать, товарищ полковник? Непонятно.

— Чего тут непонятного, Ганкин? — укоризненно взглянул на дознавателя полковник. — Теперь надо ждать решения Москвы -своим умом не сумели решить, другие помогут. Кому положено, тому и выдадут по всей норме.

— Верно, — согласился с полковником замполит Червонный. — Погорячились мы с докладом в дивизию. И в самом деле, самолет цел, мост невредим, летчик жив-здоров. Наказали бы своим приказом, а там пусть кто как хочет, так и реагирует — и дивизия, и округ, и Москва.

— Задним умом хорошо рассуждать, — сказал полковник. — А снаряд уже выпущен, летит по траектории, жди, куда ударит...

Весь день шел проливной дождь. Полыхала гроза, гремели раскаты грома. Медников тоскливо бродил по комнате, валялся на койке, пытался читать. Подходил к раскрытому окну, просовывал через решетку оголенные руки, подставлял под струи теплого летнего дождя, с удовольствием брызгал на лицо и грудь. Дождь лил не переставая, бурные потоки текли по мостовым, омывали тротуары, неслись в канавы и овраги. Тучи обложили все небо, и бесчисленные молнии бороздили его, непрерывно гремел гром.

В такую непогоду к домику с зарешеченным окном, где томился Медников, неожиданно прибежала Галя. Часовой принял от нее намокший пропуск, довел до комнаты, где сидел Медников, открыл дверь.

Галя влетела в комнату босиком, с туфлями в руках, с плащом, накинутым на голову, промокшая до нитки.

Она увидала Андрея и засмеялась так весело и заразительно, будто в самом деле только и оставалось смеяться в их горестном положении. Он тоже засмеялся, сначала с чувством неловкости и конфуза, а потом все более беззаботно и взволнованно-радостно. Галя подбежала к нему, оставляя на полу мокрые следы и ручейки дождевой воды, стекающие с ее платья, плотно облегающего тонкую девичью фигурку.

Медников суетился, не знал, куда посадить Галю. Подставил ей табуретку, потом отшвырнул ногой, снял с Гали мокрый плащ, бросил его на стол. Не отрывая глаз от Галиного лица и любуясь ею, смотрел, как круглые дождевые капли падали с ее черных волос на смуглые плечи, стекали по телу под широкий вырез пестрого летнего платья. Он нежно поцеловал Галю в лоб, как целуют сестру, пригласил ее сесть на койку.

— Не обращай на меня внимания, — говорила Галя, стоя перед ним. — Смеюсь, как дурочка, сама не знаю отчего. Не сердись на меня.

— Ты вся мокрая, — беспокоился Андрей. — Сколько воды на полу, целые озера. Дрожишь и посинела.

— Пустяки, дождик теплый! Возьми, пожалуйста.

Она протянула из-за спины мокрую обнаженную руку, и на ее узкой ладони Андрей увидел спелое красное яблоко. Он взял яблоко, поцеловал Галину ладонь. Галя отдернула руку, улыбнулась, опустила глаза и присела на краешек койки. С ее платья потекли на одеяло дождевые струйки.

— Ты была у полковника?

— Два раза ходила. Сначала не пускал, потом сдался...

— Что он сказал про меня?