— Отличный же летчик! — крикнул Киреев. — Я с Медниковым давно летаю, вместе учились, он никогда не допускал нарушений.

— Молодой он еще, — сказал белобрысый офицер с красными ушами, — всякое может взбрести в голову, посочувствовать надо.

— Прекращаю дискуссию, товарищи. — Червонный поднялся. — Вопрос ясен. Прошу отнестись к этому факту самым серьезным образом. Никакого благодушия. Дисциплина прежде всего. Прошу усилить воспитательную работу в подразделениях, разъяснить вредность и опасность поступка летчика-истребителя Медникова. Каждую среду докладывать мне о проводимых мероприятиях!

На узком совещании у комполка долго думали, как постунить с Медниковым и какие принять меры, чтобы не накликать беду на всю воинскую часть. Были разные предложения, но принять решение было не просто. Доложить в дивизию? Но в конце концов все обошлось благополучно, никакой аварии и никаких жертв? Вместе с тем проступок летчика слишком серьезен, простить ни в коем случае нельзя. Может, достаточно приказа по части? Но все равно о подобном происшествии станет известно в дивизии, и тогда строго накажут всех за либерализм, обвинят в сокрытии преступления. Слишком шумное дело, чтобы ограничиться местными мерами. Добро бы, все случилось здесь, на аэродроме, а то на глазах всего города. Того и жди, что завтра в газете появится заметка о героическом поступке летчика. Если местные журналисты пишут о том, как летчики спасают утопающих девиц, так уж непременно напишут о смелых полетах под мостом.

Это последнее соображение вовремя пришло в голову замполиту. Он тут же позвонил в редакцию и узнал, что заметка о полете неизвестного смельчака под аркой моста уже сдана в завтрашний номер. Замполит объяснил, в чем дело, и редактор обещал снять заметку.

Совещание закончилось кратким сообщением командира полка.

— Как командир части, я обязан по закону за неподчинение моему приказу предать офицера суду. Другого выхода нет. Предлагаю послать объективное донесение командованию дивизии и ждать указаний, а до получения указания летчика Медникова отстранить от полетов и держать под арестом...

Выходка Андрея Медникова потрясла и озадачила Виктора Киреева. Он не находил себе места, метался по комнате, не знал, что предпринять, чем помочь другу.

«Так вот что он задумал! — ругал Киреев товарища. — Вот зачем просил девчат прийти в понедельник утром в городской сад. Оттуда яснее виден мост, любуйтесь, мол, какой я герой! Эх, Андрюха, Андрюха, заварил ты кашу, не скоро расхлебаешь».

Вечером Киреев попытался увидеться с Андреем. Подошел к домику, где была гауптвахта, остановился у зарешеченного окошка, ждал, не выглянет ли Медников. За окном горел свет, и была видна неподвижная тень Медникова, который сидел за столом, подперев ладонями голову, будто думал о чем-то или читал книгу.

Киреев свернул за угол, остановился у крыльца, где стоял вооруженный часовой.

— Сюда нельзя, — громко сказал солдат. — Пройдите.

— Мне лейтенанту Медникову одно слово передать. Скажите, чтобы выглянул в окно.

— Не разрешается, я ничего не знаю! — Часовой взял автомат наперевес. — Пройдите.

Киреев завернул за угол, но опять остановился и оглянулся на окно с решеткой. К счастью, Медников теперь стоял у окна и сразу увидал Киреева.

— Постой минутку! — тихо прошептал Медников, обрадовавшись товарищу, и исчез.

Медников быстро написал несколько слов на белом листе бумаги, свернул его и, подойдя к окну, швырнул записку через открытую форточку.

Киреев подошел к кустам, куда упала записка, взял ее и, кивнув Медникову, скрылся.

В записке было всего несколько слов. «Умоляю, скажи Гале, я сделал все ради нее и люблю ее. Пусть ждет. Андрей».

На другой день Киреев отправился в город. В автобусе, на улицах, в магазинах только и разговору было о вчерашнем полете истребителя. Люди судачили о летчике, каждый мерил на свой аршин,

— Не перевелись, значит, герои!

— Молодец летчик, рисковый! Я сам был таким.

— Орденами таких награждать надо.

— А лучше снять штаны да по заднице отхлестать. Воздушное хулиганство называется.

— Трусы всего боятся, а это смелый летчик. Уважаю таких.

Город гудел, обсуждал сногсшибательную новость.

Киреев заявился в самое удобное время, подгадал как раз к четвертому часу, на фабрике шла пересмена. Он остановился в тени недалеко от ворот. Прохрипел негромкий гудок. Из проходной стали выходить женщины. Киреев подошел поближе к тротуару и, прохаживаясь по дорожке, поглядывал на работниц.. Вскоре появились Галя и Тоня. Они увидали Киреева, торопливо подошли к нему. На лицах нескрываемое возбуждение.

— Это он пролетел под мостом? — с ходу спросила Галя.

— А кто же еще? Другого такого не найдешь.

— Отчаянная голова! — всплеснула руками Тоня. — А если бы в мост угодил?

— Если бы, если бы... — подхватил Киреев. — А все ты, Галя, виновата. Зачем задирала? У человека чертовское самолюбие.

Галя не возражала, напротив, ей даже было приятно, что все получилось так необычно.

«Вот это парень, — думала она. — Не трепач».

Она ничего не ответила Кирееву, лишь вся засияла, засветилась.

— Вы приходили в парк?

— Еще бы, — сказала Тоня. — И все видели.

— Классный номер показал Андрюша, — щелкнула пальцами Галя. — Как сказал, так и сделал. Молодец! — Она даже подпрыгнула легко и резво, совсем по-детски.

— Мы чуть было не умерли со страху, — тараторила Тоня. — Пришли к реке и, как дурочки, ищем вас в саду. Чего они, думаем, в такую рань свидание назначили? Потом смотрим, самолет летит...

— Я сразу догадалась, что это он, — ввернула Галя.

— Да уж по тебе было видно. Как полетел он вниз, ты белее тарелки сделалась. А как порхнул под мостом и вверх взвился, запрыгала, как коза, в ладоши захлопала.

— Будет расписывать, — прервала подругу Галя. — А ты почему не полетел? — повернулась она к Кирееву.

— Я еще не свихнулся.

— Струсил?

Киреев окинул ее сожалеющим взглядом.

— Это же грубейшее нарушение дисциплины. Преступление.

— За смелость не наказывают.

Киреев посмотрел на девчат и грустно покачал головой.

— Наивные дети. У нас за такие дела не гладят по головке. А вам все нипочем. Вы даже не спрашиваете, почему не пришел Андрей.

— А что с ним? — встревожилась Галя.

— Под арест посадили, — вздохнул Киреев. — За неподчинение приказу командира будут судить.

— Врешь! — вскрикнула Галя. — За что же? Он же отчаянный! Смелый!

— Честное слово офицера.

Галя застыла, как парализованная внезапным ударом, потом тихо вскрикнула, схватилась за голову, застонала.

— Что я наделала! Нарочно дразнила его, с огнем играла. — Она в отчаянии бросилась к Кирееву. — Неужели правда? Ты не шутишь? Скажи, Виктор, правда?

Киреев достал из кармана записку.

— Убедись сама. Андрей просил передать тебе.

Галя торопливо развернула записку, прочла скупые строки, которые обожгли ее. Она покачнулась, сделала шаг в сторону, ухватилась за березу. Не устояв на ногах, медленно опустилась на траву и неожиданно заплакала. Тоня бросилась утешать подругу, а Киреев стоял растерянный и удивленный.

— Ну что ты так? Что случилось? — утешала Галю перепуганная Тоня и гладила ее мягкие густые волосы своими маленькими пухлыми руками. — Надо тебе убиваться! Зачем же так?

Галя молча протянула Тоне записку. Тоня прочла и все поняла.

— Вот она, проклятая любовь. Не только девчата из-за нее страдают, а и парни делают большие глупости. Эх ты, Галя, Галя! Подстерегли тебя беда горькая и счастье великое. Настоящая любовь пришла, радуйся, милая.

— Запричитала, как старуха, — недовольно сказал Киреев. — «Беда горькая, счастье великое»! Подумаешь, какое событие, парень записку прислал!

— Помолчал бы, если не понимаешь, — повернулась она к Кирееву. Не знаешь ты нашу Галю. Она тоже его полюбила, а для нее любовь — как неизлечимая болезнь. Что теперь будет? Надо же!