— Человек не иголка, — откликнулась Фенечка от печки. — Только постараться, можно найти. Куда денется?

Тракторист поддержал жену:

— Конечно, надо искать! Пойдем по следу, найдем, кого ищем.

Ульяна протерла глаза краем платка, снова уставилась на фотографию.

Зимин продолжал перелистывать свой альбом. Нашел еще одну фотокарточку, показал Ульяне.

— А вот еще. Узнаешь?

На фотографии были сняты двое, стоящие во весь рост у входа в лесную землянку. И на этом снимке Ульяна узнала Василия. Таким она увидала его в своей избе той памятной ночью, когда он впервые появился перед ней в стеганой фуфайке и бараньей шапке. И на фотографии он был точно такой же, стоял во весь рост, улыбался, повернувшись к молодой круглолицей девушке в крестьянской одежде и сером платочке.

— Ровно живой, — прошептала Ульяна, внимательно разглядывая фотографию. — Даже фуфайка та самая, да и шапка, будто снимался в тот день, перед самым приходом ко мне. И не ждал, не ведал, чем кончится наша нечаянная встреча.

— Значит, твой сын? — переспросил тракторист и поежился от какой-то неловкости, словно трудно ему было продолжать этот разговор.

— Он самый и есть. Да вот беда, стоит себе, улыбается, а слова не скажет.

Зимин откашлялся, прикрыв рот широкой ладонью, достал платок из кармана, вытер вспотевший лоб и разгоряченное лицо.

— Ну, а ее-то узнала? — выпалил он одним духом, не глядя на Ульяну.

— Про кого еще спрашиваешь? — подняла глаза на тракториста Ульяна.

— Да про нее же, которая рядом с сыном снятая. Или сразу не разглядела?

Ульяна снова уставилась на карточку, стала пристально разглядывать лицо красивой девушки в крестьянской одежде. Внезапно охвативший Ульяну новый прилив душевного волнения мешал ей смотреть и одновременно думать и вспоминать. Такие лица встречались ей в жизни: и улыбка на сомкнутых губах, и лукавство в веселых глазах, и вздернутый кверху нос, и тоненькие брови, и ладная фигурка, все в отдельности как будто знакомое, а человека не узнать. Нет, никогда не встречалась Ульяна с этой девушкой.

— Да откуда же мне ее знать? — печально покачала головой Ульяна. — Не доводилось встречаться. Кто это?

— Приглядись-ка получше, может, узнаешь.

«Никак та самая Вера?» — подумала Ульяна. И тихо сказала: — Нет, не знаю ее.

Зимин вздохнул.

— Значит, не говорил тебе сын. Это же его жена, Верочкой звали. Красавица, каких мало сыскать.

— Про Верочку говорил. Сказали люди, что убили ее. Правда ли? Ты-то про нее что знаешь?

— Мой рассказ будет неутешительный.

— Не томи душу. Говори всю правду как есть.

— Так вот какое дело, мать, — продолжал Зимин. — Была эта Верочка разведчицей в отряде. С твоим Василием по тылам ходила. Оба молодые, полюбили друг друга, стали мужем и женой. И пришло время, когда у Верочки должен был родиться ребенок. А тут как раз немцы пронюхали про отряд и каждый день наскакивали, покою не давали, с насиженных мест гнали. И начались у нас рейды, маневры, бои с противником. Жалко нам стало бедную Веру, мы и пристроили ее здесь вот, в лесной деревушке, у надежных людей. Тут она благополучно родила, а как поправилась, опять пошла в отряд. Васю искать. Да только не довелось им больше свидеться в жизни. Вася с отрядом был уже далеко, в другом месте, а Верочку схватили по дороге полицаи, повели в гестапо. Ну, она видит, дело плохо, попалась в капкан. Вырвала у одного полицая пистолет, двоих мучителей на месте ухлопала и себе пулю в лоб пустила. Отчаянная была девка, живая не сдалась...

Ульяна слушала молча и все смотрела на фотографию.

— И Варвара тоже померла, — сказал Зимин после паузы. — Ребеночка в детский дом увезли, вместе с ее ребятами поместили.

— А в какой дом? — спросила Ульяна. — Не знаешь, как называется?

— В точности говорю: детдом имени Дзержинского. Тридцать верст, а может, тридцать пять, не больше. Все, что сказал тебе, истинная правда, спроси любого в нашем селе, каждый скажет. А карточки возьми себе. Кто знает, как жизнь повернется, может, пригодятся.

Утром хозяйка испекла хлеб, дала Ульяне целый каравай и проводила ее к дороге, где надо было ждать оказию, в сторону детдома имени Дзержинского. К обеду подвернулась попутная бричка, с двумя бабами и одноногим мужичком с костылями. Они потеснились, подбросили травы в кузовок, усадили с собой Ульяну и отправились в путь.

Старая бричка, скрипя и подпрыгивая, медленно катилась через леса и поля, петляла узкими проселочными дорогами. Одноногий усатый мужик изредка подергивал вожжи, покрикивая на тощих лошадок, покорно бредущих в упряжке. К вечеру остановились на краю какой-то деревушки, пустили лошадей пастись на лесной опушке, устроились на ночлег. Утром снова отправились в дорогу, в течение дня два раза останавливались на привал и на закате добрались до того места, где стоял большой старый дом за покривившимся забором. Перед домом тускло поблескивала вода в заросшем грязном пруду, а невдалеке, под старыми липами, приютились два покосившихся деревянных сарайчика. Между сарайчиками был сооружен дырявый навес из тонких жердей, и под ним стояла ветхая одноконная телега с поднятыми кверху оглоблями. Тут же в густой траве паслась рыжая лошаденка, с полным равнодушием к окружающему миру выбирала шершавыми губами мягкие зеленые стебельки и лениво с хрустом срывала их, оскаливая крепкие белые зубы.

Ульяна попрощалась со своими попутчиками, взяла вещички и через покривившиеся ворота вошла во двор детского дома. В этот час все дети и воспитательницы были в столовой, ужинали. И на дворе показалась только одна фигура бородатого высокого мужика, в рыжих сапогах, потрепанных галифе из синей диагонали, в подпоясанной белой рубахе. Это был конюх Антон Ревякин. Он выслушал Ульяну, провел ее в пустой кабинет заведующей детским домом, оставил одну, а сам пошел искать начальницу. Едва затихли шаги бородача, как дверь кабинета стала поминутно открываться, из коридора заглядывали любопытствующие детские личики. То одна, то другая стриженая головка высовывалась в просвет, сверкали лукавые глазенки, улыбались то круглые, то вытянутые физиономии.

Ульяна ласково смотрела на детей, приветливо кивала им. Дети сразу же осмелели, перестали прятаться за дверью, а одна черноглазенькая, бойкая девочка с родинкой под правым глазом смело прошла в кабинет, подбежала к Ульяне, доверчиво остановилась перед ней и спросила:

— Ты моя мама? Ты за мной приехала?

Ульяна погладила девочку по стриженой головке, прижала к коленям, с горечью в сердце сказала:

— Нет, милая. Я не твоя мама. Ты меня не разглядела, потому что здесь уже темно. Твоя мама совсем не такая. Ты соскучилась по ней?

Девочка медленно попятилась назад, резко отвернулась и убежала. Дети притихли за дверью, а сердце Ульяны сжалось от боли. Но вот в коридоре раздались шаги, дети с шумом убежали. В кабинет вошла заведующая детским домом, немолодая женщина, с седыми, гладко зачесанными волосами, с худым, но не болезненным лицом, высокая, с узкими плечами, крупным бюстом, широкими бедрами. Выражение лица у женщины было серьезное, но доброе, серые глаза прозрачно светились, держалась она подчеркнуто строго, с военной выправкой. На ней было простое серое платье с отложным воротничком, перехваченное поясом, и темные туфли на среднем каблуке.

— Здравствуйте, — протянула она руку Ульяне и представилась: — Ольга Степановна Журавкина.

Всем своим видом она вызывала чувство доверия и с первой минуты располагала к себе. Ульяна сразу же объяснила ей, кто она и зачем приехала в детский дом.

Ольга Степановна получала много писем с запросами о детях, потерявшихся во время войны, а многие приезжали сюда сами. У нескольких детей уже нашлись родители или родственники, пятерых малышей усыновили бездетные супруги. Она каждый раз радовалась, когда детей забирали из детдома в семью, и вместе с тем глубоко переживала разлуку, будто отдавала в чужие руки своего родного сына или дочь. Для Ольги Степановны было очень важно, какое впечатление производили на нее люди, бравшие детей в свои семьи. Она была спокойна за тех воспитанников, которые уезжали из детдома к хорошим людям.