— Вот на трамвае — сказал я Веньке, — мы с тобой и поедем.

Венька стремглав оторвался от моего локтя и побежал за уходящим трамваем. Он догнал его и толкнулся в задраенный красный борт... Веньку отбросило от трамвая... Тут я его догнал и схватил. Мне было слышно, как трубят у меня за спиной троллейбусы и машины, как негодует и ненавидит нас с Венькой проспект. Мне было дурно от страха за Веньку, за неумелую его жизнь. Опять побывала рядышком с Венькой, в нескольких сантиметрах от бедовой его головушки, смерть. Опять я был виноватый... Я сгреб Веньку и потащил на панель. Он был ростом чуть повыше моего кармана.

— Куда ты поперся? Тебя ведь чудом не задавило... — сказал я Веньке тихим голосом. Громко кричать на него я не мог, до того утомился от страха.

Глаза у Веньки были такого цвета, будто их только помыли. Еще капли дрожали в глазах. Он посмотрел на меня и проурчал:

— Сам велел, дак... Эва на трамвае поедем, говорил... я и побег, а то бы уехал трамвай-от...

Я дал Веньке рукав моего пальто и сказал, чтобы он держался. И сам ухватил его за рукав кацавейки. Мы прошли по проспекту пешком, потом по мосту через Неву. Веньке было тогда восемнадцать лет. Мне было двадцать.

В училище, адрес которого был записан у меня первым, уже закрыли прием. В другое училище принимали только лиц до шестнадцати лет. Когда мы пришли на завод, где учили на металлистов от пятнадцати лет до тридцати, нам сказали, что Венька не подойдет по росту. «Он не сможет работать ни на токарном, ни на фрезерном, ни на каком станке, — сказали нам на заводе. — Он меньше ростом любого станка».

Весь день мы ходили с Венькой по Ленинграду, держа друг дружку за рукава. Нам отказали во всех училищах, в школах и на заводах. «Постарайся еще подрасти сантиметров хотя бы на десять, тогда приезжай, мы тебя с удовольствием примем — учись, Ленинграду нужны металлисты». Так нам сказали в управлении трудовых резервов.

Вечером моя семья потчевала Веньку ужином. Он не ел, говорил: спасибо. Назавтра я купил ему билет до станции Оять и провожал на поезд. Было грустно смотреть, как он идет в толпе, крохотный мужичонка с холщовым мешком за спиной. Низенькая деревня в снегу и долгая, долгая стужа ждали Веньку в Оятском Устье... Я думал, что Веньке уже никогда не суметь подрасти... Помочь ему было нельзя и нечем утешить...

— Ну, ты не падай духом, — сказал я Веньке. — Люди растут до двадцати пяти лет. И ты подрастешь. На завод поступишь.

Венька мне не ответил. Когда мы прощались, сказал:

— Если че, в леспромхозе буду... сучки обрубать или другую работу, кому-то надо ведь, правда же?..

— Правда.

Двенадцать лет мне некогда было съездить в Оятское Устье. Про Веньку я за эти годы ничего не слыхал. Но мне все время помнился его хрипловатый голос и несуразные слова, и парус, который он поднял на лодке, и выстрел вечером на Свири.... Как будто время прошло, как белая ночь сквозь город, прозрачно, без копоти, шума и толчеи, а город остался, как был...

Венька явился ко мне через двенадцать лет — бравый малый, плечистый мужчина, я его сразу узнал. Прибавка в Венькином росте не изменила наших с ним отношений. Только Венька за эти годы стал очень счастливым. Он говорил, говорил, а я его слушал...

— Как в армию взяли, — рассказывал Венька, — в Дрезден сначала свезли, а после в Ростове-на-Дону ишо наша часть стояла... Потом в Тбилиси. Везде побывал. Че только не насмотрелся.

— Это все хорошо, — говорил я Веньке, — но главное — вырасти тебе армия помогла, какой вымахал здоровило...

— На двенадцать сантиметров подрос, — хвастался Венька. — Сначала забраковали, как я в военкомат-то пришел по повестке, а там один майор был, гыт, армия за уши вытянет, пусть послужит... — Венька смеялся от счастья и даже всхлипывал, будто кто его щекотал.

Я поехал с женой на день рождения к Веньке. Добрались мы поздно, и гости все говорили, что нам надо выпить штрафную с дорожки. Нам налили водку в большие стопки, а Венька себе наливал в граненую рюмочку только портвейн. Курить он совсем никогда не курил. Жена его Кира — молчаливая, с крупным лицом и в очках.

Когда мы выпили наши штрафные чарки и закусили шпротами и салатом, Венька завел радиолу «Арфа», и мы послушали все пластинки. Потом именинник принес показать мне свои дипломы. Из них явствовало, что Авдюшкин является кочегаром четвертого класса, мотористом и может ходить по Неве капитаном-дублером.

Венька был одет в рубашку с крахмальным воротником, на черном галстуке — блестящий зажим...

Он нас провожал на последний поезд. Не отпускал, говорил, что гулянье будет и завтра, завтра же воскресенье. Ночевать можно на кровати или на диване. Он держал меня за рукав. Это было похоже на давнее наше шествие по ленинградским проспектам. Только Венькина хватка была достойна теперь кочегара четвертого класса, моториста и капитана-дублера. Я изловчился и побежал от Веньки к вокзалу. Мне было тридцать два года, а Веньке тридцать. Он погнался за мной, пыхтел и гыкал. Наши жены отстали, но слышно было, что они бегут взапуски.

Венька настиг меня на платформе, и мы поборолись немножко. Послышался поезд, и Венька меня отпустил неохотно.

— Не удержишь, решил дак... Здоровый мужик.

Я радостно, с облегчением впрыгнул в отверстую для меня дверь вагона, электричка тонко, по-жеребячьи заржала и понесла…

Прошло сколько-то лет, сколько-то весен, сколько-то осеней. Весны обещали что-то и огорчали своим кратким сроком, не успевали исполнить обещанного. Осени утешали, радовали золотом, багрецом, высотою и синевою небес. И все бесплатно, без очереди, без обязательной отдачи, возврата. Всюду лежат на земле ворохами радужные червонцы — кленовые листья. Осени возвышают душу щедрой своей, безоглядной, разгульной красой. И остужают надежды и упованья холодной росой, утренним инеем.

Как-то осенью мне позвонил Венька Авдюшкин, я сразу узнал его голос. В Венькином голосе звучала одна сплошная радость, предвидение счастливых событий, которые происходят уже и будут происходить по непременному расписанию.

— Здравствуйте, — сказал Венька, — а я вам звонил, вас нету дома. Наверно, в командировку ездили? Я теперь капитаном плаваю, дак можно с нами сходить в грибной рейс. Мы по Неве идем и потом по Ладожскому каналу еще шестьдесят четыре километра. Всего сто тридцать шесть километров туда и сто тридцать шесть обратно. Грибов много. Наберете. Все по целой корзинке набирают. И так интересно по Неве проплыть, там Петрокрепость посмотрите, холм Славы, Орешек... Вправо канал пойдет, а влево выход в Ладожское озеро. Много чего можно увидеть, правда же? Интересно. Вы приходите к половине седьмого. Мы в семь пойдем, в девятнадцать ноль-ноль, а вы приходите к половине седьмого, чтобы я вас заранее увидал. Судно наше «Л-67». Мы уж три раза ходили в грибные рейсы — хорошо! Пойдемте!

— Так ты теперь капитаном? — спросил я Веньку, еще не решившись пускаться с ним в грибной рейс. Это в двадцать лет было легко решиться, а теперь уже сорок...

— Ага, — сказал Венька. — Так-то мы в ЦПКиО ходим, к набережной Декабристов, в Невский лесопарк... А сейчас за грибами... Народу бывает много. Весело! — Венькин голос был проникнут воодушевлением, полюбовным сговором с жизнью — той, что достигнута им, и будущей — лучшей. Только от времени голос осин, приглох, потускнел. Я взвешивал: «Если смогу, то обязательно, Веня... Я с удовольствием, если только смогу...» Венька уговаривал меня, торопился сообщить с своих успехах и достижениях.

— Я в Ивановском живу. Дом построили — видать, когда по Неве идешь. Третий дом от Невы. Двухкомкатная у меня квартира. Хорошо, правда же? Надо будет вам собраться ко мне в Ивановское съездить. У нас там хорошо, и электричка рядом, и Нева под боком... Вот завтра сходимте в грибной рейс, а после договоримся ко мне в Ивановское...

— Спасибо, Веня, если только смогу...