— Он трахнул меня. Несколько раз. Одного раза было не достаточно, чтобы он успокоился. — Последовал резкий смех, пропитанный жестокостью, а не только горечью, в нем были и нужда, и сарказм, и сожаление. — Он трахнул Морган за несколько лет до этого, а затем трахнул меня. Как в фильме «Возвращение в Брайдсхед», только наоборот.

— Тебе понравилось? — немного задыхаясь, спрашиваю я. Я не знаю, почему интересуюсь, почему мне нужно знать, но я это делаю. — Ты кончил?

— Ты поверишь, если я скажу, что кончил столько же раз, сколько и он? С раздробленным коленом, с пулей в плече и с морфием, разжигавшим мою кровь? В первый раз я кончил почти сразу, упираясь в рюкзак, над которым он меня нагнул. А когда мы добрались до базы… Это продолжалось в течение некоторого времени. Пару лет. А затем он встретил Дженни… — последовал долгий вздох. — А потом, после смерти Дженни…

У меня пересохло во рту.

— Вы трахались после смерти Дженни?

— Несколько раз. До этой осени. Вот тогда мы снова прекратили это делать.

— Но он сказал мне… — у меня на глаза накатываются слезы. — Он лгал мне. Он сказал, что не был ни с кем с тех пор, как умерла Дженни.

— Он так сказал, или же… — осторожно произносит Эмбри, — сказал, что не был ни с одной женщиной?

Я снова пытаюсь вздохнуть, но терплю неудачу.

— Да. Так. Он говорил о женщинах.

Эмбри ловит мой взгляд.

— Ты расстроена?

— Что вы спали друг с другом? Или, что вы, ребята, сходились и расходились в течение почти десяти лет, а я и понятия об этом не имела?

— Оба варианта.

— Я злюсь из-за того, что ни ты, ни Эш не рассказали мне о вашей истории. Меня раздирает ревность от мысли, что вы двое хотели друг друга, когда я была рядом. — Я понижаю голос. — И я дрожу от того, насколько сильно завожусь от мысли о вас двоих вместе. Хотелось бы мне на это посмотреть. Хотелось бы мне быть там, брать тебя в рот, пока он тебя трахает. Хотелось бы мне увидеть его лицо, когда он кончает.

— Иисус, Грир.

Ничем не прикрытое возбуждение в голосе Эмбри было изнуренным и голодным, и я пыталась унять свою собственную чувственную реакцию. Но я не смогла… не полностью. Я прижимаюсь к Эмбри, когда позволяет танцевальное па, и нахожу подтверждение того, о чем подозревала: он был каменно-твердым.

Эмбри тихо и удивленно охает, когда я задеваю его эрекцию, его глаза туманятся.

— Вы, ребята, делаете это со мной, и это так запутанно.

— Что именно делаем?

— Ты… вы смешиваете мои чувства к вам с Эшем. Я становлюсь твердым, думая о нем, а потом ко мне прикасаешься ты. Или же как я испытываю боль в Кэмп-Дэвиде, слушая, как ты кричишь из-за него, но потом он выходит и целует меня. Я больше не могу отслеживать, что именно или кого именно хочу. Я просто… хочу

Я хватаюсь за лацканы его смокинга, будучи и взволнованной и немного испуганной из-за того, что он только что сформулировал, то, что я сама не смогла сформулировать.

— Со мной происходит то же самое.

Аристократические брови Эмбри поднимаются в радостном изумлении.

— В самом деле?

— В самом деле. С самого начала я не могу отделить желание к тебе от желания к нему. Когда мы занимались сексом в Чикаго… ну, часть причины, по которой я это сделала, состояла в том, что мне было очень больно из-за Эша.

— Я тоже, — признается Эмбри.

Я смущенно на него смотрю, а потом вспоминаю тот вечер на колесе обозрения, его надломленный голос.

Он не мой. Неважно, сколько бы я ни просил, сколько бы я не отдавал.

— Как думаешь, Эш знает? — спрашиваю я. — Что мы оба так сильно его любим, что в итоге влюбились друг в друга?

Эмбри вздыхает.

— А разве если бы он знал, что-нибудь изменилось?

Мы снова двигаемся в танце, мое бедро снова трется о твердый пенис (случайно на этот раз), и он шипит.

— Извини, — произношу я, абсолютно не сожалея.

Эмбри качает головой.

— Я такой же плохой, как и Мелвас. Твердый из-за тебя на гребаном дипломатическом мероприятии.

— Да, вы оба неизлечимо похотливы, но существует главное различие.

— И в чем оно?

Я прислоняюсь к его уху, используя лацканы его пиджака, встаю на носочки туфель на высоких каблуках.

— Мне нравится, когда ты неизлечимо похотлив.

Эмбри ухмыляется, глядя на меня сверху вниз, вина и мучение исчезли, оставив после себя богатого плейбоя, который очаровал меня на тротуаре в Чикаго.

Но по истечению времени, когда мы закончили наш танец, когда нашли новых партнеров для танцев, вечер становится невыносимым, так как мои собственные предательства и шок «после признаний в запретной любви» стерлись. Я чувствую что-то душераздирающее.

Эш послал ко мне Эмбри. Эш послал ко мне Эмбри, хотя они трахались вплоть до того момента. Как жестоко это было по отношению к Эмбри? Словно Эмбри был достаточно хорош, чтобы тайно трахаться, — по крайней мере, до тех пор, пока не появится подходящая для траханья женщина, а потом он больше не нужен? Я никогда не думала об Эше, как о гомофобе, столь же жестоком, когда дело доходит до спальни. Но сейчас я чувствую праведное чувство гнева за Эмбри. Многие годы они были вместе, и Эш просто отбросил его в сторону из-за Дженни. А потом подобрал его и снова отбросил в сторону из-за меня.

Неудивительно, что Эмбри страдал. Эш был жесток с ним. Непростительно пренебрежителен.

И пока я выполняю все обязанности, которые должна была (источала обаяние, болтала и почти рассеянно собирала пикантные новости и сплетни для Эша), постепенно прихожу к решению противостоять ему. Всей этой тщательно сформулированной не-лжи, его жестокости к Эмбри, к нам троим.

Той хрени, которая за этим последует.

Эш так и не возвращается к окончанию ужина. Мы с Эмбри официально со всеми прощаемся и извиняемся за отсутствие Эша, хотя понятия не имеем о том, где он, черт возьми, находится. В моем нынешнем настроении это делало меня намного злее, чем обычно; я настолько зла, что я едва кивнула Люку, когда он сообщил, что Абилин и президент уже вернулись в отель, и я поеду туда одна.

А когда я добираюсь до отеля, Люк произносит:

— Президент попросил вас забрать вещи из своего номера и присоединиться к нему в его номере.

Я останавливаюсь прямо в вестибюле и смотрю на гигантского мужчину из Канады.

— А что, если сегодня вечером я не хочу спать в его номере?

Люку, кажется, становится неудобно.

— Я так понимаю, что они с Мерлином обеспокоены, что вы станете мишенью для Мелваса. Они оба почувствуют себя лучше, когда вы будете находиться в номере президента.

— А моя кузина? Если Мелвас решит ворваться в мой номер (чего не произойдет), то он найдет ее там. Нормально ли оставлять там ее, а не меня?

Агент выглядит так, будто не хотел бы поддерживать этот разговор, и я вздыхаю, жалея его. Это не его вина, что Эш, одержимый на контроле мудак, а мне захотелось противостоять ему.

— Ладно, ладно. Я соберу вещи.

Я поднимаюсь в номер и открываю дверь. Абилин, сидящая на кровати, вскакивает так быстро, будто ее пронзает электрическим током.

— Грир! — говорит она чересчур радушным голосом. — Ты вернулась.

Я бросаю на нее недоуменный взгляд, а она одаривает меня улыбкой во весь рот (той, которой научилась, наблюдая, как герцогиня Кембриджская путешествовала по Содружеству на каблуках с ребенком на руках).

— Эш хочет, чтобы я сменила номер, — говорю я немного раздраженно и начинаю бросать вещи в свой чемодан.

Она садится на кровать.

— Он, хм, сказал, почему?

— Что-то о безопасности и Мелвасе, но причина не имеет значения, потому что это грубо, просто приказывать людям, словно их желания не имеют значения. — Я закрываю рот, понимая, что опасно близка к визгу или крику, а в этом случае могу случайно выплеснуть информацию о Эмбри и Эше, и о нашем грязном «трахающемся» треугольнике.