Твоя Грир.

Дорогой Эш,

Сегодня мой семнадцатый день рождения. Прошел ровно год со дня нашей встречи, и пока ты участвовал в сражениях и спасал множество жизней, я окончила год в средней школе. Две несравнимые вещи, не так ли? После последнего письма я сказала себе, что больше не буду беспокоить тебя ради тебя и своей гордости, но сегодня я почувствовала себя странно. Думаю, это беспокойство. Даже для Англии май выдался жарким и душным. Окна распахнуты, работает вентилятор, но я не могу остыть. Каждая часть меня разрумянилась от жары. Абилин ушла из нашей комнаты общежития. А я нашла спрятанную в мини-холодильнике бутылку «Просекко», поэтому сейчас я немного пьяная и одинокая, полная беспокойства и возбуждения.

Похоже, это плохая ночь для принятия решений. Думаю. Обычно девочки моего возраста находят себе парней-сверстников, чтобы принимать плохие решения, по крайней мере, это то, что делает сейчас Абилин, но я не хочу этого. Есть что-то грустное в веселье Абилин. Я не пытаюсь навязать ей свою нравственность, но это скорее… эстетичность, я думаю. Мне не хочется скучных и распространенных попыток стать плохой. Мне нужны события, пробирающие до костей, вызывающие сожаление от боли в коленях, хочу быть настольно плохой, чтобы остаться выжатой с фиолетовыми следами укусов на моем теле. Я хочу оказаться на грани познания себя, чтобы кто-то взял меня, подержал за шею и заставил взглянуть на безрассудное царство возможностей. Какой смысл в сексе, если ты не чувствуешь, как каждый темный уголок твоей души вырывается наружу? Если кто-то не принимает твою похоть и постыдные мысли, не превращает их в заклинание, которое заставляет твое дыхание сбиваться с ритма или чего-то большего? Я думаю, что хочу этого для себя. Мне тоже хочется нормальной жизни: хочу получить образование, построить карьеру, иметь свой дом и самой принимать решения. Но когда думаю о сексе и о том, как все это будет происходить, когда я стану старше, не могу представить нечто похожее на сцену из «Титаника». Я хочу чувствовать, как мои вены вскрываются неприкрытым желанием в ожидании кого-то могущественного; хочу, чтобы мы с ним трогали, лелеяли, использовали и слушали друг друга. Хочу, чтобы мужчина или женщина заявляли о себе как о равноправном партнере во всех отношениях, но пока мы не останемся одни. Тогда я хочу ползти к нему. У меня может быть это когда-нибудь, верно?

Прямо сейчас, печатая это сообщение, я держу ногу закинутой на подлокотник компьютерного кресла, потому что мне очень жарко, а еще потому, что это облегчает мне задачу дразнить себя между написанием некоторых предложений. Я часто делаю это, думая о тебе. (Предполагаю, что ты, вероятно, этого не знаешь, и сегодня вечером, по какой-то причине, мне кажется, что я должна была тебе это сказать.) Я начинаю, пробежавшись пальцем под кружевом трусиков, представляя, что это ты. Представляя, что мы снова в библиотеке, продолжаем то, что прервал Мерлин. Я представляю, что ты задираешь мою юбку после моих слов о первом поцелуе. И ты хочешь знать, не девственница ли я. Ты хочешь чувствовать, что я все еще цела, и мокрая ли я для тебя, ты хочешь знать, что я почувствую, насадившись на твой член.

Господи, я такая мокрая сейчас. Желаю, чтобы это были твои пальцы внутри меня, твой большой палец на моем клиторе. Ты был бы хорош в этом. Я не могу перестать думать о твоих больших и сильных руках. Готова поспорить, твои зеленые глаза горели бы, когда ты терся об меня. Держу пари, ты бы облизал свои губы при мысли о том, чтобы попробовать меня, быть первым человеком, который когда-либо испробует меня. Думаю о том, каково бы это было, если бы ты трахнул меня той ночью прямо у стены, или, может быть, на большом письменном столе в углу. Абилин говорит, что парни всегда должны надевать презервативы, но я бы хотела, чтобы ты этого не делал. Я хотела бы чувствовать собой твою кожу, такую горячую, гладкую и шелковистую. Я хотела бы, чтобы ты чувствовал меня. Хочу, чтобы ты шепнул мне на ухо, как я хорошо ощущаюсь, какой подарок делаю тебе, и что хотел бы оставаться внутри меня навсегда.

Какие звуки ты издаешь, когда входишь? Ты задыхаешься? Стонешь? Шепчешь имя? Я хочу, чтобы ты шептал мое имя. Иногда я представляю тебя в твоей койке на базе, твоя рука под одеялом А когда ты кончаешь, приходится закусывать губу, чтобы не произнести вслух мое имя. Я представляю, как ты трахаешь свой кулак в душе, желая, чтобы я была на месте твоей руки. Думаю, что ты представляешь меня в разных позах, как мужчина может быть с женщиной, — нежно, грубо, медленно, со злобой или любовью. И прямо сейчас я прекращу печатать и заставлю себя кончить, и когда это случится, твое имя будет у меня на губах.

Не знаю, прочитаешь ли ты когда-нибудь это письмо. Или оно попадет в спам или в папку с названием «Сумасшедшая внучка бывшего вице-президента». Я почти надеюсь, что ты никогда его не увидишь, но я не могла не написать его. Не сегодня. Но это, безусловно, мое последнее письмо тебе. Завтра я проснусь смущенной и страдающей от похмелья, хотя буду надеяться с мрачным волнением, которое приходит с осознанием плохих решений. Ты больше не будешь получать от меня новостей. Сожалею, если доставила дискомфорт или раздражение. Но ты должен знать, что даже если я не буду писать тебе электронные письма, я все равно буду думать о тебе каждый раз, когда буду входить в свою киску пальцами.

Будь осторожен.

Твоя Грир.

Настоящее

С того момента в библиотеке прошло десять лет. Десять лет, насыщенные войной, болезнями и приобретенным опытом, но это все отступает и исчезает, когда я вхожу в церковь Святого Томаса Беккета. Отступает прошлое между мной и мужчиной, что стоит на коленях возле передней двери святилища, склонив голову. Нет ни воздуха, ни времени, ни других версий нас самих… Сейчас мне словно шестнадцать, а ему — те двадцать шесть.

Может быть, из-за этого я так сомневаюсь, приближаясь к нему: мои шаги замедляются, а пульс ускоряется.

Когда Эмбри предложил встретиться в церкви, я внутренне вздрогнула. Церковь — это место, в котором я чувствую себя в безопасности, где встречаю бога, и самое главное — это нейтральная территория. Не хочу думать о том, что мне придется ожидать своей очереди для встречи в западном крыле, если к нему пристанет один из посетителей. Не могу вынести мысли, как его тайком провезут в резиденцию. Понимаю, из-за чего вся эта осторожность, но чувствую себя секретом. Живым воплощением лжи.

Прекрати волноваться. Ты до сих пор не знаешь, почему он хочет встретиться с тобой. Эмбри коротко намекнул о причине, но в тот момент во мне уже вспыхнула надежда. И как вообще можно было надеяться? После Дженни, той долгой жаркой ночи в Чикаго, спустя десять лет, ради всего святого. Эта коробка закопана. Я должна спасти себя, пока это еще возможно.

Но я не останавливаюсь. Я быстро читаю молитву, молча прося, сама не понимая, о чем. Подойдя к скинии, я опускаюсь, скользнув на скамью позади президента. Я осторожно сажусь на пол, преклонив колени, сложив руки вместе и склонив голову, будто молясь. Но на самом деле я так и не смогла подобрать нужных слов.

Я смотрю на президента.

Он в таком же положении, что и я; его темноволосая голова склоняется над сложенными руками. Закатанные рукава обнажают загорелые мускулистые запястья, а по тому, как свободно прилегает к шее воротник, я догадываюсь, что он расстегнул верхнюю пуговицу и ослабил галстук. Из-за опущенной головы, рубашка натянулась на широких плечах и мышцах спины.

Не могу удержаться и позволяю взгляду пробежаться по линиям его узких бедер. Брюки убийственно облегают его задницу и твердые сильные ноги. Меня охватывает жар, и посылает электрические импульсы и искры, покалывающие кожу. Как я могла забыть о том, какое у него сильное тело? Что под темными костюмами и значком с флагом все еще тело солдата?