Она одаряет меня еще одной улыбкой и делает глоток шампанского, словно знает, что происходит в моем сознании.

— Не волнуйся, Грир. На данный момент мы с Максеном прекратили трахаться. Нет необходимости ревновать.

На данный момент. Какой преднамеренный выбор слов. Меня охватывает практически неудержимое желание вылить мое шампанское ей на колени, но я этого не делаю. Вместо этого я заставляю себя абстрагироваться от своего гнева, оттеснить ревность и с удвоенной силой сфокусировать на ней свое внимание. На улыбке, изгибавшей уголки ее рта; на ее насмешливо изогнутых от удовольствия бровях. Ей хотелось, чтобы я вышла из себя, чтобы защищалась (она рассчитывала на то, что я отреагирую так, как бы она отреагировала на моем месте).

Но она — не я, а я — не она. Я одаряю ее небольшой улыбкой, которая, я знала, выглядит нерешительно и застенчиво.

— Сложно не ревновать, сенатор. Вы очень красивая особа, и, как я сказала минуту назад, у нас с президентом все только начинается. Полагаю, трудно быть уверенной в себе.

Казалось, что ее выбросило из колеи из-за моей честности и преднамеренного добродушия (и лесть, и честность, нашли точку соприкосновения где-то внутри этой могущественной женщины). Я слежу за ней, пользуясь своим преимуществом.

— Вы ведь хорошо знаете Максена? Он вам тоже причинил боль? Я хочу его порадовать, но до сих пор я новичок в нашей… эм… договоренности.

Каждое слово пело с искренней честностью, пело с подчинением.

«Ты такая красивая и искушенная, — шептали ей мои слова. — Ты знаешь больше меня, ты знаешь этого мужчину лучше меня».

И это сработало. Ее довольная улыбка остается на лице, но она уже не проницательна, просто удовлетворенная.

— Должна признаться, что удивлена тем, что он выбрал тебя, — произносит она, снова взглянув на меня. — Молодой академик, внучка знаменитого либерала и феминиста Лео Гэллоуэйя. Ты кажешься последней девушкой на земле, которая смогла бы справиться с Максеном Колчестером. Не говоря уже о том, что ты — последняя девушка на земле, которая захотела бы это сделать. Несомненно, будет трудно радушно приветствовать всех демократов из Женской фракции Конгресса с отметинами от ремня на заднице, не так ли?

Ее издевка настолько не отражала действительность, что я чуть не смеюсь, но беру себя в руки. Всего за несколько предложений она раскрыла три разных слоя чувства обиды и полное невежество по отношению ко мне, но прежде всего, что было еще важнее, она раскрыла причину, по которой меня дразнила. Она хотела знать, почему я; почему Эш выбрал меня, а ее колкости показывали, что речь шла о чем-то более глубоком и более неистовом, чем простое политическое любопытство.

— Вообще-то я являюсь членом партии президента, — мягко говорю я. — А не партии моего деда. — Я изменила свое членство в тот день, когда Эш объявил о своем намерении баллотироваться на пост президента в качестве кандидата от третьей стороны. Мерлин в течение многих лет закладывал фундамент для третьей партии и на государственном, и на национальном уровнях, а когда любимый герой нации стал лицом новой партии, я была не единственной, кто сменил партию. — И, — продолжаю я с открытым и искренним выражением лица, пока «двигаю свою следующую шахматную фигуру», — я никогда не сталкивалась с проблемой, где переплетаются предпочтения в постели и феминизм. А вы? Не поэтому ли вы с Максеном не вместе?

Шах.

Ее губы сжимаются, указывая на вспышку раздражения, а затем она наклоняется вперед, и в первый раз ее голос был действительно холоден.

— Будь осторожна, Грир. Ты прыгаешь выше головы, ты не справишься с Максеном Колчестером. Ты и понятия не имеешь о том, на что он способен; о том, что он делал. Какие секреты он хранит. Какую ложь рассказывает.

Я вспоминаю предупреждение Абилин, уклончивость Мерлина, и меня словно ледяной водой окатывает. Сколько людей знают секреты Эша? Почему я единственная остаюсь в неведении?

Морган видит, что ее удар наконец-то достиг цели, и произносит холодным и довольным голосом.

— И ты когда-нибудь задумывалась над причиной того, почему вы с Максеном еще не занимались сексом? Возможно, он тебе сказал, что хочет подождать, что не хочет торопиться, но поверь мне, ни один мужчина не может продвигаться в этом вопросе настолько медленно. Нет, если только он не получает желаемого откуда-то еще.

Шах и мат. И счет в ее пользу.

Я не слышу собственных мыслей из-за грохота пульса в моих ушах, ревности и страха (потому что она нашла мою настоящую слабость, мою настоящую незащищенность), и чувствую глупое нелепое жжение от накатывающихся слез. «Сосредоточься! — приказываю я себе. — Не позволяй ей увидеть, как ты расстроена!»

Меня спасает тяжелая рука, опустившаяся на мое плечо; я смотрю вверх и вижу Эмбри, улыбающегося мне и Морган. Его рука лежит и на ее плече, но соседка не выглядит растерянной, а только раздраженной и скучающей, что вызвано близким знакомством и привычкой. Я пялюсь на них обоих, Морган в бледно-сером платье от Dior, а Эмбри — в смокинге с заниженной талией. Они оба были такими стильными и элегантными, их позы излучали уверенность и привилегированность. Что-то, наконец-то, просачивается из моей памяти. Частичка информации из прошлого. Что-то из той речи, которую читала Морган перед Сенатом несколько лет назад.

Что-то о ее любимом человеке, который сражался в Карпатии.

— Грир, — говорит Эмбри. — Вижу, ты, наконец-то, встретилась с моей сестрой.

— Сводной сестрой, — ледяным тоном поправляет Морган.

— Со сводной сестрой, — весело признает Эмбри. — Но мы оба обладаем одинаковым обаянием, не так ли?

— Нет необходимости в сарказме, — произносит Морган, смотря в сторону от нас, словно мы ей наскучили. — Мы все знаем, что ты здесь для того, чтобы спасти принцессу от злой ведьмы.

Улыбка Эмбри становится еще шире.

— Твои слова, сестренка, не мои.

Морган на самом деле смущается.

— Не называй меня так здесь.

— Ты знала, — говорит Эмбри, словно не слыша, — что сестренка попросила сесть рядом с тобой, как только услышала, что ты придешь на ужин? Этот забавный факт я только что узнал от Бельведера, которому сказал об этом секретарь, организовавший этот прием. Итак, к чему бы это, Морган? Ты ведь не собиралась сделать какую-нибудь пакость, не так ли?

— Я просто хотела лично встретиться с «будущей знаменитостью» Грир Гэллоуэй, — Морган смотрит на меня, оценивающе. — Увидеть девушку, которой так поглощен президент.

Рука Эмбри обвивается вокруг моего плеча в защитном жесте.

Морган этого не упускает и поднимает бровь.

— Значит, ты тоже ей поглощен? Как интересно.

Что-то мелькает на лице Эмбри (вероятно обеспокоенность), но быстро исчезает.

— Скоро начнутся танцы, Морган, но, несмотря на то, насколько восхитительно это маленькое воссоединение семьи, боюсь, что мы с Грир должны тебя покинуть.

Эмбри помогает мне встать, но прежде чем мы сбегаем, я чувствую на своем запястье холодную руку Морган.

— Не забудь, что я тебе сказала, — тихо произносит она, и в ее голосе нет злобы, лишь что-то похожее на настойчивость. — Ты прыгаешь выше своей головы.

— Достаточно, Морган, — говорит ей Эмбри. — Ты сделала свое страшное дело. А теперь оставь нас в покое.

Морган с хмурым видом откидывается на спинку стула, а я освобождаю свое запястье и позволяю Эмбри меня увести, чувствуя, как скручивается мой желудок.

— Не позволяй ей себя расстраивать, — говорит Эмбри, пока мы петляем между столами, направляясь в дальний угол столовой, где стоит Эш в окружении высокопоставленных лиц, разговаривающих и потягивающих водку премиум-класса.

— Она ревнует. Она и Эш… ну, между ними кое-что было. Это не очень красивая история.

— Я это и так уже поняла. — Я глубоко вздыхаю. — Они раньше трахались?

Эмбри вздрагивает.