Я сажусь на диван рядом с Эшем — это движение было преднамеренным и точным. Эш внимательно за мной следил, всматривался в меня, из-за чего морщинка на его лбу стала немного глубже.

— Очень красивое платье, — говорит он, протянув руку и проводя вдоль линии декольте.

Вырез не был скандально глубоким, но лиф корсета вытеснял мои набухшие груди, а его палец скользит по их выпуклому изгибу. Я издаю судорожный вздох, почти стон, а затем слышу, как Эмбри вскакивает на ноги.

— Я должен оставить вас одних, — произносит он, направляясь к двери.

— Эмбри, — зовет его Эш.

Но Эмбри не оглянулся, лишь махнул рукой в сторону Эша.

— Увидимся внизу, — произносит он, а потом уходит.

Эш стал задумчивым. И я подумала, что сейчас должна все ему рассказать. Объяснить, что произошло в Чикаго между мной и Эмбри, рассказать все о той ночи, но я не знала, как начать. А также не знала, как закончить, потому что если расскажу Эшу эту историю, он мгновенно сможет понять, что я все еще неравнодушна к Эмбри. Что с моими чувствами к нему еще не было покончено. И не было способа озвучить то, что мои чувства к Эмбри вовсе не отменяли мои чувства к Эшу. Они были взаимосвязаны и переплетены. Они накладывались друг на друга. Я испытывала чувства к обоим мужчинам одновременно, в одно и то же время. Даже я не понимала, как в моем сердце умещались чувства к ним обоим. Как же я могла ожидать, что это поймет Эш?

Мы проводим еще несколько минут в тишине, а затем Эш протягивает ко мне руки. Он легко притягивает меня к себе на колени, и оставляет легкий поцелуй на обнаженной коже задней части моей шеи. Одна рука располагается на моем животе, удерживая меня рядом с ним, а другая копается в моих юбках, скользя вверх по моим гладким ногам к бедрам.

Я с радостным вздохом раздвигаю ноги и чувствую, как широкие подушечки его пальцев исследуют мою киску через кружевные трусики.

Он подцепляет кружево одним пальцем, чтобы продолжить свое исследование.

— Мокрая, — говорит он хриплым голосом. — Ты уже мокрая. Для меня?

— Да, — стону я, дрожа — его пальцы ущипнули мой клитор. — Для тебя.

— Потому что эта киска моя. Только моя. Она становится мокрой только для меня, верно?

Не преувеличивая, я выдыхаю:

— Да, да. Это твоя киска. Она мокрая для тебя. — И это было правдой, так или иначе, потому что даже когда я жаждала Эмбри, даже когда мое тело болезненно его желало, это было тесно связано с Эшем. Даже когда я подарила свою девственность Эмбри, это произошло из-за Эша. Мое тело не могло разделить желания к этим двум мужчинам.

Эш прикусывает мою шею, и игриво шлепает по клитору.

— Оставайся мокрой для меня, — приказывает Эш, вытаскивая свою руку из-под моей юбки. — И затем, после ужина, я собираюсь провести остаток ночи, заботясь о моей киске. Как тебе такое предложение?

Я вздыхаю.

— Думаю, время ужин будет длиться слишком долго.

***

Ужин проходит почти так же, как я и ожидала. Мы с Эшем вместе отправляемся в столовую, где нас встречает безумие камер и вопросов, и заинтересованное перешептывание гостей. Я немного чувствую себя Золушкой в шелковом зеленовато-голубом платье и с тонким хрустальным ободком, который уместился в моей высокой прическе. Абилин попыталась уговорить меня одеться во что-то немного более дерзкое, сказав, что мне нужно максимизировать свой вход на политическую арену, но как только я увидела это бальное платье, то поняла, что оно — то самое. И из-за того, как Эш бросал на меня взгляды украдкой, я знала, что сделала правильный выбор.

Спустившись с лестницы, Эш целует меня в щеку (к радости толпы) и переходит к официальному приветствию к польскому президенту. Я присоединяюсь к другим гостям, надеясь, что без президента, привлекающего внимание, затеряюсь в толпе.

И терплю грандиозную неудачу.

Во-первых, из-за журналистов, а затем и из-за самих гостей (политиков и их жен, известных американцев польского происхождения, высокопоставленных военных чиновников). Большинству из них хотелось посплетничать и представиться мне, оценить из первых рук, насколько я важна для президента, и чем смогу быть им полезна в будущем. Я знаю как играть в эту игру, поэтому улыбаюсь и смеюсь, пожимаю руки и ничего существенного не говорю, но делаю это так мило, что они не понимают этого, пока не отходят. Некоторые были смелее, навязчивее в своих высказываниях: «Серьезно ли все между вами и президентом?», «Как долго вы были вместе?», «Так мило с вашей стороны утешать этого благородного, мужественного человека, все еще не оправившегося после смерти жены».

Затем последовали речи (одна была произнесена польским президентом, а вторая — Эшем), и речь Эша была такой воодушевляющей, что почти пять минут после нее не прекращались аплодисменты.

А затем следует одно неприятное общение, после которого я остаюсь немного в шоке. Это происходит во время ужина, и хотя я должна была сидеть рядом с Эшем, его перехватили высокопоставленные лица в другом конце комнаты, из-за чего я осталась за столом наедине с другими гостями. Я достаточно разбиралась в политических разговорах, но они не приносили мне удовольствия, и когда подали основное блюдо (жареную утку с яблоками), я благодарю тишину, которая нависает над столом, пока мы едим.

Именно тогда женщина, сидящая рядом со мной, поворачивается и спрашивает:

— Так ты с ним уже трахаешься?

Годы практики не дают мне уронить вилку, и те же годы практики заставляют прямо на нее взглянуть. Волосы цвета воронова крыла. Бледная кожа. Зеленые глаза. На вид около сорока лет, изящная, красивая и с гладкой кожей. Она мне кого-то напоминала. Я смотрю вниз, на табличку рядом с ее местом.

Морган Леффи, сенатор.

Я намеренно избегала политиков с тех пор, как приехала этим летом в Вашингтон, но, увидев имя, я смогла припомнить скудную биографию сенатора Леффи.

1. Член Республиканской партии, но избрана в традиционно демократических штатах.

2. Верный сторонник военных действий против Карпатии (что могло объяснить, почему ее сюда пригласили сегодня вечером: чтобы продемонстрировать Польше солидарность в связи с их продолжающейся дипломатической напряженностью в отношениях с новой враждебной нацией).

3. Разведена, сейчас не замужем и не состоит ни с кем в связи.

4. Детей нет, в больших скандалах не замечена.

Хотя, казалось, было что-то еще, что я упустила нечто большее. Мне не удалось больше ничего припомнить.

Вся эта оценка происходит в мгновение ока. В следующий миг я спокойно спрашиваю:

— Простите?

— Я сказала, — отвечает она с кошачьей улыбкой, — ты трахнула Максена?

Я бросаю быстрый взгляд на обстановку вокруг нас, а она кладет холодную ладонь мне на руку.

— Никто не слушает, поверь мне. А теперь ответь, ты уже позволила президенту себя трахнуть?

— Это не ваше дело, — это самый безопасный ответ.

— Это означает «нет», — удовлетворенно произносит она. — Он уже причинил тебе боль?

Я чувствую, как от моего лица отхлынула кровь.

— Он тебя порол? Или связывал? Трахал в горло? Заставил тебя плакать, а потом просить большего, хотя твои слезы еще и не высохли?

Как она могла знать такое об Эше? Об этой его стороне?

— То, что между нами происходит, все еще очень ново, — осторожно отвечаю я. Словно сделав ход во время игры в шахматы. Пешка поставлена под удар на поле.

Она клюет на наживку.

— Тогда это «да», — говорит она, самодовольная осведомленность пронизывает ее слова.

Я смотрю ей в лицо.

«А ты трахала Эша? — хотелось мне спросить. — Он доминировал над тобой?» Мысль об Эше с кем-то еще заставляет мои ладони зудеть от зависти. Но мысль о нем с сенатором Леффи? Ну, из-за нее кинжалы чистой неразбавленной ярости пронзают меня прямо между ребрами. А мысль о том, что он делал с ней то же самое, что и со мной (командовал, контролировал, был грубым, оставлял уязвимой из-за потребности), наполняла меня чем-то более глубоким, нежели ревность, выносящая мозг потребностью защитить мою территорию от захватчиков, защищать ее до самой смерти.