— Я не причиню ему вреда, — говорю я, следуя за гостем к двери.

— Ты не собираешься этого делать. Не так, как ему хочет причинить боль его сестра. Но ты навредишь ему гораздо больше, чем она. Моя единственная надежда — это знание, что ты принесешь ему больше радости, чем боли.

— Вы не можете ничего об этом знать, — произношу я, ненавидя, каким раздражительным звучит мой голос. — На самом деле вы — не волшебник. — Затем добавляю ради семилетней Грир: — Не так ли?

Мерлин снова смеется, тем же смехом, заполняющим всю комнату, и, вопреки, мой гнев немного утихает.

— До свидания, мисс Гэллоуэй. Я уверен, что мы скоро увидимся.

Я придерживаю дверь, пока он выходит, и когда Мерлин встает на верхнюю ступеньку, со мной что-то происходит.

— Вы сказали, что не расскажете мне эти слухи об Эше, потому что не должны их рассказывать. Но тогда почему вы почувствовали, что можете рассказать мне о родителях Эша?

Мерлин поворачивается ко мне и улыбается. Похоже, его не пугает жестокий ноябрьский ветер.

— Разве ты еще не догадалась? Эта история — также и моя история.

До меня доходит. Не могу поверить, что раньше не догадалась.

— Вы были тем мальчиком, не так ли? Мальчиком из поместья, который провел Лютера в ее комнату?

— После того, как сестра Максена рассказала ему правду, он рассказал ее мне. Я понятия об этом не имел, пока не услышал историю полностью. Я никогда не забывал ту ночь, ту ночь, когда я встретил президента. Я никогда не забывал, каким грустным он выглядел, каким… опустошенным… был из-за любви к кому-то. Но после того как Максен рассказал мне эту историю, я сложил все части и понял, что задолго до этого должен был знать, что он — сын Лютера. Возможно из-за этого опустошенного взгляда? Максен ходил с ним годами, всякий раз, когда думал о тебе.

И с этими словами Мерлин ушел, а с ним ушел и мой гнев. Осталось замешательство, осталось неверие, но гнев исчез, оставив на своем месте дыру. Я смотрю, как он садился в ожидающую машину и уезжает, а затем закрываю дверь. Мое тело гудит из-за множества разных эмоций. Пришло время для кофе с бурбоном, которое я пообещала себе ранее, хотя, я все-таки откажусь от кофе и перейду прямо к бурбону.

И пока я наливала себе стакан «Блэнтонс», то поняла, что на самом деле Мерлин так и не ответил на мой вопрос о том, является ли он волшебником. Я откидываюсь на спинку кухонного стула и внимательно смотрю на виски, вспоминая, как первый раз встретила Мерлина. Вспоминая свой первый поцелуй с Эшем, свою ночь с Эмбри и все, что произошло с тех пор. Я думаю о сестре Эша и о странном блеске в глазах Абилин, о предстоящем ужине и о слухах, окружающих мужчину, которого я любила; о слухах настолько темных, что все боялись произнести их во всеуслышание.

Под конец я думаю об Эмбри, о том, что мое сердце все еще по нему тоскует. О том, что я все еще тайно хочу, чтобы его сердце тосковало по мне.

Я выпиваю виски за четыре больших глотка, не прерываясь, чтобы вздохнуть, а потом наливаю себе еще. Мы с Эшем собирались быть вместе, на этом история должна закончиться, у нашей сказки будет счастливый конец. Но почему-то у меня было такое чувство, что с этого все только начнется.

Я залпом выпиваю виски и наливаю себе третий стакан.

Шелковое аквамариновое платье приятно шуршит, пока я поднимаюсь по лестнице на второй этаж резиденции президента. Этот звук, издаваемый моей многоярусной юбкой, был достаточно громким, наряду с нежными звуками музыки, доносившимися снизу. Скоро должен начаться ужин, струнный квартет играл Шопена, пока гости болтали за коктейлями и закусками. Учтивая, что большую часть вечера я буду рядом с Эшем, мне хотелось найти его до начала ужина. Хотелось разделить мгновение только между нами двумя, прежде чем начнут мигать камеры и распространятся слухи. До того, как голодные волки поймут, что они только что нашли свой следующий ужин.

Из гостиной доносится знакомый звук, и я захожу через открытую дверь со словами:

— Бельведер сказал, что я могу найти тебя здесь.

Эш был не один.

Словно принц или кинозвезда в новеньком черном смокинге, он сидел на диване, наклонившись вперед; его длинные ноги были слегка согнуты, все его тело окружал ореол силы. А Эмбри (тоже в смокинге) сидел на ковре перед Эшем. Было очевидно, что они оба были вовлечены в серьезную беседу (между бровями Эша залегла глубокая морщина, а плечи Эмбри были опущены), но это меня не остановило. Поскольку Эмбри не просто сидел перед Эшем, он стоял на коленях. Стоял на коленях перед Эшем так же, как могла бы стоять я: между его вытянутыми ногами — заключенная в клетку его стоящих на полу ступней в блестящих черных туфлях. Стоял на коленях перед Эшем, словно для него это было естественное место в мире. А Эш не только наклонился вперед, но и удерживал рукой облаченное в смокинг плечо Эмбри, будто они собрались подраться или поцеловаться.

Мою сердцевину пронзает бездумное желание, и грудь напрягается из-за незнакомого волнения.

Оба мужчины замирают при моем появлении, глядя на меня с такими выражениями лиц, которые я не сразу распознаю. Возможно, вина, или, просто виноватое удивление, или, нечто более сложное, похожее на облегчение, переплетенное с гневом… или на гнев, переплетенный с облегчением. И я не знаю, какое выражение сейчас на моем лице, потому что даже я сама не понимаю, что чувствую. Они просто говорили, они — лучшие друзья, президент и вице-президент, и они, естественно, могли разговаривать друг с другом.

Но вот так? И я чувствую прилив ревности из-за их близости, из-за их общей истории — ничего не могу с собой поделать. Сколько лет Эмбри мог находиться так близко к Эшу, а Эш мог смотреть в светло-голубые глаза Эмбри, в то время как я была отвергнута ими обоими? Как часто они могли касаться друг друга и говорить друг с другом. Сколько вечеров начиналось вот так, в то время как все мои вечера начинались с одиночества?

Они оба одновременно двигаются. Эш отпускает плечо Эмбри, а Эмбри отклоняется назад и устраивается на ковре на боку, опершись на один локоть, представляя собой образец непринужденной элегантности и легкости. Он выглядит почти незаконно декадентским, особенно в этом смокинге.

— Грир, — произнес Эш, и единственное, что я услышала в его голосе, — это нежность. Счастье от того, что я была здесь. Я, должно быть, вообразила себе вину и гнев; я, должно быть, ошиблась, думая, что то, что Эмбри стоял на коленях перед Эшем, имело какой-то тайный смысл. И я, конечно же, воображала себе странные тянущие ощущения в моей груди при виде этих двух мужчин, которые были столь серьезны и хорошо друг друга знали. Я воображала себе почти болезненную интенсивность тепла в моем животе при виде Эмбри, стоявшего на коленях между ногами Эша.

— Ты похожа на принцессу, — говорит Эмбри, пока я приближалась к дивану.

Его голос и выражение лица были поддразнивающими и дружелюбными, но глаза рассказывали совершенно другую историю. Его глаза говорили, что он помнил, как я выглядела под одеждой; что он помнил, какая я на вкус, и как ощущалась. Из-за того, что всю эту неделю мне запрещалось испытывать оргазм, я стала болезненно чувствительной; я возбуждалась с пол-оборота, и постоянно напоминала ь себе о том, что нужно нормально дышать.

Я была здесь не с Эмбри. Я была здесь не для него. Я была здесь для Эша. Эша, Эша, Эша.

Ох, ну почему Эмбри так хорошо сейчас выглядит? Почему он так хорош, развалившись на боку, словно тигр, а его голубые глаза похожи на мерцающие ледники? Было слишком тяжело находиться рядом с ним даже в лучшие времена, но теперь, когда я так сильно жаждала удовольствия, что могла кончить от одного единственного прикосновения, это было убийственно.