Я попыталась найти в памяти все истории о президенте Лютере, которые слышала от дедушки.

— И все же я не помню, чтобы у Лютера были дети.

— Не было признанных детей. — Я замечаю в глазах Мерлина печаль, но она исчезает также быстро, как и появилась. — Та женщина умерла во время родов. Это редкость в наши дни, но все же бывает. Амниотическая эмболия. В этот момент они с мужем были в разгаре бракоразводного процесса, и ее муж знал, что ребенок был не его. Лютер, несмотря на все публичные грешки, понимал, что политически рискованно признавать этого ребенка, учитывая тот факт, что само зачатие окутано облаком прелюбодеяния и непристойности. Таким образом, ребенка поглотила система и его отдали на усыновление. Ее муж заботился о своей маленькой дочери (она на тот момент была еще малышкой), а Лютер продолжил жить своей жизнью, хотя, я слышал, что после смерти той женщины он так и не стал прежним.

Я задумываюсь об этой женщине, умершей и так не подержавшей своего ребенка. Она была одна? Был ли с ней тот, кто помогал ей во время родов? Держал ли ее кто-нибудь за руку, пока она умирала?

— Это ужасно.

— Грир, ты знаешь хоть одного, кто был воспитан приемными родителями? Знаешь какого-нибудь известного сироту?

Потребовалась лишь секунда, чтобы его слова проникли в мой мозг и нашли именно то, что искали — то, что я уже знала.

— Вы не можете иметь в виду…

— Именно это я и имею в виду. Максен Колчестер — сын Пенли Лютера. Брошенный при рождении, выращенный незнакомыми людьми ради политической целесообразности.

Я вспоминаю фотографию в гардеробной Эша, на ней он обнимает Кей и свою приемную мать.

— Возможно, это было к лучшему, — медленно говорю я.

— То, что его вырастили Колчестеры? Что он вырос в счастливой и безопасной семье вместо того, чтобы расти перед глазами общественности? Да, думаю, это было к лучшему. Некоторые могут даже сказать, что этому суждено было произойти. Что это — его судьба.

Я поднимаю на него взгляд.

— Почему вы мне обо всем этом рассказываете?

Мерлин бросает на меня ответный взгляд, добрый и прямолинейный.

— Потому что ты заслуживаешь знать, откуда пришел Эш. Ты заслуживаешь знать его историю, потому что это скоро станет его будущим.

— Что это значит?

Мерлин вздыхает.

— Боюсь, это значит много всего, потому что похоть Лютера посеяла много семян, кто-то разузнал эту историю, по крайней мере, согласно моим источникам, которым я доверяю. До того, как об этом станет известно общественности, может пройти неделя или год, но когда эта новость обнародуется, она будет невероятно разрушительной. И теперь, когда ты с Максеном, ты должна ожидать, что тебя тоже могут разрушить.

Я не спрашиваю, как он узнал, что я с Эшем. Узнал ли он это от Эша или же знал, потому что он, кажется, знал все; я всегда в глубине души понимала, что Мерлин о нас узнает — и это неизбежно. Однако я задаю другой вопрос.

— Когда об этом узнал Эш?

В его глазах вспыхивает гнев, настоящий гнев, но я понимаю, что он был направлен не на меня.

— На похоронах Дженнифер. Из всех возможных мест…

боже. Представьте себе, что вы не знали ничего о своих родителях, пока вам не исполнилось тридцать пять. И прошло достаточно много времени после того, как вы перестали надеяться, что узнаете о своем происхождении. И обнаружили, что это происхождение грязное и жалкое. И узнали об этом посреди вашей личной трагедии…

— Кто ему сказал? — спросила я.

Гнев осваивается в темных глазах Мерлина, став жестким блеском.

— Его единоутробная сестра.

— Значит, она знала.

— О да. Ее отец об этом позаботился. Сделал все, чтобы она осознала, что их жизни были разрушены Лютером; что ее мать, по сути, была убита похотью Лютера. Ее отец взрастил в ней глубокую горечь, как выращивал тепличный цветок. С большой заботой и вниманием. Кто знает, когда она наконец-то нашла ребенка, который убил ее мать. Кто знает, как долго она выжидала, чтобы рассказать ему в лицо о грехах его отца. Но рассчитала она свой удар с убийственной точностью. Она не могла найти более уязвимое время, чтобы ему об этом рассказать.

Похороны Дженни были ближе к концу кампании, всего за месяц или два до выборов.

— Возможно, эта его сестра не хотела, чтобы он попал в Белый дом? — А потом у меня появляется еще одна мысль. — Это она собирается слить эту историю прессе?

— Да, я так считаю.

— О, — тяну я, садясь прямо. — Сегодня моя кузина Абилин кое-что мне сказала. «Невозможно быть настолько могущественным в столь молодом возрасте, не имея больших скелетов в своем шкафу…» Она сказала, что об Эше ходят слухи — слухи, с которыми я не смогу справиться. Вероятно, она от кого-то об этом услышала. Должно быть, именно это она имела в виду.

«И показала, насколько хорошо меня знает, — раздражительно подумала я, — если думает, что что-то вроде этого заставит меня по-другому относиться к Эшу».

Но Мерлин отводит взгляд, и тревожная дрожь бежит по моему позвоночнику.

— Мерлин?

— Есть… другие… вещи о Максене, которые, я уверен, станут очевидными, когда наступит подходящее время. — Голос Мерлина становится нечитаемым, а лицо похоже на обнесенный стеной сад секретности. — И да, полагаю, их будет трудно слышать.

— Например? Мне не нравится идея о том, что все, кроме меня, знают какие-то вещи о мужчине, которого я люблю.

При слове «любовь» лицо Мерлина смягчается.

— Я знаю. Мисс Гэллоуэй, я не пытаюсь умышленно уклоняться. Если бы я мог, то рассказал бы прямо сейчас, потому что я верю в то, что ты любишь Максена. Я считаю, что у тебя есть право знать. Но эти вещи… ну, это не мои секреты. Не я должен это тебе рассказывать.

Я провожу рукой по лицу. Из-за Абилин и Мерлина сегодня было слишком много информации, слишком много эмоций. Мне просто захотелось снова вернуться к Эшу, находиться под его телом или сидеть у его ног, где все кажется правильным.

Или быть с Эмбри… — пошептал голос в моей голове.

Я его проигнорировала.

— Еще одна вещь, прежде чем я уйду, — говорит Мерлин, вставая и разглаживая куртку. — Я задолжал тебе извинения.

Я встаю, чтобы проводить его к двери, но застываю.

— Я знаю, что есть моменты, когда я казался тебе жестоким или пренебрежительным. Времена, когда я был жестоким и пренебрежительным. Я плохо к тебе отнесся, и мне очень жаль. Просто для меня благополучие Максена было приоритетом, и я долгое время беспокоился о том, что ты причинишь ему боль.

На меня накатывает шок.

— Я причиню ему боль? — Я вспоминаю обо всех тех ночах, когда страстно его желала; о том, как в Чикаго разбилось мое сердце.

— Ты видишь себя и свой потенциал совершенно иначе, чем все остальные, уверяю тебя.

— Теперь вы говорите как Эмбри, — бормочу я, и, возможно, это было ошибкой, потому что рот Мерлина неодобрительно сжимается.

— Неужели?! Ну, не так уж иррационально полагать, что у тебя была сила, чтобы навредить Максену. Один взгляд на его лицо в ту ночью в Лондоне, и я понял, что он проиграл тебе. И именно поэтому я познакомил его с Дженнифер Гонсалес и сделал все возможное, чтобы они поженились.

— Вы подложили ему Дженни, чтобы удержать подальше от меня? — Я понятия не имела, что думать, хотя точно знала, как себя чувствовала. Медленно по моему телу расползался гнев. — Вы ужасно хотели, чтобы я держалась подальше от него, и поэтому заставили его жениться на другой?

— Я не заставлял его ничего делать, — мягко говорит Мерлин. — Я познакомил его с Дженнифер и поощрял их привязанность, но в конце концов он сам сделал выбор. Он выбрал ее.

Я понятия не имею, почему это все еще причиняло острую боль, но именно ее я и чувствовала. Я обхватываю себя руками.

— Я никогда не понимала, — бормочу я, — почему я вам так сильно не нравилась.

— Я сказал тебе, — проговорил он, направившись к двери, — я беспокоился, что ты навредишь Максену. Я все еще об этом беспокоюсь, но теперь это уже не в моих руках. Возможно, это — тоже судьба. Все это — наши судьбы.