— Я тоже не знаю, — говорю я, вспоминая, как Аби долгие годы нянчила свою одержимость Эшем. — Она может быть достаточно решительной, когда захочет.

Губы Эша оказываются на моих волосах, а потом на лице, а затем на губах.

— Она не решительнее меня. Будь уверена, она меня ничем не привлекает.

Это меня немного успокоило, хотя я все еще была обеспокоена этим последним открытием. Это казалось почти сумасбродным, ветреным, особенно для женщины, которая потратила годы, пытаясь усовершенствовать самую очаровательную, созданную личность, которую только можно было вообразить.

Но когда руки Эша вновь оказались под моим платьем, а его твердеющий член у моего бедра, — все остальное медленно отступило.

Оказалось, что найти время, чтобы мы втроем смогли обо всем поговорить, было сложнее, чем мы думали. Оставшаяся часть нашей поездки в Женеву была занята работой; Эш и Эмбри уходили в шесть часов утра, а возвращались в час ночи, все оставшиеся часы я помогала Кей ликвидировать пожары на родине.

Абилин так умело меня избегала, что я не видела ее до тех пор, пока мы не полетели домой. А когда мы сели на самолет, она извинилась за свое отсутствие, свалив всю вину на карпатского мужчину, с которым она проводила свои дни. Я смотрю ей в глаза, когда она рассказывала мне о нем, а когда она спрашивает меня о том, сколько раз я виделась или говорила с Эшем со дня ужина, то я догадалась, что она не знает, что мне все известно.

Это было нечестно, но я подпитала эту веру, рассказав то, что она хотела услышать. Я изображала невинность, делая вид, что не знаю о том, что она все еще любит Эша, или о том, что она пыталась его поцеловать на ужине, и мне становится немного грустно от того, как легко она проглатывала все то, что я говорила. Я думаю о том, как она себя вела, когда я впервые рассказала ей о нас с Эшем, о том, как она лгала о чем-то столь же банальном, как то, как я выглядела в том платье.

Может, Эш был прав, сказав, я не должна ей доверять.

Но как только мы оказались дома и погрузились в стремительный ритм работы и жизни, я снова вернулась к тому, чтобы ее любить. Она была просто Абилин, страстной, энергичной и импульсивной. И я была последней женщиной, которая будет осуждать кого-то другого за ошибки, сделанные из-за такого мужчины, как Эш. Я простила ее, продолжила ее любить, продолжила еженедельно встречаться с ней за ленчем, а иногда и за коктейлями после работы по четвергам, хотя и старалась больше не обсуждать при ней Эша, прилагая больше усилий, чем нужно, и это, похоже, с ней сработало. Она даже делала счастливый вид, когда я попросила ее быть подружкой невесты, хотя заметила неудовольствие на ее лице, когда она думала, что я не смотрю.

Но что я могу сделать?

Свадьба занимала каждую свободную минуту. Сначала, конечно же, было планирование свадьбы, но потом я учувствовала бесконечных интервью и фотосессиях, о которых бесконечно договаривался Мерлин и Триест, пресс-секретарь. В одночасье я превратилась в «Любимицу Америки»: внучка бывшего вице-президента выходила замуж за самого молодого президента в истории. Мое лицо было повсюду в печатных изданиях и в интернете, и дошло до того, что меня узнавали на улице, а студенты, которых я не знала, останавливали меня в кампусе, чтобы сделать со мной селфи для соцсетей. Первые разы мне это льстило, но постепенно начало вызывать досаду, а затем и вовсе превратилось в настоящее бремя. Вся работа и каждый выбор, которые я делала, чтобы построить жизнь спокойного уединения — все это развалилось за какие-то несколько недель. Даже дедушка Лео позвонил и предупредил об опасностях постоянного внимания прессы.

Эмбри с Эшем тоже были невероятно заняты, и только один или два раза в неделю у меня получалось проникнуть в постель Эша, и только по воскресеньям мы трое собирались вместе, чтобы отправиться в церковь, а иногда, чтобы посмотреть футбол. Но я обычно оценивала работы или работала над книгой, а Бельведер, Кей, Триест и Мерлин постоянно входили и выходили, и тот самый момент так и не настал. Тот момент, когда бы мы трое были одни и имели бы неограниченное время, чтобы просто поговорить.

В первое время я мучилась: каждый пропущенный день, превращался в пропущенную неделю, а та, превращалась в пропущенный месяц. Мы с Эшем держали наше слово, и проявляли осторожность рядом с Эмбри. А он в ответ проявлял осторожность рядом с нами, особенно после разговора с Эшом, что нам нужно подождать, пока мы трое не сможем поговорить. Эш сказал, что Эмбри на это согласился. Становилось смешно, из-за иронии того, что все мы говорили о том, что нужно поговорить, но так и не поговорили.

Мне было интересно, знал ли Эмбри о том, как часто мы о нем вспоминали, когда были одни, иногда, когда занимались сексом, а иногда, когда засыпали, или даже просто молча работали. Эш клал ручку, протирал свой лоб и произносил мое имя немного болезненным тихим голосом, и я знала, что в тот момент ему не хватало Эмбри. И я заползала к нему на колени и шептала «мне тоже, мне тоже, мне тоже», и целовала его до тех пор, пока нам обоим не становилось лучше.

И так проходили дни, тянулись бесконечно долго и вместе с тем пролетели невероятно быстро.

Наконец, теплым майским днем, держась за руку с Эшем мы на «Борту номер один» приземлились в Канзас-Сити за день до нашей свадьбы. Мать Эша поприветствовала нас на взлетной полосе, крепко обняв. А затем под неустанные прицелы камер начались репетиции танца и репетиции ужина. Все время, зная о том, что Эмбри наблюдал за нами, что Эмбри был рядом, как невидимая тень нашего будущего брака.

Он сказал тогда, наблюдать за Эшем и мной было настоящим адом. А наблюдать за нами во время церемонии было хуже ада? Разве было что-то хуже ада?

Да, решила я, когда мы произносили наши тосты и речи на репетиции ужина. Любить двух мужчин, но выйти замуж лишь за одного — вот, что хуже ада. Наблюдать за тем, как Эмбри спокойно умирал было хуже ада. Наблюдать за тем, как Эш смотрел на Эмбри, и размышлять о том, хочет ли он, чтобы Эмбри шел по проходу вместо меня — вот это намного, намного хуже ада.

В тот вечер мы с Эшем расстались после целомудренного поцелуя, и я ушла спать в свою комнату.

Я лежала в кровати и смотрела в потолок и задавалась вопросом, что принесет новое адское завтра.

День свадьбы

Абилин отошла, чтобы найти вуаль и что-нибудь на ленч, и я осталась одна. Я стояла в своем гостиничном номере, который также служил комнатой для облачения невесты. Вокруг тихо и спокойно после всего шороха тонкой оберточной бумаги, после болтовни женщин и шумных приходов и уходов каждой посетительницы, которая была либо родственницей Эша, либо моей родственницей. Я в тысячный раз поворачиваюсь к зеркалу, и в тысячный раз холодный кинжал вонзается в мое сердце, разрезая его на две равные части.

Одна сторона красная и здоровая, пульсирующая от радости. А вторая — черная и замороженная, не чувствующая ничего, за исключением ледяного отчаяния.

Это действительно происходит.

Это действительно происходит.

Единственное, чего я хотела больше всего в мире — это выйти замуж за Эша, а единственное, чего я хотела меньше всего на свете — быть разлученной с Эмбри.

Я не могу плакать (я провела слишком много часов на стуле, пока мне делали макияж), поэтому я просто провожу руками по дорогой ткани платья и отворачиваюсь. Огромная юбка моего свадебного платья колышется вместе со мной.

«Не смотри в зеркало, — говорю я самой себе. — Тебе снова захочется плакать».

Большинство женщин не заплакали бы, увидев себя в таком виде, в каком я была прямо сейчас. В платье, сшитом на заказ, расшитом кристаллами Сваровски и серебряной нитью. Мои светло-золотистые волосы убраны в гладкий балетный пучок на затылке. В ушах и на шее сверкают бриллианты. В этом зеркале отражалась принцесса… но я не могу смотреть на нее.