— Ох, тогда это просто из соображений безопасности? Это — мелочи.

Она так странно говорит, и часть меня думает, что следует спросить ее о том, что произошло, что следует сесть рядом, обнять за плечи и уговорить ее открыться. Это не заняло бы много времени, потому что Аби открытый человек. Все, что ей нужно, — это самое малюсенькое приглашение в виде внимания, и вот она уже плачет на ваших коленях, как какой-то эмоциональный вампир.

Но прямо сейчас я сама стала эмоциональным вампиром, и мне нужно «пустить кровь» Эшу, лишь тогда смогу остыть. Я захлопываю свой чемодан.

— Увидимся утром, Аби.

— Точно, — тихо говорит она. — Утром.

Люк придерживает мне дверь, и я машу кузине на прощание и выкатываю чемодан в коридор. Люк, не спрашивая, выхватывает чемодан у меня и поднимает его так же легко, как я поднимала пакет с хлебом.

— Вот сюда, — произносит он, и мы идем по коридору к лифту, поднимаемся на следующий этаж, где находится номер Эша.

Пройдя мимо легионов агентов секретной службы, Люк достает отельную карточку-ключ, чтобы войти в номер президента, а затем, когда мы оказываемся внутри, сбегает с моим чемоданом. Я же направляюсь прямо к большому креслу, где сидит Эш. Мое вечернее платье колышется и блестит в золотом свете нижнего уровня комнаты.

Я уже в полной готовности задеть его за живое, но замечаю, какой он уставший. Снятый пиджак, небрежно брошен на кровать, галстук-бабочка развязан и болтается на шее. Эш вертел стаканом со скотчем, и что-то в цвете его щек говорило, что это не первая порция. А усталость на его лице такая глубокая, так глубоко выгравирована, что я не могу пересилить себя и усугубить ее, что вызывает мое раздражение. Как он посмел устать, когда мне нужно, чтобы он был сильным? Когда мне нужно, чтобы он был достаточно спокоен, чтобы выдержать бурю, и мне хотелось кричать о происходящем?

Эш смотрит на меня, его зеленые глаза кажутся практически жидкими от усталости.

— Ты на что-то злишься, — замечает он.

Я не спрашиваю, как он догадался, потому что, даже если бы это не было написано на моем лице, он все равно бы знал.

— Да.

— Нам нужно кое о чем поговорить. — Он делает глоток скотча, а затем машет рукой в сторону бара.

— Хочешь что-нибудь выпить?

— На самом деле, хочу.

После того, как Люк уходит, и мы остаемся одни, я наливаю себе в маленький стакан односолодовое виски, направляюсь к стулу напротив Эша и сажусь. Я не желала сидеть у его ног — мой выбор, который он заметил, но не сказал ни слова.

Думаю, этот выбор причинял больше боли мне, чем ему.

Но все же, будучи упрямой и раздраженной, я остаюсь сидеть в кресле, отказываясь поддаваться Эшу, пока он не даст мне несколько ответов.

— Думаю, тебе стоит начать первой, — произносит он, крутя стакан на своем колене. Даже откинувшись на спинку кресла, он выглядит могущественным. Даже будучи измученным, он выглядит контролирующим. И это было чудесно и одновременно ужасно несправедливо.

— Отлично, — произношу я. — О’кей.

И тогда я осознаю, что нет плавного перехода к нужной теме, нет разминки. Я просто должна «нырнуть». Я глубоко вздыхаю и смотрю Эшу прямо в глаза.

— Сегодня вечером Эмбри сказал, что любит меня.

— По-моему, сегодня вечером я тоже сказал тебе, что он тебя любит, только ты мне не поверила.

— Я тоже ему сказала, что его люблю.

Эш это воспринимает как удар, который он ждал, но не был полностью к нему подготовлен. Боль (настоящая, ужасная боль) отражается на его лице, он поднимает свой бокал к губам и выпивает содержимое в несколько опытных глотков. Ставит стакан на стол рядом с собой и смотрит на меня, в его глазах плещется огромная боль.

— Итак, ты это сделала, — мягко произносит он. — И что он сказал?

— Не много, потому что сразу после этого, я ему сообщила, что видела, как вы целовались в канун Рождества.

Кровь отливает от лица Эша. Этого он не ожидал, не предвидел.

— Боже мой, Грир, — шокировано говорит он, — почему ты ничего не сказала?

Я едва не взрываюсь. Вскакиваю на ноги и нависаю над Эшом на своих чертовых высоких каблуках.

— Почему я ничего не сказала? Почему я ничего не сказала о том, что мой жених мне изменяет? Почему я ничего не сказала о том, что единственные мужчины, с которыми я когда-либо была, двое мужчин, которых я люблю, находятся в тайных отношениях десять долбаных лет?

Не знаю, чего я ожидала от Эша, но точно не того, что он схватит меня за бедра и рывком посадит на свои колени. Одной рукой, словно железным прутом, он обхватывает мою спину, а другой, не обращая внимания на мои тщательно уложенные волосы, сжимает их и разворачивает мое лицо к себе.

Но его лицо не сердито. На нем написана боль, сожаление и усталость, и ни грамма гнева. И почему-то это вскрывает мою собственную боль и усталость, мое собственное сожаление. Гнев отступает, словно волна, оставляя за собой грязный хлам запутанной измены.

— Когда я увидела вас двоих под омелой, — шепчу я, — мое сердце разбилось. В буквальном смысле. Словно разорвалась аорта, а клапаны плотно закрылись. Я не могла дышать. Не могла думать.

— У тебя есть все основания меня ненавидеть, — произносит Эш, смотря мне прямо в глаза. — Все основания злиться. Я просил тебя довериться мне, а сам предал это доверие самым наихудшим из возможных способов. Прости, Грир. Мне очень, очень жаль. Если это… меняет… все, что есть между нами, я полностью понимаю. Я сам виноват, и я заслуживаю всего того, что бы ты ни хотела со мной сделать.

Обычно я восхищалась мужчиной, который извинялся без оправданий, без отчаянной защиты самого себя, но прямо сейчас? Сегодня? Мне хотелось знать, о чем думал Эш в ту ночь под омелой, что чувствовал. Мне хотелось, чтобы он сражался и злился, спорил и умолял, чтобы мой собственный клубок эмоций не ощущался таким одиноким и нестандартным по сравнению с этим изящным поражением.

— Нет, — говорю я. — Я хочу большего. Ты не должен сдаваться. Не должен подчиняться. Ты должен сражаться со мной! Ты должен объяснить и заставить меня чувствовать себя лучше!

Его глаза находит мои.

— Но я не могу это объяснить. Я поцеловал Эмбри. Я его целовал и наслаждался этим. Я его поцеловал, потому что только узнал о том, что вы двое переспали. Когда я его увидел под омелой, всего помятого и потерянного, я просто… — Эш замолкает и качает головой. — Я не собираюсь пытаться оправдать то, что сделал. Было неправильно целовать его и было нехорошо не говорить тебе. Мне очень, очень жаль.

Мне хочется его ударить. Мне хочется на него накричать. Я довольствуюсь злым взглядом.

— Прекрати говорить, что тебе жаль. Я не хочу твоих извинений.

Эш хмурится.

— Тогда что тебе нужно?

— Ты. Он. Мы. Я хочу, чтобы все это имело смысл. Ты его любишь?

Он моргает, из-за чего выглядит моложе, более уязвимым.

— Грир…

— Я видела тебя в ту ночь, Эш. Ты целовал его не так, как друга или старого любовника, ты целовал его так, словно тебе это было нужно. Словно ты ждал этого долгие месяцы. Ты дрожал и смотрел на него, как… как иногда смотришь на меня. Словно не можешь решить, хочешь меня съесть или быть съеденным?

Эш молча моргает, за длинными и темными ресницами мерцают темно-зеленые глаза, яркие и выражающие боль.

— Грир, это не должно быть… зачем это все…

— Я — не чертова публика, — говорю я, прищурив глаза. — Я — не твои избиратели, не твоя основная аудитория. Перестань пытаться щадить мои чувства, просто скажи мне. — Я делаю паузу, а затем продолжаю, потому что думаю, что Эш должен это услышать: — Эмбри тебя любит, знаешь. Он и это мне сказал. Он рассказал мне о том, как вы в первый раз были вместе, сказал, что вы были вместе после смерти Дженни. Он думает, что ты его не любишь, и с чего бы ему думать обратное? Учитывая то, как ужасно ты с ним обращался?

Эш замирает.

— Что?

Я снова киваю, выплевывая слова и не заботясь о том, как они будут восприняты.