Не заставляй его страдать из-за любви к тебе. Я этого не делаю.

Эш знал все это время. Эш всегда знал. И вместо того, чтобы отреагировать хоть чуточку справедливо или любым понятным образом — предъявив претензию, выбрав отрицание или холодность, вместо этого его реакция заключалась в честности относительно к своим чувствам. Он делился. Оставался рядом и не отступал. Поддерживал отношения с лучшим другом и с невестой, которые тайно любили друг друга.

Внезапно мое сердце начинает болеть, в большей степени из-за Эша. Словно недостаточно быть президентом, нужно еще и взвалить на свои плечи бремя нас, нас с Эмбри, и все же оставаться любящим и честным. Как он это делал?

Ну, он был честным относительно всего, кроме того, что существовало между ним и Эмбри.

Я ощущаю, как меня пронизывают насквозь все эти противоречивые чувства, и больше не могу с этим бороться.

— Да, я тебя люблю, — признаюсь я. — Влюбилась в эту ночь в Чикаго и не переставала любить даже после того, как ты отказался от меня. Я не смогла перестать тебя любить, даже когда начала встречаться с Эшем. Да, я тебя хочу. Все время. Я хочу вас обоих, я хочу тебя и Эша, и я не могу остановиться, не могу перестать ощущать все эти желания, даже если это приведет меня в ад. И мне почти нравится, когда ты трахаешь всех этих женщин, потому что это дает мне повод тебя ненавидеть, лишь мгновение чувствовать, словно я свободна от любви к тебе. Но я сама себе лгу. Я никогда не буду по-настоящему свободна. Ты можешь прийти и пахнуть другой женщиной, даже иметь ее вкус, но если бы я могла, то все равно бросилась бы к твоим ногам.

Я вижу, что разрушаю Эмбри, что каждое слово меняет кусочек этого прекрасного лица, пока мы кружим по танцполу.

— Это делает меня несчастной, Эмбри, пустота и боль, и иногда я ненавижу себя, но не могу перестать желать тебя. Я чувствую себя лгуньей. Словно змея или… я не знаю, пожирательницей мужчин или кем-то в этом роде.

Эмбри изгибает свой прекрасный рот в слабой улыбке.

— Я не думаю, что ты можешь стать пожирательницей мужчин, если будешь «есть» только двух мужчин.

Я смотрю на него и на эту улыбку, и нахожу в себе мужество.

Прямо сейчас.

Сегодня вечером.

Это больше не может ждать.

— Я видела вас с Эша в канун Рождества.

Эмбри реально спотыкается, пока мы танцуем, пропускает шаг, но быстро находит ритм.

— Что?

— Под омелой. Я спала, но проснулась и решила найти что-нибудь перекусить… а вместо этого обнаружила тебя, целующегося с ним.

— Грир. Подожди. Это не… — выдыхает он.

— Это не то, что я думаю? — Я смотрю в эти голубые глаза. — Что двое мужчин, которых я люблю, не любят друг друга?

Его ресницы опускаются, а затем снова поднимаются.

— Я не знаю, любит ли он меня, — произносит Эмбри, словно это настоящий ответ. — И с тех пор этого не происходило. Или раньше. Под «раньше» я имею в виду, после того как вы с Эшем начали встречаться.

— Так это произошло впервые с тех пор, как мы с Эшем начали встречаться. Но до этого вы целовались?

— На самом деле об этом ты должна говорить с Эшем, — говорит Эмбри, и в его голосе слышится дикий дискомфорт, подавленная паника загнанного в угол животного.

— Но это и твоя история, — отмечаю я. — А теперь и моя. Я заслуживаю знать, Эмбри. Мы с тобой не так часто оставались наедине без Эша, да и то обсуждали разве что погоду, и ты думаешь, что нормально, что вы двое ускользаете и целуетесь в темноте?

Мои слова пылают гневом. Черт, я снова злюсь. Снова.

— Нет, — несчастно произносит он. — Это ненормально.

— Тогда скажи мне правду! Разве я не заслуживаю этого?

Он выпускает рваный вздох.

— Что ты хочешь знать?

— Все. Абсолютно все. Почему вы целовались в ту ночь. О вашем первом поцелуе. Трахались ли вы. Хочешь ли ты все еще с ним трахаться.

Выражение его лица — смесь из паники, сожаления и похоти. Эмбри выглядит красивым. Чувственным и затравленным. Прежде чем мне удается себя остановить, моя рука оказывается у его лица, кончики пальцев проходят по совершенным скулам и по волевому подбородку. Он сглатывает.

— Это началось в Карпатии, — начинает он. — В деревне Каледония. Ты ее помнишь?

— Битва, где он тебя спас.

— Это была не битва. Не такая, какую обычно представляют. Это была практически резня, настоящая засада. Жителей деревни эвакуировали, и мы думали, что она пуста. Нам нужно было проверить, остался ли там кто-нибудь, а затем начать движение вверх по долине, туда, где, как мы думали, расположился лагерь Карпатии.

— Но враги были в деревне.

— Да, враги были в деревне, — подтверждает Эмбри, его лицо темнеет от воспоминаний. — Они выждали, пока мы не проведем проверку многоквартирного здания, а затем начали нас убивать. Мы укрылись внутри, чтобы дать отпор, что соответствовало их плану. Нельзя было пройти через это место, не наткнувшись на мины, расставленные повсюду, и они вытащили окна на нижних этажах, чтобы можно было забросить внутрь гранаты.

— Иисус Христос, — потрясенно произношу я.

Одно дело наблюдать за войной по телевизору, слушать, как генералы дают показания в Конгрессе, читать статьи журналистов. Но слышать, как об этом говорит солдат — это по-настоящему суровое напоминание о том, что взрывы и стрельба, завалы и разбитое стекло — все это происходило вокруг людей. С людьми. Настоящие мужчины и женщины, мертвые или раненые, были подвержены самому извращенному варварству, которое только можно представить.

Музыка сменяется медленным вальсом, и Эмбри бессознательно подстраивает свои шаги под музыку. Я следую его примеру, и он продолжает.

— Эш спас нас. Он был единственным, кто подумал о шахтах лифтов. Все хотели подняться на крышу, подождать вертолета, но Эш настаивал, что это слишком опасно. Что, если первым прилетит карпатский вертолет? Он отправил всех на технический этаж и приказал выбираться из окон в подвале, но только через те, которые выходят на лес, только в через те окна, на которые указал он.

— И что произошло дальше? — спрашиваю я, настолько захваченная его рассказом, словно не знала концовки этой истории.

— Меня подстрелили, — говорит Эмбри, грустно пожимая плечами. — Эш хотел последним спустится в шахту лифта, и я не позволил ему остаться там одному. Затем солдаты Карпатии начали пробиваться в здание. Эш крикнул нашим, находившимся внизу, чтобы они не упускали свой шанс и бежали в лес, а затем сказал, чтобы и я туда шел. Я не стал этого делать, не без него, а потом появились вражеские солдаты. Я получил пулю в колено, а другую в плечо… и не мог сам спуститься вниз по шахте лифта. Эш толкнул меня за спину и отбивался от карпатцев, пока мне не удалось подползти к лестнице. А потом… ну, думаю, ты знаешь, что было дальше. Пока я валялся бесполезной кучей на полу, Эшу удалось удержать карпатцев подальше от нас. Наконец, когда наши обнаружили безопасный выход наружу, он меня вынес, и нам удалось добраться до леса.

Я немного расслабляюсь, а потом вспоминаю свой первоначальный вопрос.

— Но как это связано с тем, что вы с Эшем?..

Эмбри отводит от меня взгляд — не для того, чтобы избежать ответа, и не из-за смущения, — он словно искал правильные слова, способные объяснить.

— Все дело в… своего рода кайфе… от того, что ты сражаешься. Что смог избежать смерти. Думаю, все дело в адреналине. Некоторых людей он замедляет, погружает в состояние потрясения. Но не Эша. Эш становится неугомонным. Адреналин заставляет его гореть.

Темные пятна появляются на скулах Эмбри, и я понимаю, что он покраснел. А еще погрузился глубоко в себя, вспоминая то, что заставило его облизать свои губы.

— Эмбри?

Его взгляд встречается с моим, глаза проясняются, но щеки остаются красными.

— Он спас мне жизнь. Я хотел продемонстрировать, насколько сильно я благодарен.

— Ох, — мягко говорю я, ощущая, как вспыхивают мои собственные щеки, когда я представляю себе эту сцену. Кровь, разорванную ткань и твердое тело Эша, прижимающее к земле Эмбри. — Вы трахали друг друга?