Тадеу вытер слезы и шагнул навстречу дочери, не поднимавшей глаз.

— Тереза... — проговорил старик.

— Я перед вами, сеньор, — отвечала та, не глядя на отца.

— Еще не поздно, — продолжал Албукерке.

— Для чего именно?

— Для того, чтобы стать доброй дочерью.

— Моя совесть не винит меня в том, что я дурная дочь.

— Опять за свое?! Угодно тебе вернуться домой и забыть негодяя, который всем нам принес несчастье?

— Нет, отец. Мой удел — монастырь. Я не забуду его и под угрозою смерти. Быть может, я непокорная дочь, но лживой не стану никогда.

Подняв глаза, девушка увидела Балтазара и воскликнула:

— Даже здесь!

— Вы обращаетесь ко мне, кузина Тереза? — осведомился Балтазар, осклабясь.

— К вам. Неужели даже здесь мне не избежать вашего ненавистного присутствия?

— Я — один из слуг, сопровождающих вас в пути, кузина. У меня было двое таких, которые были достойны прислуживать вам; но оба погибли от рук убийцы. А потому предлагаю вам свои услуги.

— Не могу принять вашу любезность, — пылко оборвала его Тереза.

— А я не могу не служить вам, кузина, за отсутствием моих верных слуг, убитых каким-то мерзавцем.

— Видно, так уж было суждено, — отвечала Тереза, также ироническим тоном, — ведь слуги идут на смерть по вине трусов, что прячутся у них за спиною.

— Счеты еще не сведены до конца... дражайшая кузиночка, — возразил владелец майората.

Во время быстрого этого диалога Тадеу Албукерке рассыпался в любезностях перед настоятельницей и другими монахинями. Четыре сеньоры и, следом за ними, Балтазар вышли с монастырского двора и оказались лицом к лицу с Симаном Ботельо — он стоял, прислонясь к стене, на углу улицы напротив монастыря.

Тереза разглядела его... догадалась, что это он, первою и воскликнула:

— Симан!

Сын коррежидора не пошевелился. Балтазар, испуганный встречей, пристально вглядывался в него, все еще сомневаясь.

— Немыслимо: этот подлец здесь! — воскликнул владелец Кастро-Дайре.

Симан подошел поближе и проговорил благодушно:

— Подлец... Я? Почему бы вдруг?

— Подлец и подлый убийца! — крикнул Балтазар. — Прочь с моих глаз!

— Этот человек глуп! — проговорил студент. — Я не с вами разговариваю, ваша милость... Моя сеньора, — произнес он, обращаясь к Терезе, и голос его дрожал лишь от сердечного волнения, читавшегося также и на лице у юноши, — переносите страдания смиренно, как пытаюсь переносить их я. Несите свой крест, не проклиная тех, кто силою возложил его вам на плечи, и, может статься, на полпути к вашей голгофе милосердие Господне удвоит вам силы...

— Что он мелет, негодяй? — вскричал Тадеу.

— Он оскорбляет вас, дядюшка, затем и пришел, — отвечал Балтазар. — Какова наглость — явился подбадривать вашу дочь, чтоб упорствовала в своем злонравии! Ах, подлая тварь, да я тебя сотру в порошок на этом самом месте!

— Несчастный, кто впрямь подлая тварь, так это вы: грозитесь, а сами боитесь сделать хоть шаг мне навстречу, — отвечал сын коррежидора.

— Лишь потому, что я унизился бы в собственных глазах, если бы проучил тебя в присутствии слуг дядюшки! — заорал в бешенстве Балтазар. — Сам можешь сообразить, кого они защищали бы, каналья!..

— В таком случае, — проговорил Симан с улыбкою, — полагаю, нам с вами никогда не сойтись лицом к лицу, ваша милость. Вижу, вы так трусливы и так ничтожны, что задать вам трепку я поручу первому же встречному лоботрясу.

Балтазар Коутиньо в ярости бросился на Симана и стиснул ему горло обеими руками. Но пальцы его тут же разжались. Когда дамы кинулись к ним, Балтазар покачнулся и упал к ногам Терезы. Лоб его был пробит пулей.

Тадеу де Албукерке громогласно звал на помощь. Лакеи и форейторы окружили Симана, но тот держал палец на курке второго пистолета. Слуги, однако же, подзуживаемые друг другом и воплями старика, уже собрались было рискнуть жизнью и броситься на убийцу, но тут из-за угла ближайшей улицы выбежал человек, лицо которого было повязано платком, и остановился рядом с Симаном, нацелив на слуг мушкет. Слуги окаменели.

— Бегите, кобылка за углом, — сказал кузнец своему постояльцу.

— Бежать не собираюсь... Спасайтесь и не мешкайте, — отвечал Симан.

— Бегите, народ собирается, вот-вот подоспеют солдаты.

— Я не собираюсь бежать, уже сказано, — проговорил возлюбленный Терезы, не сводя глаз с девушки, которая лежала без сознания на паперти.

— Вы погибнете! — настаивал Жоан да Круз.

— Уже погиб. Уходите, друг, ради вашей дочери — уходите. Подумайте, ведь тогда вы сможете помочь мне, бегите...

Двери и окна соседних домов распахивались; кузнец бросился бежать, и вскоре кобылка уже неслась вскачь по дороге.

Одним из тех, кто жил по соседству с монастырем, был главный пристав; по долгу службы он выбежал на улицу раньше всех.

— Арестуйте его, арестуйте, он смертоубивец! — вопил Тадеу де Албукерке.

— Кто именно? — спросил главный пристав.

— Я, — отвечал сын коррежидора.

— Вы, ваша милость! — воскликнул пристав изумленно; и, подойдя к юноше, проговорил вполголоса: — Идемте, а потом я дам вам возможность бежать.

— Я не собираюсь бежать, — повторил Симан. — Арестуйте меня. Вот мое оружие.

И он отдал приставу пистолеты.

Когда Тадеу де Албукерке пришел в себя, он приказал поместить дочь в литейру и велел двум лакеям отвезти ее в Порто.

Сестры Балтазара отправились в дом к дядюшке, куда в другой литейре повезли их брата.

Коррежидор проснулся оттого, что в зале поднялся превеликий шум, и, окликнув супругу, которая, как он полагал, тоже проснулась в соседней спальне, осведомился, что произошло. Не получив ответа, он лихорадочно зазвонил в колокольчик и при этом поднял крик: его привело в ужас предположение, что в доме пожар. Когда дона Рита влетела в опочивальню супруга, тот уже надевал панталоны — впрочем, наизнанку.

— Что за гомон? Кто так раскричался? — вопросил Домингос Ботельо.

— Громче всех раскричались вы, — ответствовала дона Рита.

— Я? А кто плачет?

— Ваши дочери.

— Из-за чего? Отвечайте коротко.

— Что ж, отвечу. Симан убил человека.

— В Коимбре? И столько шуму по такому поводу!

— Не в Коимбре, а в Визеу, — сказала дона Рита.

— Издеваться изволите? Мальчишка находится в Коимбре и совершает убийство в Визеу! Вот случай, не предусмотренный португальскими уложениями.

— Право, не до шуток, Менезес! Нынче на рассвете ваш сын убил Балтазара Коутиньо, племянника Тадеу де Албукерке.

Домингос Ботельо изменился в лице.

— Он арестован? — спросил коррежидор.

— Он в доме у городского судьи.

— Позвать ко мне главного пристава! Известно ли, как и почему совершилось убийство? Позвать ко мне главного пристава, и немедля!

— Почему бы вам не одеться, сеньор, и не пойти к судье?

— Что мне делать у судьи?

— Узнать от своего сына, как все произошло.

— Я не отец: я коррежидор. Допрашивать его — не мое дело. Сеньора дона Рита, я не желаю слушать вытье; велите девчонкам прекратить либо пускай идут реветь в сад.

Пристав подробно изложил все, что знал, и присовокупил, что причиною несчастья — любовь Симана к дочери Тадеу де Албукерке.

Выслушав пристава, Домингос Ботельо изрек:

— Пусть судья действует в соответствии с законом. Если же не проявит достаточной строгости, я заставлю его проявить оную.

Когда пристав ретировался, дона Рита Пресьоза сказала мужу:

— Что сие означает? Почему вы говорите о сыне подобным образом?

— Сие означает, что я коррежидор этой провинции и не попустительствую тем, кто совершает убийства на почве ревности, притом ревности к дочери человека, который мне ненавистен. Для меня смерть Симана в тысячу раз предпочтительней родства с этим семейством. В письмах я многократно предупреждал его, что выгоню из дому, если получу достоверные доказательства его сношений с этой особою. Не будете же вы требовать, сеньора, чтобы я поступился своей неподкупностью ради непокорного сына, совершившего к тому же человекоубийство.