Балтазар Коутиньо, находившийся в гостиной, всем своим видом выражал мстительное безразличие по отношению к кузине. Сестры фидалго и прочие родственницы не давали Терезе вздохнуть. Старухи и молодицы, все как одна, вторя друг дружке, уговаривали ее помириться с кузеном и доставить папеньке, покуда он жив, радость, о которой бедный старец денно и нощно молит бога. Тереза отвечала, что не держит против кузена никакого зла и даже досады; что питает к нему дружбу и будет верна этой дружбе, покуда кузен не будет посягать на ее сердце.

Старый Албукерке многого ждал от нынешнего вечера. Некоторые родичи, слывшие людьми осмотрительными, надоумили его, что не худо было бы порадовать дочь удовольствиями, свойственными ее возрасту, так чтобы душа ее, сосредоточившаяся покуда на единственном предмете, познала рассеяние в увеселениях, доставляющих пищу естественному тщеславию, и сила любви от этих помех пошла бы на убыль. Родичи советовали ему устраивать приемы у себя дома и вывозить Терезу в гости, чтобы девушка на людей поглядела и себя показала, обзавелась поклонниками и не столь высоко ставила единственного мужчину, с которым ей довелось говорить и который казался ей достойнее всех остальных. Фидалго поддался уговорам, хоть и с трудом: у него были свои воззрения на то, как обращаться с женщинами, тридцать лет он вел жизнь распутника и мота и теперь упивался скопидомством и покоем. День рождения Терезы впервые праздновался со всей пышностью. Наследница майората познакомилась с придворным менуэтом, а также с играми в фанты, которые в те времена служили приятным развлечением в перерывах между танцами, никому не причиняя ни телесного утомления, ни морального ущерба.

Но Тереза пребывала в таком волнении, что не разделяла наслаждения гостей. После того как пробило десять часов, королева празднества сделалась настолько безразлична к комплиментам, коими осыпали ее наперебой дамы и кавалеры, что Балтазар Коутиньо заметил озабоченность кузины и по скромности вообразил, что она раздосадована его небрежением. Великодушно простив бедняжку, владелец Кастро-Дайре состроил серьезную и меланхолическую мину и, подойдя к Терезе, испросил у нее прощения за холодность, каковая, по его словам, была той же природы, что снега на вершине горы, в недрах коей бушует вулкан. Тереза со всей искренностью отвечала, что не заметила холодности кузена, и подозвала к себе одну из подружек, дабы помешать извержению вулкана. Вскоре, впрочем, она встала и вышла из залы.

Было без четверти одиннадцать. Тереза выбежала в сад, отворила калитку и, никого не увидев, бегом вернулась в залу. В тот момент, однако же, когда она поднималась по лестнице, ведшей из дому в сад, Балтазар Коутиньо, начавший следить за девушкой с того мгновения, как она покинула залу, остановился близ одного из окон, выходивших в сад; Тереза и не подозревала, что он ее видит. Балтазар отошел от окна и появился в зале одновременно с Терезой, хоть и из другой двери. Через несколько минут девушка снова вышла и кузен ее вышел тоже. Остановившись на площадке лестницы, Тереза услышала вдали стук лошадиных копыт. Балтазар тоже его расслышал; он заметил также, что его кузина, опасаясь, как бы ее не увидели и не опознали в темноте — на ней было белоснежное платье, — с головы до ног завернулась то ли в плащ, то ли в шаль. Владелец Кастро-Дайре шагнул назад, чтобы не попасться на глаза кузине. Тереза, однако же, боязливо оглянувшись, успела увидеть, что кто-то отступил в темноту. Она испугалась и, скинув плащ, вошла в залу, бледная от испуга и с трудом переводя дыхание.

— Что с тобой, дитя мое?! — осведомился отец. — Ты второй раз выходишь из залы и возвращаешься в таком волнении! Тебя что-то беспокоит, Тереза?

— Голова болит, приходится время от времени выходить подышать. Пустяки, папенька.

Тадеу поверил и принялся рассказывать всем и каждому, что у дочери болит голова, не сказал только Балтазару, которого нигде не обнаружил; и дядюшка понял, что племянник вышел.

Тереза также заметила отсутствие кузена и сделала вид, что хочет поискать его, чем весьма угодила старику. Девушка вышла в сад, подбежала к калитке, у которой ждал ее Симан, отворила и срывающимся от волнения голосом проговорила только:

— Уходи, будь здесь завтра в эту же пору; иди, иди!

Слушая эти слова, Симан вглядывался в неизвестного, который подходил к нему, прижимаясь к садовой ограде. Стремянный, первым увидевший этого человека, сделал Симану знак и защемил уздечку лошади между камнями, чтобы быть наготове на случай, если студент не справится с недругом.

Симан Ботельо стоял не двигаясь, и Балтазар Коутиньо остановился на расстоянии шести шагов от него. Стремянный медленно подходил к хозяину, но, по его приказу, замер на полдороге. Повернувшись к незнакомцу, студент взвел курки двух своих пистолетов и проговорил:

— Здесь не проезжая дорога. Что вам угодно?

Фидалго не ответил.

— Как бы я не развязал вам язык выстрелом! — настаивал Симан.

— Что вам за дело до меня? — сказал Балтазар. — У вас, сеньор, сдается мне, есть тут какие-то тайны, и, если у меня тоже они есть, разве я обязан исповедоваться?!

Симан, подумав, проговорил:

— За этою стеной стоит дом, где живет лишь одна семья, и в ней лишь одна женщина.

— Нынче вечером в этом доме собралось более сорока женщин, — возразил кузен Терезы. — Если вы, кавалейро[28], ждете одну, я, возможно, жду другую.

— Кто вы, сеньор? — надменно проговорил сын коррежидора.

— Я не знаком с тем, кто задает мне этот вопрос, и знакомиться не собираюсь. Пусть каждый из нас останется при своей безымянности. Доброй ночи.

Балтазар Коутиньо отступил в темноту, подумав: «На что рассчитывать с одной шпагой против двух человек и двух пистолетов?»

Симан Ботельо вскочил на коня и помчался к гостеприимному кузнецу.

Племянник Тадеу де Албукерке вернулся в залу, ничуть не подавая виду, что встревожен. Заметив, что Тереза искоса на него поглядывает, он сумел состроить такую безмятежную мину, что девушка успокоилась. Бедняжка так жаждала остаться в одиночестве, что обрадовалась при виде первых гостей, которые поднялись, собираясь уходить; их примеру последовали все остальные, кроме Балтазара Коутиньо де Кастро-Дайре[29] и его сестер, которые оставались в доме у дядюшки, ибо намеревались прогостить в Визеу неделю.

Остаток ночи Тереза провела без сна за посланием Симану, подробно описывая свои страхи и прося прощения за то, что не уведомила его касательно бала, ибо сошла с ума от радости при вести о том, что он приезжает. Но по поводу условленного свидания никаких изменений в письме не было. Это изумило студента. Он полагал, что незнакомец — не кто иной, как Балтазар Коутиньо, и, стало быть, отец Терезы узнал обо всем в эту же ночь.

Симан в ответ рассказал о встрече с незнакомцем в плаще; но потом, боясь напугать Терезу и не желая лишаться свидания с нею, написал новое письмо, в котором не дал воли ни страху, что ему подстроят засаду, ни даже опасению, что он может запятнать доброе имя девушки. Симану Ботельо казалось, что отважному влюбленному подобает вести себя именно так.

Весь день студент считал томительно долгие часы и временами подумывал о роковых последствиях, которые мог повлечь за собою его безрассудный шаг, если незнакомец, отложивший месть за дерзкий вызов до более удобного случая, и был Балтазар Коутиньо. Но, по мнению Симана, раздумья такого рода были проявлением скорее малодушия, чем благоразумия.

У кузнеца была дочь, двадцатичетырехлетняя девушка, статная, с красивым и грустным лицом. Симан заметил, что она подолгу глядит на него, и осведомился, почему взгляд у нее такой печальный. Мариана зарделась, улыбнулась невесело и отвечала: