— Научит тебя, как украсть их...

— И он-то знает, где они водятся, — отвечал Жоакин, зевнув и перекрестив троекратно рот.

— Так получай же мое проклятие! — проревел старик с торжественностью, которой вполне хватило бы для финальной сцены акта, но было, однако же, недостаточно, чтобы пронять рядового № 32 седьмой роты артиллерийского полка города Порто.

Огневик улыбнулся и пробормотал:

— У вас, видно, проклятий больше, чем монет... Ладно, ухожу с вашим проклятием в кармане, а там... поглядим, будет ли от него вред и кому из нас двоих.

У Бенто от недоброго предчувствия заколотилось сердце, он даже сделал три шага, чтобы позвать сына и покончить дело миром, выложив сумму, нужную для выкупа; но образ котелка, полного червонцев, вытеснил из груди его отцовские чувства. Он замер как вкопанный, глядя на приступку под окном с широким подоконником: оконные ставни были закрыты очень плотно благодаря четырем поперечинам из каштанового дерева, потемневшим от времени.

Несколько дней спустя окружной судья из Барселоса довел до сведения исполнителя вермуинского суда, что ему надлежит подвергнуть тюремному заключению дезертира Жоакина де Коста Араужо, по прозвищу Огневик. Самые влиятельные граждане Фамаликана, убежденные в платежеспособности бессердечного сквалыги, вступились за несчастного юнца и стали донимать камнедробильщика уговорами и даже оскорблениями и угрозами. Камнедробильцик, испугавшись, отправился обсудить дело к своему куму, полковнику Лобо да Игрежа Велья; и, вняв доброму совету фидалго, кредитором которого был, выложил сумму, потребную для того, чтобы прекратить дело в военном трибунале, купить освобождение от воинской повинности и заплатить рекруту, который должен был занять в полку место его сына.

Но как только старику пришлось расстаться со сбережениями, которые он скопил по монетке еще до того, как получил в наследство три тысячи червонцев, он впал в такую скорбь, так допекла его тоска по кровным денежкам, что он умер бы от удушья, если бы не излил сыну всей своей ненависти. Двадцать четыре золотых — в такую сумму обошлась ему свобода Жоакина — достались ему ценою голода и жажды, дрожи от холода в зимние ночи и пота, пролитого летними днями, когда он трудился в горах в часы сьесты. И он вспоминал не без угрызений совести, что жена его хворала без помощи лекаря, и умерла без помощи лекарств, и похороны были самые нищенские, и все было так убого и недостойно потому, что он не захотел притронуться к заветным двадцати четырем золотым.

Жоакин между тем, при всей своей благодарности к отцу, полагал, однако же, что тот обязан помочь ему устроиться в жизни. Старик показал ему свою кирку, сверло, молот и сказал:

— Хочешь устроиться в жизни, устраивайся, как я. Ступай дроби камень и узнаешь, каких трудов стоило мне заработать те две дюжины... — И, не в силах продолжать, он тер покрасневшие глаза заскорузлым обшлагом.

Эти слезы не тронули сына; напротив, он чувствовал потребность отвечать на отцовскую скупость колкостями и даже открытой ненавистью. Скверно было то, что Жоакин уверовал в существование наследства, и ему пришло в голову, что старик может умереть без завещания, так и не открыв никому, где спрятано сокровище.

Напрасно шпионил сын за каждым движением, за каждым взглядом отца, бродил за ним по горам, чтобы напасть на след желанной тысячи золотых. Бенто де Араужо часто дробил камень в скалах Вермуина и продавал его крестьянам, которым камень нужен для виноградников. Подозрительный сын следил за стариком, когда тот дробил камень возле утесов, прозванных «За́мком»; и старик, поняв, что за ним следят, радовался и не выказывал обиды.

Жоакин между тем был верен своей давней любви к Розе из Сан-Мартиньо; и, уповая на то, что слухов о богатстве камнедробильщика достаточно для того, чтобы отец девушки, богатый крестьянин, дал согласие на брак в надежде на наследство, Жоакин отважно попросил ее руки; отец Розы, однако же, не питал особых надежд на «башмаки покойника» и сказал, что согласие даст лишь в том случае, если жених вручит ему тысячу крузадо наличными или в угодьях. Влюбленный юноша снова поделился горем со своим отцом, который, казалось, затягивал завязки своей мошны все туже по мере того, как сердце сына раскрывалось все шире. Жоакин по совету возлюбленной обратился к своему крестному, полковнику да Игрежа Велья, с просьбой уговорить старика.

Фидалго был единственным человеком, который мог оказать влияние на Бенто де Араужо, и притом такое, что ему удалось вытянуть из камнедробильщика несколько тысяч крузадо под проценты, причем камнедробильщик поклялся, что никому не скажет про долг фидалго. Итак, Игрежа Велья вызвал старика и посоветовал ему дать сыну деньги на обзавод. Он живо изобразил роковые последствия, которые может возыметь упрямое стремление камнедробильщика прослыть бедняком вопреки всеобщей уверенности в обратном; обрисовал опасное положение, в которое ставит он сына, ибо тот не владеет никаким ремеслом, а только ремесло могло бы уберечь его от пагубного влияния подозрительных шалопаев, с которыми Жоакин кутит в тавернах Лагонсиньи и других местах, пользующихся дурной славой. И под конец, поскольку у старика хватило наглости настаивать на том, что у него только и есть что те деньги, которые ему должен кум, полковник вынудил камнедробильщика сложить оружие посредством следующего честного рассуждения:

— Что же, хорошо; все можно уладить, если будет на то воля Господа и твоя. Я должен тебе три тысячи крузадо; покуда один из моих сыновей не сыщет жену с приданым, я не смогу их выплатить; но возьму в долг под проценты четыреста мильрейсов в каком-нибудь религиозном братстве, и ты передашь деньги сыну, чтобы он мог жениться на этой девушке; она из хорошей семьи, а денег за нею в два раза больше, чем за твоим малым.

Слова, которыми заключил Бенто этот спор, как нельзя лучше определяют его характер. Кум сказал ему:

— Ровно через неделю ты придешь ко мне за четырьмя сотнями мильрейсов и вручишь их своему Жоакину при подписании брачного контракта.

При этих словах Бенто вскричал с жаром:

— Не хочу я видеть моих денег! Сделайте все так, ваше превосходительство, чтобы не видел я моих денег!..

Старик знал, что, когда начнут пересчитывать тысячу крузадо, он, чего доброго, может схватить мошну и выбежать с нею из нотариальной конторы.

Таким образом, если у камнедробильщика имелись в характере малоприятные черты, свойственные скупцам, то не были ему чужды и благие проявления отцовской любви; вот одна из них, достойная упоминания: хотя в доме у Бенто был мышьяк, коим травил он крыс, старик все же не подсыпал его сыну.

Жоакин де Араужо вступил в жизнь под неблагоприятной звездой. Восьми лет казармы было бы довольно, чтобы добрые его качества сошли на нет; но верно и то, что к тому времени, когда Огневик подался в солдаты, он уже успел заработать эту кличку благодаря буйному характеру, и, как легко предположить, солдатское ремесло его не исправило.

Став землепашцем, он почувствовал, что новый образ жизни ему не подходит: когда приходилось выводить плуг из готовой борозды и начинать новую, от тяжести обжи у него начинались желудочные колики; от мотыги на ладонях выступали волдыри; он ничего не смыслил в особенностях каменистой почвы; не разбирался в земледельческих работах; и, вместо того чтобы учиться, как хотели того жена и тесть, по четыре дня в неделю проводил на ярмарках, куда отправлялся на куцей своей кобылке, правя левой рукой, подбоченившись, на голове шляпа из Браги, под коленом зажат хлыст из ветки тополя, а лошаденку сразу можно было признать по поступи — другой такой спотыкливой не сыщешь.

На попреки тестя он отвечал, что незачем ему марать руки в земле, когда у отца его круглый капиталец, пятьдесят тысяч золотых; а в ответ на жалобы любящей и ревнивой жены отворачивался со скучающим видом. Старик из Сан-Мартиньо, чтобы избавиться от зятя, поделил дом между тремя сыновьями, оставил себе небольшой надел, отдал зятю земли, составлявшие приданое Розы, и приказал обоим перебираться, куда им угодно.