— Спрашивала, — чувствуя, что краснеет, призналась Елена и внезапно добавила: — И я вижу, Никита Гаврилович, изменился Александр, но что с ним — не пойму. Не говорит. Уверяет, будто все в порядке.

— А ты на него по-своему, по-женски подействуй, он и скажет, откроется тебе.

— Нет, не говорит, я пробовала.

— Вот знаешь, Елена Васильевна, бывает так с человеком, мучается, переживает что-то, а сказать не решается. Может, ему помочь в чем-то надо, а потом поздно будет.

После ухода охотника Елена еще долго сидела за столом, раздумывая над его словами. Она не ошиблась, с мужем действительно что-то происходит, это заметил и Никита Гаврилович. Он и приходил-то, наверное, только за тем, чтобы сказать ей о своем беспокойстве. И другие, возможно, тоже замечают перемену, только не говорят. Надо узнать, в чем дело, и как можно скорее, ведь и в самом деле потом может будет поздно. Вот в обмен на свою новость она и потребует полной откровенности с его стороны, и нечего ждать дня рождения, это долго. Он не устоит, должен рассказать. Обязательно расскажет. А если нет, пойти тогда к Слепову, поговорить с ним.

Кончив печь пирожки, Елена положила их на тарелку. Расставила на столе чашки, маленькие тарелки, вазу с вареньем и, распахнув дверь, тоном приказа сказала:

— Люди, кончайте читать, идите ужинать.

— Сейчас, мама, — отозвалась Катя, — вот только папа дочитает.

— Дочитает потом или завтра. Пирожки остынут. Я для кого старалась?

Александр Васильевич положил в книгу закладку и посмотрел на дочь.

— Пойдем, Котенок, не то влетит нам от мамы.

— Пойдем, — вздохнула девочка, — только ты потом дочитаешь, ладно?

— Конечно, конечно.

Когда не было гостей, семья собиралась обедать или ужинать в кухне. Здесь все чувствовали себя уютнее, не надо было кому-то вставать, чтобы принести ложку, вилку или налить чаю, все под руками. За ужином обычно рассказывали, у кого как прошел день и что случилось интересное.

Сегодня больше говорила Катя. Отец и мать слушали ее, изредка вставляя замечания. Неожиданно девочка сказала:

— А я сегодня с Васильком подралась.

Мать удивленно подняла брови.

— Это еще что за новости. С каким Васильком?

— С Сыромолотовым.

— Фу, как нехорошо. Девочки не должны драться.

— Подожди, мать. Из-за чего же вы подрались?

Катя перестала есть, насупилась и молчала.

— Говори, — мягко потребовал Александр Васильевич. — Из-за чего вы подрались?

— Он сказал… — девочка посмотрела на мать, потом на отца. — Он сказал, что ты, папа, буржуй и воруешь золото. И за это тебе дали машину.

Майский рассмеялся.

— Твой Василек сказал глупость. Или пошутил. Что же было дальше?

— Я сказала: врешь, врешь, врешь! Мой папа воевал с буржуями и никогда не брал золота. А машину ему дали за хорошую работу. Это премия. А Василек стал кричать: нет, он буржуй, буржуй. Тогда я рассердилась и схватила его за волосы, а он меня ущипнул, потом ударил. И я его тоже ударила. Тут вошла Любовь Ивановна и сказала, как мама сейчас, что драться нехорошо и если мы не перестанем, она отправит нас домой. Мы и перестали. Вот. И начался урок. Васильку попало больше, чем мне. Теперь он не будет так говорить.

— Дочь встала на защиту отца, — опять рассмеялся Александр Васильевич. — Но все-таки, Котенок, драться не надо, мама права.

— Пусть не говорит, что ты буржуй.

— Тебе не надо было обращать внимание на его слова, — сказала мать. — И чтобы больше такого не было. А теперь отправляйся спать.

Катя допила чай, умылась и по заведенному порядку, пожелав родителям спокойной ночи, ушла в свою комнату. Елена посмотрела на мужа.

— Что будешь делать, буржуй?

— Почитаю газеты и тоже лягу спать. Завтра надо встать пораньше. И откуда он такое взял?

Жена спокойно ответила:

— Сболтнул кто-нибудь, а мальчишка услышал и подхватил. Не можешь ты считать, что все в Зареченске твои друзья. Наверно, есть и завистники.

— Хотел бы, чтобы это было не так. Я не помню, когда и кому причинил зло или ущемил.

— Не стоит об этом думать. Иди читай свои газеты. А я вымою посуду и тоже лягу. Без меня не засыпай.

Майский встал, поцеловал жену и ушел в спальню.

Елена, перемывая тарелки, думала над словами дочери. Мальчишка слышал нехорошие слова о ее муже от кого-то из взрослых. Кто говорит такие гадости? Ее Сашок ворует золото! Да она, жена директора золотого прииска, имеет всего-навсего крохотное колечко с аметистом и пару серег — их он подарил ей в прошлом году на день рождения. Вот и все золото. Внезапно мелькнула догадка: не в этом ли причина перемены в муже? Может, ему уже не раз приходилось слышать подобные слова. А такое, конечно, хоть кому испортит настроение. И еще эта несчастная машина. Как хорошо было без нее.

Кончив все хозяйственные дела, Елена погасила свет и пошла в спальню. На маленьком столике у кровати горела под розовым абажуром лампа и рядом лежала стопка газет. Одна газета белела на полу. Она выпала из свесившейся с постели руки мужа. Он спал.

— Что же ты не подождал меня, Сашок, — тихо, с укором сказала Елена и грустно улыбнулась. Быстро раздевшись, она погасила свет и осторожно, стараясь не разбудить спящего, легла. Муж сонно заворочался, его лицо привычно уткнулось в ее плечо, он ровно задышал. Елена лежала с открытыми глазами, следя за медленно ползущим по потолку узором оконного переплета и тюля, отброшенным светом луны. Не удался сегодня разговор с мужем, что же, поговорят завтра.

Кажется, она всего лишь на минуту закрыла глаза и тут же снова открыла их, потому что послышалось, будто где-то стучат. И действительно, до предела напряженный слух уловил настойчивые, требовательные удары. Где это? В соседней половине дома? Нет, стучали в их дверь. Елена встала, не зажигая света, нащупала на вешалке халат и, накинув его, вышла в прихожую. Здесь стук слышался громко, отчетливо. Резкие удары сыпались с короткими перерывами. Щелкнув выключателем, она открыла дверь в сени, встревоженно спросила:

— Кто там?

То, что Елена услышала в ответ, заставило сильно забиться сердце.

Никита Гаврилович, сидя за кухонным столом, снаряжал патроны. Перед ним выстроились коробки с пустыми еще гильзами, банки с порохом, пыжами и дробью. Привычными точными движениями, как он делал это уж сотни раз за свою жизнь, старый охотник брал нужную вещь, отмеривал дробь и порох, забивал пыж. Пустая трубка, крепко зажатая в зубах, двигалась вместе с ним, образуя на белой стене причудливую тень человека с неимоверно длинным носом. Степан Дорофеевич, лежа животом на нетопленой печи, подперев голову руками, следил за работой племянника и время от времени широко зевал, показывая редкие желтые зубы. Синие сумерки за окном плотнели, и вечер незаметно уступал место ночи. В кухне было душно, и даже раскрытое настежь окно не давало прохлады. Ни один листик не шевелился на кустах сирени, росших под окном. Откуда-то доносилось слабое урчание автомобильного мотора. Изредка раздраженно взбрехивали собаки.

— И чего это ты, Никита, патроны-то снаряжаешь, — подавив очередной зевок, сказал Ваганов. Ему надоело молчать. — Аль на охоту собрался? Так не время еще. Нынче охота по срокам установлена, знаешь ведь.

— Похожу маленько по лесу, — ответил Плетнев. — Не могу я сейчас сидеть дома.

— Оно, конечно, — поспешно согласился дядя. — И я себе места не найду. Все из рук валится. Кто бы подумал: такая беда нежданно-негаданно свалилась.

— Ты вот на митинге-то давеча не был, а зря. Иван Иваныч там говорил, что немец давно зубы на нас точил, только боялся по этим самым зубам получить. Прежде он, значит, всю Европу захватил, силы набрался, а потом и на нас попер.

Известие о нападении фашистской Германии на Советский Союз пришло сегодня в Зареченск около полудня. Никита Гаврилович сидел в это время на лавочке у приисковой конторы, разговаривая со знакомыми, и уже собирался уходить, как на крыльцо, стуча деревяшкой, вышел счетовод Савелий. Лицо инвалида было бледно и встревожено, это заметили все и сразу умолкли, еще не ясно предчувствуя какую-то беду. Савелий обвел всех строгим взглядом.