— Война началась, мужики. Немец на нас напал.
Старатели зашумели, обступили инвалида, допытываясь, откуда он узнал такую весть. Потом к приисковой конторе стал быстро стекаться народ. Слух о войне облетел Зареченск, всполошив всех жителей. Скоро маленькая площадь оказалась запруженной. Киномеханик Лева Михельсон с двумя парнями притащил из клуба громкоговоритель-колокол и приладил над крыльцом. Над площадью понеслись строгие слова московского диктора, читавшего сообщение Советского информационного бюро. Старатели, молчаливые и суровые слушали, сжимая натруженные руки.
Потом начался митинг. Первым говорил Слепов, рассказывал, как фашисты готовились к этой войне, как вероломно, исподтишка напали и что должен делать каждый советский человек в это тяжелое время. После Ивана Ивановича выступало еще много народу. Комсомольцы тут же объявили, что все, как один, требуют послать их на фронт.
Ваганов на митинге не был и теперь уже в который раз жадно выспрашивал у племянника подробности.
— В прошлой-то войне немец тоже вон как пер, — снова заговорил он. — Никакого удержу. На это он мастер, воевать-то. Только нынче и Россия не та. Красная Армия у нас сильная, мне Семен говорил, он знает. А еще кино в клубе смотрел, так чего только нет в войсках-то. И пулеметы, и конница, и пушки такие, что их уж не конями возят, а машинами, и аеропланы с бомбами, и эти, как их… идут, аж земля дрожит…
— Танки, — подсказал Никита Гаврилович. — Верно, ты все говоришь, и пушки у нас, и танки, и аеропланы. Да только все это и у немца проклятого тоже есть. Ведь как пошел-то? По всей границе от моря и до моря. Сила-то какая.
Степан Дорофеевич погрыз ноготь, упрямо тряхнул лохматой головой и убежденно сказал:
— Все равно, недолго будет война. Намнем бока немцу, вот помяни мое слово.
Охотник ничего не ответил, только покачал головой и снова взялся за патроны.
С тех пор, как уехал Виноградов с женой, тихо стало в большом старом вагановском доме. Почти все время дядя и племянник проводили на кухне и только вечером, посидев за самоваром и выпив по несколько чашек чаю, уходили в спальню. Там еще долго ворочались в кроватях, переговаривались усталыми голосами и наконец засыпали. В первые дни после отъезда Виктора Афанасьевича и Ксюши оба старика не находили себе места, сильно скучали. Они привыкли к инженеру и его жене, и тем острее теперь чувствовали свое неуютное одиночество. Хозяйство в доме по-прежнему вела Домна Никифоровна. Старушка все чаще жаловалась на недомогание и намекала, что пора бы ее отпустить на покой. На такие слова Ваганов, посмеиваясь, отвечал:
— Вместе на покой пойдем, матушка, вместе. А мы с Никитой без тебя совсем пропадем. Жениться нам поздно, а какой дом без бабы? Ты уж не оставляй нас, Домнушка, пожалей стариков.
И Домна Никифоровна жалела.
От Виноградова изредка приходили письма. Он писал, что работает на одном из северных уральских приисков, что собирается в большой поиск, что родилась у них с Ксюшей двойня и что как только малыши окрепнут, все они обязательно приедут в Зареченск повидаться со старыми друзьями. Потом письма перестали приходить. Видно, Виктор Афанасьевич уехал, как и писал, в большую экспедицию. На Зареченском же прииске разведочные работы больше не велись, и как только не стало Майского, о стариках совсем забыли. Они никому не были нужны. Иногда их навещал Иван Тимофеевич Буйный, иногда заходили Слепов и Елена Васильевна или кто-нибудь из знакомых стариков. Ваганов стал опять поговаривать о том, чтобы уехать к сыну, там есть хоть родные, а в Зареченске никого. Но Плетнев упорствовал — оставлять поселок не хотелось.
Степан Дорофеевич расстегнул ворот рубахи, почесал жилистую шею и, как бы раздумывая вслух, негромко сказал:
— Заберут теперь наших старателей на войну.
И покосился на племянника. Тот, набивая патронами гнезда старого самодельного патронташа, молчал.
— Заберут, говорю, наших старателей на войну, — громче, с легкой обидой в голосе повторил Ваганов. — Горе-то какое.
— Всех не заберут, — нехотя отозвался Никита Гаврилович. Дядя мешал ему думать о чем-то своем. — А как же с драгами, с шахтами как? Останавливать, что ли? Золото все равно нужно. По-моему разумению, теперь его даже больше надо будет.
— Пожалуй, — согласился Степан Дорофеевич и спустил ноги с печи, — пожалуй, верно. Война желтый песочек любит. А что, Никита, если молодых старателей в армию заберут, так на их место мы встанем. Я первый в шахту спущусь. Руки-то у меня еще крепкие, не разучились кайлу или лопату держать. Вот только поясницу частенько поламывает. Ан ничего, потерплю, раз так приходится.
Охотник посмотрел на свои темные от загара, крепкие руки, сжал в кулаки и снова распрямил пальцы, словно проверяя их.
— И я пойду. Только теперь ведь на шахтах-то все машины разные, лопаты да кайлы там ныне не в почете. А в машинах мы с тобой, Степан Дорофеевич, ничего не смыслим.
— Обучимся, как-нибудь сладим. Сам же говорил, что Иван Иваныч звал каждого помогать отечеству.
— А чтобы стариков в шахту, такого разговора не было.
— Ну так мы пример подадим. Или вот лошади. Очень они требуются на войне. Вот отведем завтра в контору наших. Для армии, мол, примите.
— Дело, — похвалил племянник. — Конечно, там и аеропланы, и танки, а без лошадей все равно не обойтись. Эх, нет Александра Васильевича! Уж он бы в такое-то время все обладил как надо. И прииск бы у него работал, и на войну людей бы дал, а то, и сам бы отправился.
Ваганов спрыгнул с печи и, засунув руки глубоко в карманы штанов, как был босиком, прошелся по кухне.
— Где он теперь, Александр Васильич-то? Не слыхать?
— Надо быть, увезли его далеко. Намедни был у Елены Васильевны, спрашивал. Ничего про мужа узнать не может. Уж куда она ни обращалась, кому ни писала — толку ни на грош. Как в воду канул человек.
— Непонятно мне это, Никита. Не знал бы Александра Васильича, другое дело, а то ведь вся его жизнь у нас на виду. И что он такое сделал? В чем винят его?
— Кабы знал. Ни Иван Иваныч, ни Елена Васильевна, ни Буйный — никто не знает. Ошибка, видать, какая-то вышла.
— Но, но, — проворно вытащив руки из карманов, Степан Дорофеевич испуганно замахал ими. — Не говори такое, племянничек, не надо. Авось, еще вернется директор.
Охотник набил табаком трубку, раскурил.
— Трудно Елене Васильевне с двумя-то ребятишками. Катя хотя и большая, Так ей и надо больше.
— А ты, Никита, помогал бы ей потихоньку.
— Так она же ничего не хочет брать. Гордая. Работа теперь у нее, сам знаешь, не денежная. Велико ли у учетчика жалованье, а не берет деньги. Спасибо, говорит, все у меня есть, ничего не надо.
— Экий ты право. Знамо, не возьмет так-то. Надо потихоньку, незаметно. Потом — дровишек, дичинки, рыбки, еще чего. А может, к нам ее позвать? Пусть бы жила здесь, а? Места много. Опять же ребятишки, нам веселее. Ты поговори с ней, Никита.
Плетнев благодарно взглянул на дядю.
— Я и сам хотел у тебя спросить, не согласен ли будешь. Вот как зима подойдет, совсем трудно станет Елене Васильевне.
— Знаю, знаю. Ну так и зови ее к нам… Пить чего-то охота. Все жарища. Самовар поставить, а? Ради воскресенья-то. Почаевничаем?
— Поставь. И Домна Никифоровна с нами попьет.
— Да она, поди, у соседки напилась.
Надев на босые ноги старые галоши, Степан Дорофеевич подхватил самовар и вышел с ним во двор.
Проснулся Никита Гаврилович рано. За окном мутнел рассвет. На соседней кровати похрапывал дядя. Стараясь не шуметь, охотник вышел в кухню и здесь стал собираться. Оделся, взял вещевой мешок и ружье. В потемках нащупал запоры, открыл дверь. В лицо повеяло утренней свежестью. В сером небе дрожали редкие звезды. Из конюшни доносилось фырканье лошадей. Плетнев пошел спящей улицей поселка к темнеющему за последними огородами лесу. Дома смотрели на него темными окнами. Над крышами бесшумно чуть покачивались вершинки деревьев. Из одной трубы курился спиралью легкий дымок. Видно, нужда рано подняла хозяйку. Все было, как всегда, как вчера, как год и много лет назад. И тем более эта мирная привычная тишина не вязалась с понятием войны. Где-то далеко-далеко от Зареченска рвались снаряды, трещали пулеметные очереди, вздымалась к небу развороченная бомбами земля, пылали избы и умирали люди. Охотнику трудно было представить себе такую войну. Он видел ее лишь на клубном экране да вспоминал короткие стычки и перестрелки с бандитами в первые годы строительства прииска «Нового». А там, где Плетнев никогда не бывал и не видал тех городов и деревень, шла большая война. И она как-то уже коснулась и Зареченска, и его, Никиты. Иван Иванович говорил, что война станет народной, воевать будут все, одни — бить врага, другие — работать для армии. Фашизм… Что такое фашизм? Непонятное, но страшное, нехорошее слово.
