— …этого хорошего человека, не пощадив даже его жены и двух детей. Зверское убийство сделали нанятые им бандиты…

— …которым помогал первый друг и слуга директора, начальник приисковой охраны Буйный, — подсказал Егор Саввич, радостно блеснув глазами. — Надо этого мерзавца тоже сюда пристегнуть, Федор Игнатьич, немало он нам крови попортил. У меня на Буйного давно зуб.

— Надо так надо. Чем больше наплетем и людей сюда замешаем, тем дольше разбираться будут и труднее им до правды докопаться. Пишу: зверское убийство сделали нанятые им бандиты, которыми командовал начальник приисковой охраны…

— Иван Тимофеевич Буйный.

— …Иван Тимофеевич Буйный. Он же по заданию своего хозяина завел в лес и утопил в болоте больного старика — истопника, что служил в приисковой конторе, по прозванию Сморчок. Этот Сморчок случайно услышал важный разговор Майского со своими пособниками…

— Постой, постой, Сморчок-то тугоухий был, все так считали. А ты написал — подслушал. Тут что-то неладно, Федор Игнатьич.

— Не подслушал, а услышал, — досадливо поправил Парамонов. — Вот мы и объясним, как такое случилось. Ты только не перебивай. Сморчок был тугоухий старик, и директор его не опасался, вел при нем всякие разговоры со своими сообщниками. Но в последнее время слух у старика стал налаживаться. Услышав разговор, о котором сказано выше, честный старик прямо заявил директору, что тот затевает нехорошее дело. Майский ответил, это, мол, была шутка и не надо о ней никому рассказывать. А сам тут же решил отделаться от Сморчка. В этом ему опять же помог его верный слуга Буйный. Ну, как?

— Вроде бы ничего, хотя и не очень понятно.

Парамонов читал написанное, беззвучно шевеля губами. Потом резко перечеркнул страницу.

— Не пойдет.

— Чего не пойдет? — не понял Сыромолотов.

— Про Буйного не пойдет. Наплели мы тут, и в самом деле, лишку. Оставим Буйного в покое. С ним иначе разделаемся. Получается уж очень непохоже на правду. И для нас, пожалуй, опасно. Про Сморчка тоже не надо. Я потом это место переделаю. Давай дальше сочинять.

— Жалко про Буйного вычеркнул. Уж больно зол я на него. Хорошо бы за кампанию с директором-то упрятать.

— Перестань. Я же сказал — разделаемся и с ним.

Варнак с порога опять заворчал. Оба заговорщика вздрогнули и разом повернули головы к двери.

— Зверь какой-нибудь около зимовья бродит, — заметил Парамонов. — Если Варнак человека учует, он не так себя поведет. Давай дальше. Или довольно? Много уже получилось.

— Про золото бы что-нибудь этакое ввернуть. Утаивал, мол, за границу пересылал.

— Мы же про это написали. Вот, в самом начале. А можно и еще. Кашу маслом не испортишь. Напишем, что все ему, Майскому, потому гладко с рук сходило — давал куши златогорскому начальству: Громову, Земцову и другим. Они его и покрывали. За это уцепятся, потому как те двое уже за решеткой.

— Вот и напиши, Федор Игнатьич, напиши.

Кончив писать, Парамонов отбросил карандаш и, плеснув водки в стакан, с жадностью выпил. Такое занятие было для него непривычно, и он вспотел от напряжения.

— Зачитай-ка все, с самого начала, — попросил Сыромолотов. — Интересно, как оно у нас вышло.

Федор начал читать, останавливаясь и делая поправки, а Егор Саввич согласно кивал головой: так, так, верно.

— Подписывать не будем, но вот такое объяснение добавим: свою фамилию не ставлю, потому как знаю: если про это письмо пронюхает Майский, не жить мне больше, в два счета расправится со мной, я человек маленький. Желаю остаться неизвестным пока, а хочу вам помочь раскрыть и обезвредить опасного врага народа.

— Хорошо, Федор Игнатьич, тебе бы прямо губернатором, али даже министром быть.

— Министром, — проворчал Парамонов. — А я вот в этом паршивом зимовье вшей кормлю.

— Так ведь недолго уже, Федор Игнатьич, может, при новой-то власти будешь и министром.

— Да уж я себя не обделю. За все расчет потребую.

— И очень даже правильно. Заслужил ты награду-то. Однако час-то поздний. Домой мне пора. Проводишь до реки?

— Пойдем. — Федор встал и накинул на голые плечи пиджак. Варнак, увидев это, вскочил и исчез в темноте.

— Когда письмо-то пошлешь? — спросил Егор Саввич, спускаясь к реке.

— Завтра, либо послезавтра.

— А вернешься когда?

— Через месяц, Егор Саввич, как говорил. Дел у меня в Златогорске много, а потом еще кое-где побывать надо.

— Где же это?

— А разве не все равно?

— Ну, помогай тебе бог.

Сыромолотов сел в лодку, оттолкнулся от берега веслом, и тьма сразу поглотила его. С минуту еще слышалось постукивание перекидываемого с борта на борт весла и журчание воды, потом все стихло.

Елена, стоя у кухонного стола, прислушивалась к голосам. Они доносились из большой комнаты через неплотно прикрытую дверь. Там были муж и дочь. Не часто случалось всем им рано собраться дома и вместе провести вечер. Сегодня был такой счастливый день. Муж пришел раньше обычного, да и она смогла тоже вовремя уйти с шахты. К тому же попалась попутная машина и подвезла почти до самого дома. Полные руки Елены быстро двигались, блестящее острие кухонного большого ножа мелькало над доской, кроша в соломку хрустящий кочан капусты. На плите шипела сковорода, распространяя дразнящий запах мясного фарша, а из кастрюли шапкой поднималось пышное тесто. На ужин будут пирожки, которые так любит муж, а щи надо приготовить на завтра — не каждый день удается заниматься стряпней.

Весь день Елены забирает шахта, оставляя для семьи несколько вечерних часов. А дел в квартире тоже много. Мелких, незаметных дел, но требующих времени постоянно. Теперь подросла Катенька, девчушка даже считает себя совсем взрослой, хотя ходит всего лишь во второй класс. Днем хозяйка в квартире она. Делает уборку, моет посуду, покупает в магазине продукты и даже готовит кое-какие кушанья. Катюша развивается не по летам. Как быстро летит время. Вот и дочь подрастает, стала помощницей, а она, Елена, стареет и видит это, хотя Сашок утешает, клянется, что никаких следов годы на ней не оставляют, что она становится даже интереснее и такую ее он еще больше любит. Эх, Сашок, Сашок, ты просто хороший и добрый муж, все еще горячо и нежно любящий свою Аленку и не замечающий или не желающий замечать, как она стареет и дурнеет. А так ли это важно. Больно немножко, какой женщине захочется добровольно признать, что она уже не так привлекательна. Но не это главное, не это. От времени не уйдешь, оно беспощадно. Зато у нее есть хорошая дружная семья, есть интересная работа, все идет хорошо, чего же еще желать? Елена любит свою «Комсомолку». Теперь никто не считает «Комсомолку» плохой шахтой, которую когда-то собирались даже закрыть. После того, как Пестряков нашел самородки небывалой величины, акции «Комсомолки» сразу поднялись. А потом появились ударные бригады. Они родились тоже на «Комсомольской». Новое движение перекинулось на другие шахты. Этому движению дали новое название: стахановское. Стахановцев на «Комсомолке» много, ведь здесь по-прежнему работает в основном молодежь. А молодежь берется за дело горячо, жадно перенимает все новое и порой сама рождает это новое. К начальнику шахты нередко приходит кто-нибудь из парней и, смущаясь начинает говорить о том, что его мучает, предлагает что-то, часто оригинальное, интересное. Елена всегда внимательна к таким ребятам. Выслушав, говорит:

— Это очень интересно, то, что вы предлагаете. Давайте вместе подумаем, как лучше сделать.

И берет лист бумаги, карандаш, и они вместе прикидывают так и этак, планируют расстановку людей по-новому, думают, как лучше использовать механизмы. Порой такому новатору не хватает знаний, Елена советует, что надо почитать, а если есть под рукой нужная книга, дает ее и потом объясняет непонятное. И как бывает светло и радостно, когда новшество приносит добрые плоды.

— Получилось! Ведь получилось! — торжественно и счастливо говорит она автору проекта. — А вы сомневались. Больше уверенности в себе, в своих силах.