— Ну да? — Буйный остановился и недоверчиво посмотрел на Мельникову. — За кого же, дозвольте узнать?

— А вы не догадываетесь?

— Догадываюсь, да только боюсь ошибиться.

— Не бойтесь. Выхожу за Александра Васильевича. Одобряете?

— Одобряю ли? Да мы с Оленькой только и мечтали об этом. Вот спасибо вам, Елена Васильевна. Так бы и расцеловал вас за такие добрые слова прямо на улице.

— За что же спасибо? — Мельникова звонко рассмеялась.

— Хороший он человек, Елена Васильевна, честный, прямой, работать любит. И вы такая же. Славная вы пара. А уж он-то, Александр Васильич-то, как вас любит. Я-то знаю. Не забудьте пригласить нас на свадьбу. Ох, и попляшем!

— Не забуду, Иван Тимофеевич. Вы мне будете вместо отца.

— С превеликим удовольствием. Александр-то Васильич помаленьку всех своих знакомых и товарищей перетянет в Зареченск. Вот и Алексей Филатыч Каргаполов заскучал в Новом-то. Он же здешний, вырос и жил здесь. А теперь вот сын у него в Зареченске комсомольский секретарь. Помните Петю-Петушка? Славный паренек. В отца пошел. Еще бы Никиту Плетнева сюда. Не видал я его давненько. Не знаете, как он поживает?

— С Виноградовым все по тайге ходит, золото ищут. По-моему, доволен — любит тайгу, в ней Никита Гаврилович как дома.

— Часто вспоминаю, Елена Васильевна, сколько мы вместе пережили. И, кажется, давно ли было? А годы-то бегут, бегут. Мы с Оленькой уже старики.

— Ну уж и старики. Оля так совсем не меняется.

Разговаривая, они подошли к большому дому, разгороженному на две половины.

— Вот здесь, стало быть, мы и живем.

Ольга, увидев их в окно, выбежала на крыльцо.

— Лена! Я же говорила, что тебе сразу надо было идти к нам. Заходи скорее. У нас тепло. И обед скоро будет готов.

Утром Мельникова пришла в приисковую контору. Был день получки, и около зарешеченного окна кассы толпились старатели. Проходя мимо них, Мельникова ловила на себе любопытные взгляды, слышала негромкий шепот.

— Кто такая? Артистка, что ли?

— Скажешь. Жена директора.

— Поди ты. Он холостой, точно знаю.

Майский ждал Елену, нетерпеливо расхаживая по кабинету. Он уже надел борчатку и шапку, готовый ехать.

— Здравствуй, Аленушка. Как отдохнула?

— Отлично выспалась. Устроилась хорошо. И теперь горю желанием посмотреть прииск.

— Тогда не будем терять времени.

Они прошли по коридору, и старатели опять разглядывали Мельникову, многозначительно перемигивались.

— Знаешь, за кого они меня приняли? — спросила Елена, когда вышли на крыльцо.

— Любопытно, за кого же?

— За артистку. Похожа?

— Вот не задумывался, — Майский остановился и посмотрел в лицо девушки очень внимательно. Только теперь заметил, что возле глаз у нее легли тоненькие, как ниточки, морщинки, румянец не такой яркий, а губы потеряли прежнюю свежесть. Да, Мельникова за эти полгода заметно изменилась, но была еще красива, и теплая волна нежности поднялась в груди Александра Васильевича. Он назвал эту девушку своей женой и радовался этому.

— Они правы, в тебе есть что-то такое, — Майский неопределенно покрутил пальцами. — Действительно, что-то от артистки… У нас тут в клубе комсомольцы ставят спектакли, классику даже. Не хочешь ли попробовать свои силы?

— Подожди, не все сразу. Дай осмотреться.

Федя ждал их. В легкую кошевку был впряжен Пегас. Конь застоялся и от нетерпения бил копытом, разбрасывая снег.

— Красивая лошадь, — заметила Елена. — Под седлом ходит?

— Не пробовал. Наверное, пойдет. Ты по-прежнему любишь верховую езду?

— Люблю. Это мое любимое развлечение и, пожалуй, единственное…

— Ну так ты будешь его иметь. Обещаю.

Он помог Мельниковой сесть в кошевку, заботливо укрыл тулупом и сам сел рядом.

— А куда ехать, Александр Васильич? — Федя с достоинством занял свое место и натянул вожжи.

— Сначала на «Комсомольскую», Федя. Да покажи Елене Васильевне, на что способен твой Пегас.

— А покажу, — Федя чуть привстал, лихо крутнул вожжами, гикнул, и конь помчал по широкой дороге.

Утро было морозное, но безветренное. В воздухе сверкала и переливалась тончайшая снежная пыль. Бледное солнце тускло проглядывало сквозь нее. Скоро зареченские дома остались позади, потянулось ровное чистое поле. Майский рассказывал Елене о задуманной им реконструкции старого прииска, о том, что уже делается, о драге, которая летом будет работать в Глухом Логу.

На «Комсомольской» они пробыли недолго. Майский договорился с Роем, что он даст часть людей. Как он и предполагал, начальник шахты охотно пошел навстречу желанию директора. Потом поехали на «Таежную». Мельникова задумчиво сказала:

— У меня такое впечатление, что этот твой Иван Григорьевич отдал бы всех людей, если бы ты попросил.

— Отдал бы, — согласился Майский. — Иван Григорьевич не дождется, когда можно будет уйти с шахты. Человек он больной, работает вяло. Я подготовил тебе другое место, но вот сейчас подумал, не сменишь ли ты его? Только честно предупреждаю: на «Комсомольской» ничего интересного. Шахта без особого будущего.

— Ты меня не торопи, Сашок, ладно? Посмотрю весь прииск, тогда и решу.

— А вот сейчас увидишь совсем другого человека. Начальник «Таежной» — это фрукт, да еще южный.

Карапетян встретил директора, вопреки ожиданию, сдержанно: не кричал, не размахивал руками и шапку не бросал. Майский представил ему Мельникову, сказал, что она будет работать на прииске. Ашот Ованесович поцеловал девушке руку, чем сразу и смутил, а потом показал все, что ее интересовало. В заключение в шутку ли, всерьез ли пригласил работать на «Таежной».

— Нет, Ашот Ованесович, инженера Мельникову вы не получите, — ответил за Елену Александр Васильевич. — Она судьбой другому отдана и будет век ему верна. А вот двадцать человек с «Комсомольской» завтра придут к вам.

— Зачем, товарищ директор? У меня и своих людей много.

— Затем, чтобы работы велись быстрее. Вы же говорили, что у вас людей не хватает.

— Говорил, говорил. Мало ли что я говорил. И хитрый же ты, товарищ директор. Ну куда я их поставлю?

— Вы начальник, вы и думайте. Скоро мы еще вернемся к этому вопросу. На партийном собрании.

Карапетян что-то пробормотал, и Майский понял, что обещанные люди начальника «Таежной» не обрадовали. А упоминание о партийном собрании совсем испортило ему настроение.

В поселок возвращались при звездах. Пегас бежал ровным размеренным шагом, и это укачивало.

— Приходи завтра на партийное собрание, — сказал Майский. — Предстоит война с Карапетяном.

— Война? Из-за чего? — Елена удивленно подняла брови.

— Из-за «Таежной», а точнее — из-за золота. Я же тебе говорил, что Ашот Ованесович — это фрукт.

К ночи поднялся ветер, крупными хлопьями повалил снег и не прошло часа, как разыгралась настоящая вьюга. Лежа на кровати, Майский прислушивался к вою ветра и с тревогой думал о том, что если к утру вьюга не утихнет, то это, чего доброго, затормозит многие работы на прииске, задержит обоз с грузами. Директор сел на кровати, попытался читать, но безуспешно. То думалось о погоде и идущем где-то обозе, то о предстоящем собрании и о том, что надо на нем сказать, то вспоминал сегодняшнюю поездку с Мельниковой по прииску и снова ощущал ее близость, слышал ее голос.

Потянулся к столу за папиросами, закурил и опять взялся за книгу.

— Ляксандра Васильич, не спишь? — приоткрыв дверь в комнату, заглянула Марфа Игнатьевна — хозяйка квартиры. На старушке был новый шелковый платок с фантастическими цветами — подарок сына по случаю дня рождения.

— Нет, я не сплю. Входите, Марфа Игнатьевна.

— Там тебя человек спрашивает. Я говорю поздно, мол, приходи завтра, а он заладил свое: надо и все тут.

— Какой человек?

— Да басурманин этот, — старушка поджала губы, всем видом показывая, что она не жалует гостя. Майский догадался, что речь идет о Карапетяне, и очень удивился: что привело его в столь поздний час? Неужели что-то случилось?