— Очень хорошо, Поля. Что ж, Александр Васильевич, отдыхай, а я пойду на работу. Вечером еще поговорим.

— Какой там отдыхать, я сейчас же возвращаюсь в Зареченск.

— В трест заходить не будешь? — Земцов, сам того не замечая, перешел с Майским на ты, до того он был взволнован.

— Пожалуй, нет.

— Если особой нужды нет, то лучше пока не заходи. Повремени.

Прощаясь с Полиной Викентьевной, Майский шепнул ей:

— Выше голову. Не надо мрачно смотреть на жизнь. Все устроится, справедливость должна быть восстановлена.

Женщина благодарно посмотрела на него и кивнула, прекрасно понимая, что он имеет в виду.

— Я тоже верю в это.

У здания горкома Петр Васильевич, перед тем как выйти из машины, сказал:

— У меня осталось не так-то много друзей, Александр Васильевич. — Вы — один из них. Не забывайте, звоните почаще и приезжайте, теперь вам это легко. Да и я как-нибудь загляну к вам, если только…

— Вот еще, чего вы, Петр Васильевич, в самом деле.

— Все может быть, все может быть. Передайте сердечный привет Елене Васильевне и Ивану Ивановичу.

Он крепко пожал руку Майскому. Александр Васильевич видел, как секретарь горкома энергично поднялся по широким ступеням, как закрылась за ним тяжелая дверь с зеркальными стеклами, и вздохнул.

Паша Ильин, поглаживая баранку, нерешительно спросил:

— Куда ехать, Александр Васильевич?

— Домой, Паша, домой.

Над Зареченском трепыхались алые полотнища флагов. Их было много, почти у каждых ворот. Перед входом в клуб, на здании новой школы, у приисковой конторы, на общежитиях пестрели лозунги: «Да здравствует Первое мая — день солидарности рабочих всех стран!», «Слава великой коммунистической партии большевиков!» Из рамок, украшенных кумачовыми лентами, смотрели хорошо знакомые каждому лица членов политбюро, ветеранов революции и гражданской войны. Сыроватый ветер хлопал полотнищами транспарантов. Из клуба доносились звуки музыки и пение: там шла репетиция праздничного концерта.

Директорская эмка, разбрызгивая воду в лужах, остановилась у приисковой конторы, и, как всегда, откуда-то тотчас набежали ребятишки, окружили машину.

— Во! Гляди-ка, тут гудит.

— И не тут, внутри у нее гудит.

— Вот бы прокатиться!

Майский, выходя из машины, услышал последнюю фразу.

— Паша, покатай немного ребятню.

У кабинета Слепова директор остановился, приоткрыл дверь, заглянул. Парторга на месте не было. В бухгалтерии Майский спросил:

— Иван Иванович приходил?

— Не видали, — ответил за всех Савелий. — Вчера как ушел после обеда, так больше и не был.

— А у вас как дела, товарищи? — Александр Васильевич обвел взглядом сидящих в комнате. — Как там у нас? Прикинули, подсчитали? Не стыдно праздник встречать?

Главный бухгалтер блеснул очками, откашлялся и солидно ответил:

— С перевыполнением идем, Александр Васильич. Вы же знаете, было небольшое отставание у «Таежной», но за последние дни они поднажали.

— Вы к вечеру зайдите ко мне, Порфирий Федорович, надо посоветоваться.

В своем кабинете Майский налил полный стакан воды и залпом выпил. Вода была теплая, невкусная. С тех пор как не стало Сморчка, должность его исполняла по совместительству Глафира Ильина. Чистоту она поддерживала идеальную, а вот менять воду в графине забывала.

— Разрешите войти? — послышалось сзади.

Директор быстро обернулся. На пороге стоял молодой военный: высокий, стройный, подтянутый. Темно-зеленую диагоналевую гимнастерку туго перехватывал ремень с прямоугольной блестящей медной пряжкой. От ремня через плечо тянулась портупея. Синие с красным кантом галифе, хромовые до завидного блеска начищенные сапоги, чуть приспущенные гармошкой. В каждой петлице на гимнастерке по два темно-красных квадратика и эмблема: маленький кружок мишени, перекрещенный винтовками. На голове фуражка с малиновым околышем и черным лакированным козырьком. Смугловатое лицо военного улыбалось широко и радостно.

— Входите, товарищ лейтенант, — немного удивленно пригласил Майский, пристально вглядываясь в посетителя. Что-то знакомое, но давно забытое было в этом юном веселом лице.

— Разрешите представиться? — щелкнули каблуки, правая рука взлетела к козырьку фуражки и замерла в безукоризненно четком сгибе. — Лейтенант Федор Кравцов прибыл в краткосрочный отпуск.

— Федя?! — не веря себе, воскликнул директор и выронил стакан. Брызнули по полу осколки. — Федя! Ты! Ну здравствуй, здравствуй!

Александр Васильевич шагнул к лейтенанту, широко раскрыв руки, крепко обнял и трижды поцеловал.

— Садись, Федя, вот сюда садись, поближе к свету, а я на тебя погляжу! Какой же ты бравый. Очень, очень рад тебя видеть. Как сына…

— И я тоже, Александр Васильич, уж так рад, что и не сказать. Столько лет не был в родных местах и всегда наш Зареченск вспоминал.

— Рассказывай, рассказывай, Федя, где служишь, как идет служба, не жалеешь ли, что выбрал военную карьеру. Надолго к нам?

— На месяц. — Федя сел, снял фуражку и бережно положил на подоконник. Густые светлые волосы слегка рассыпались, и теперь он снова стал похож на прежнего паренька. — Тетку Васену повидать захотел, а уж она-то как обо мне соскучилась. Один я у нее.

— Знаю. Мы твои письма получали, Федя, и всегда читали вместе с Иваном Ивановичем. Ответы сочиняли тоже вместе.

— Большое вам спасибо, Александр Васильевич, за заботу. Я все так же служу на Дальнем Востоке. Командир взвода.

— Пехота-матушка?

— Пехота. Царица полей.

— Верно. Я ведь тоже бывший пехотинец. Как вы там, крепко держите границу?

— По-моему, крепко. А лучше бы у японцев спросить. Они вот все пытаются прощупать. Совсем обнаглели.

— А вы за ними зорче смотрите. На провокации они мастера. Не жалеешь, что военную жизнь выбрал?

— Нисколько. Служба мне нравится. Я часто вас всех вспоминаю. Вот, думаю, они там работают, а мы на границе их мирную жизнь охраняем. Это ведь тоже надо.

— Правильно, Федя, правильно рассуждаешь. Ну, а личная жизнь как? Не женился еще?

— Что вы, Александр Васильич, рано мне об этом думать, — лейтенант смущенно провел рукой по волосам, пытаясь собрать их, но пряди опять рассыпались. — Я хочу в академию поступать.

— Дело. Встретимся еще через несколько лет, а ты — генерал! Только смотри, Федя, девушек теперь в Зареченске много. И есть среди них бойкие. Они тебя за месяц-то закружат. У нас не часто бывают военные. А помнишь, как мы с тобой ездили на лошадях в Златогорск? Пегаса не забыл еще?

— Помню, Александр Васильич, и о Пегаске скучаю.

— Так надо бы тебе в кавалерию.

— Не пришлось. А вы как живете? Как вообще в Зареченске? Я еще нигде не бывал.

— Долго рассказывать. Походишь, сам увидишь.

Зазвонил телефон. Директор снял трубку и несколько минут разговаривал с кем-то сначала спокойно, потом голос его стал повышаться.

— Вы с ума сошли, Ашот Ованесович! До мая остались считанные дни, часы даже, а вы такое затеяли. Не нашли другого времени? В общем, так: в принципе я не возражаю, дело хорошее. Но давайте после праздника. Сейчас — план. Вы и так отставали, плететесь в хвосте… Ладно, ладно, не в хвосте, но и не в голове. Перевыполните план, рабочие получат премии. Перед маем это особенно приятно. Все! Я говорю — все.

Федя разглядывал директорский кабинет с особенным интересом, радостно отмечая, что здесь почти ничего не изменилось. Вот шкаф, так набитый книгами, что казалось: если засунуть еще одну, он не выдержит и треснет. Книги все больше справочные, по геологии, по горному делу. Вот витрина с образцами минералов. Камешков в ней заметно прибавилось. Все как было, только стол новый — широкий, красивый, и на нем тоже новый письменный прибор на мраморной доске, бронзовая пепельница, перекидной календарь, испещренный пометками, телефоны.

— Все, Ашот Ованесович, все, — уже не говорил, а кричал директор. — Вы меня все равно не переубедите. Да, я упрямый. Что? Да, если хотите, приказ. Будете жаловаться? Пожалуйста, только после праздника. У меня здесь гость. Я не могу столько времени тратить на споры да еще по телефону. Нет, вы просто несносны, Ашот Ованесович. Кто у меня? Представитель из треста, — Майский повернулся к Феде и подмигнул. — Да, да, из треста. Вам-то не все равно, кто? Ну, Кравцов. Федор Кириллович Кравцов. Не знаете? Я же говорил. Ах, вы опять за свое. Нет, он подойти к телефону не может. Все, все, Ашот Ованесович.