Пестряков замолчал.

— Удивительно! Чудеса, да и только, — Майский подошел к столу и опять стал разглядывать самородки. — Поздравляю тебя, Данила Григорьевич. По-старому это называется фартом.

— Фарт и есть, — подтвердил счастливый Данилка.

— Ты была в забое? — Александр Васильевич посмотрел на жену.

— Еще спрашиваешь! Переполоху у нас было. Вся шахта почти сбежалась. Что, директор, зарядишь сегодня пушечку?

— Обязательно. Трахнем в честь бригады Данилы Григорьевича Пестрякова. И премия полагается за находку.

Данилка бросил погасшую папиросу и придавил сапогом. Он опять начал нервничать. Майский заметил это.

— Ты чего, Данила Григорьевич?

— Вы насчет премии сказали. Верно?

— Да, премия полагается.

— Так уж вы, этого-того, Александр Васильич, на всю бригаду чтобы.

— Вот что тебя беспокоит. Хорошо, хорошо. А теперь я тоже хочу взглянуть на то место, где лежат такие подарки.

— Пойдем, — пригласила Елена, — посмотри, где хранит свои сюрпризы наша «Комсомолка». Забой интересный.

Переходя шахтный двор, Майский с удовольствием думал, что хорошо начавшийся день имеет и хорошее завершение. Не часто такое бывает.

Домой Александр Васильевич попал поздно, хотя и торопился закончить все дела. Елена уже успела прибрать в квартире, привести от соседей ребенка и сейчас хлопотала на кухне, готовя ужин. Майский старательно вытер ноги о плетеный коврик у двери, снял плащ и с удовольствием почувствовал тепло и знакомые запахи своего дома.

— Послушай, Аленка, — заговорил он, направляясь к умывальнику, — у нас сегодня будут гости.

— Правильно, только гостей мне сейчас и не хватает. Перестань шутить.

— А я не шучу. Просто забыл сказать давеча, на шахте. Ты приготовься, вернее, приготовь что-нибудь. Я много народу пригласил.

Елена повернулась к мужу, держа в одной руке нож, а в другой наполовину очищенную картофелину. По его лицу она поняла, что он говорит серьезно, и вздохнула.

— Ты эгоист, Саша, и не жалеешь меня, а может, и не любишь больше… Ну ладно, гости так гости. Мне нравится, когда в доме народ, особенно, если это друзья. Но сегодня я устала и поволновалась. Кого же ты ждешь?

— Самый главный сегодняшний гость — Никита Гаврилович. Он приехал утром, это я тоже не успел тебе давеча сказать.

Жена чуть улыбнулась.

— Возможно, он придет со своим дядей Степаном Дорофеевичем. Помнишь его?

— Смутно. С дядей или без него, я рада видеть Никиту Гавриловича. Для меня он как близкий родственник. Еще кто-нибудь будет?

— Ага. Иван Иванович, вот только не знаю, со Стюрой или один. Дальше — Иван Тимофеевич и Оля, конечно, вот, кажется, и все, если только я кого-нибудь не забыл.

Елена облегченно вздохнула и снова принялась чистить картошку.

— С такими гостями я справлюсь. Есть кое-что в запасе.

— Я всегда догадывался, что из тебя получится отличная хозяйка, — он поцеловал жену в шею.

— Если ты назвал гостей, помогай готовить ужин. Вон на гвозде фартук. Надевай, и садись чистить картошку.

— Сейчас, мамочка, дело знакомое. А что-то я не вижу Катеньки. Она где?

Дверь приоткрылась, и из-за нее выглянула курчавая беловолосая малышка с большими, серыми, как у отца, глазами.

— А Катенька вот она, — серьезно сказала девочка.

— Здравствуй, Котеночек, — Александр Васильевич поманил дочь и, когда она, радостно улыбаясь, подбежала к нему, подхватил на руки и поднял к потолку. — Ты была послушной сегодня?

— Да, я была очень-очень послушной. А ты, папа, колючий как цветочек, который стоит на окне.

— Я побреюсь, дочка, вот только помогу маме, — он осторожно поцеловал девочку и опустил на пол. — Хочешь тоже помогать маме?

— Хочу, хочу!

— Тогда садись вот здесь, около меня и подавай из корзины картошку. А я буду чистить.

Несколько минут вся семья работала молча. Потом Александр Васильевич сказал:

— Вот беру картошку, Аленка, а мне кажется — самородок.

— И у меня они все время перед глазами, — охотно откликнулась жена. Видимо, пережитое на шахте еще не улеглось в ней. Сколько золота видела, но такие самородки — впервые. И рада, как давно не радовалась.

— Еще бы. О находке Пестрякова все газеты напишут. Жди корреспондентов, Аленка.

— Лучше бы без них. Будут везде соваться и мешать работать.

— Ну, знаешь ли. «Комсомолка» именинница и ты вместе с ней.

Гости не заставили себя долго ждать. Первыми пришли Иван Тимофеевич и Ольга. Буйный еще с порога, не успев снять полушубок, громко сказал:

— А где моя внучка? Где она прячется?

Откуда-то донесся тихий детский смех.

— Катюша! Ты где? Ну-ка, покажись нам.

Иван Тимофеевич отлично видел, как колыхнулась портьера, как на секунду из-за нее выглянула лукавая рожица, но продолжал игру. Большой, неуклюжий, он снял полушубок, шапку и пошел в комнату, обеими ладонями приглаживая волосы и говоря:

— Где моя внучка, куда вы ее спрятали? Уж не медведь ли ее утащил?

Опять послышался радостный, с трудом сдерживаемый смех, и, когда Иван Тимофеевич повернулся к портьере спиной, Катя бросилась к нему, обхватила ручонками ногу.

— Деда, я здесь! Здесь!

— Ах ты, шалунья-попрыгунья.

Буйный, как перышко, подхватил девочку, и она тотчас взобралась ему на шею.

— Будем продавать горшки?

— Будем! Будем!

— Горшки-и-и, кому нужны горшки, — хрипловато запел Иван Тимофеевич, медленно обходя комнату. — Кому нужны дырявые горшки.

Катенька заливалась счастливым смехом, и трудно было сказать, кому из них веселей. Дымова, выпроводив из кухни Александра Васильевича, стала помогать Елене.

Потом пришел Слепов.

— Почему без Стюры? — спросила его Елена.

— Так я же не в гости шел, — смутился Иван Иванович, — я по делу. А Стюра сегодня стирку развела.

— У вас всегда дела. Хоть когда-нибудь бы зашли просто так.

— Придем, Елена Васильевна, обязательно придем, — покашливая в кулак, пообещал Слепов. — А где же гость? Настоящий гость?

— Вы имеете в виду Никиту Гавриловича? Ждем. Вот-вот должен быть. Идите в комнату, к мужчинам, нечего тут стоять.

Иван Иванович расправил гимнастерку, посмотрел на себя в маленькое зеркало на стене и открыл дверь в комнату, откуда доносился смех Катеньки и рокочущий бас Буйного.

Плетнев пришел последним. Ваганов после бани разморился и остался дома. Увидев охотника, Елена бросила стряпню, на ходу вытирая руки фартуком.

— Никита Гаврилович! Здравствуйте, славный вы мой, — она протянула руку, затем решительно сказала: — Э, да чего там, лучше я вас поцелую, — и, обняв старого охотника, крепко поцеловала в щеку. — Как я рада снова вас видеть.

— А уж я-то, Елена Васильевна, я-то, — растроганно отвечал таежник. — Поверите ли, как соскучился по вас. Ведь все вы мне будто родные. Самые близкие люди.

— И мы вас родным считаем, Никита Гаврилович. Как хорошо, что вы наконец приехали. Насовсем, конечно?

— Вроде бы так… Ну рассказывайте, как живете. Слыхал, дочка у вас. Покажите ее.

Елена провела Плетнева в комнату.

— Катя, вот тебе еще один дедушка.

Девочка сразу притихла и спряталась за Буйного.

— Зачем прячешься, — строго сказала мать, — это нехорошо. Подойди и подай дедушке руку.

— Иди, Катенька, иди, — шепнул Иван Тимофеевич. — Никита, он хороший, ты не бойся.

— А я и не боюсь, — девочка подбежала к охотнику и протянула ладошку. — Меня Катей зовут. А тебя как?

— Меня-то? Никитой. Какая ты большая да славная. И на мать походишь, и на отца чем-то.

— И на дедушку еще похожу, — охотно сообщила Катенька. — Вон на него. На тетю Олю тоже похожу, и на тебя буду походить, если ты хороший. Я ужасно похожая.

Все рассмеялись, а девочка надулась.

Плетнев неумело погладил ребенка по голове.

— Смотри-ка, это я тебе принес, Катюша, — и вытащил из кармана сверкающий кристалл горного хрусталя. — Нравится?