Широкой, размеренной походкой шагал Никита Гаврилович. Он нес корзину с едой и ружье, с которым никогда не расставался. За ним шел Виноградов. Изредка они перебрасывались короткими фразами.

Когда пришли на место, стало совсем светло. Не мешкая, приступили к работе. Сашка и Пашка стали углублять начатый вчера шурф. Около них остался Виноградов, а Плетнев прошел еще немного вниз по реке, намереваясь взять несколько проб песка.

В полдень устроили перерыв, чтобы поесть и выпить горячего чаю. Сашка живо развел костер, набрал в котелок воды и поставил на рогульку. Виктор Афанасьевич пристроился на камне у костра и, грея немеющие от ледяного ветра пальцы, делал торопливые записи в толстой тетради. Пальцы плохо держали карандаш, строчки ползли по бумаге косо, а буквы в них прыгали. Таежник возился с корзиной, доставая припасы.

Издалека слабо докатились один за другим два выстрела, и немного спустя — еще два. Все сразу оставили свои занятия и прислушались.

— В лагере стрельба, — Плетнев посмотрел на начальника отряда. — Неладно там.

— Почему так думаешь, Гаврилыч? Может, твой дядя глухарей стреляет.

Никита Гаврилович покачал головой.

— Он не охотник. Опять же прихварывает.

— Да, да, я вспомнил, у него поясница разболелась. Ну, так, наверное, зверя пугнул от лагеря. Медведя, например.

— Выстрелов-то четыре было. Разные. Два ружья стреляло.

Инженер резко захлопнул тетрадь, торопливо засунул ее в планшет и встал.

— Тогда быстро в лагерь. А вы, ребята, оставайтесь.

Виноградов и Плетнев побежали к лагерю. Один за другим донеслись еще два выстрела. Пашка посмотрел на брата.

— Бежим и мы, Сашка, чего здесь-то сидеть? Ишь, какая стрельба там. Котелок-то, котелок-то с огня сними.

Братья Ильины побежали за начальником отряда и охотником. Виноградов оглянулся, но ничего не сказал.

В лагере увидели сбившихся в кучу лошадей. Из большой палатки выглянула испуганная Ксюша.

— Где Ваганов? — задыхаясь от быстрого бега, спросил Виноградов. — Чего молчите? Где он?

— Там, — Ксюша показала на палатку, — ранен он.

— Ранен? Кем? Кто стрелял? И объясните же, черт побери, что тут у вас стряслось.

У Ксюши задрожали губы. Она еще не пришла в себя от потрясения, которое, видимо, только что пережила.

— Тот… лесничий…

— Ну? Что лесничий? — Виноградов махнул рукой и полез в палатку. Плетнев был уже там. Начальник отряда и не заметил, когда охотник опередил его. Никита Гаврилович склонился около дяди. Левая рука Степана Дорофеевича была забинтована повыше локтя. Шмыгая носами, в палатку вползли ребята. Из бессвязного рассказа Ваганова, дополняемого не менее сбивчивым рассказом Ксюши, выяснилось, что около полудня они сидели возле палатки. Степан Дорофеевич чинил седло, а Ксюша готовила обед. Внезапно она увидела в кустах того самого человека, который уже приходил в лагерь и назвался лесником. Она узнала его сразу. Незнакомец держал поднятое к плечу ружье и, как показалось девушке, целился прямо в нее. Прежде чем она успела пошевелиться и закричать, раздались два выстрела. Ваганов упал, а возле уха Ксюши просвистела пуля. Степан Дорофеевич схватил лежащее рядом ружье и тоже дважды выстрелил. Сгоряча он даже не сразу почувствовал, что ранен в руку. Незнакомец скрылся за деревьями. Разозленный Ваганов бросился вдогонку. Прячась за стволами, он перезарядил ружье. То же успел сделать и неизвестный и снова дважды выстрелил, потом вскочил на лошадь — она стояла неподалеку — и ускакал. Степан Дорофеевич вернулся в лагерь, Ксюша перевязала ему руку. Рана оказалась легкой: пуля пробила мякоть руки, не задев кость. Но крови он потерял много.

— Знаешь, кто был? — Степан Дорофеевич посмотрел на племянника. И, не дожидаясь ответа, добавил: — Парамонов.

— Обознался, — возразил Плетнев. — Поблазнилось тебе.

— Говорю, Парамонов, — упрямо повторил старик. — Только не Игнат, а сын его, Федька. Я как глянул на рожу-то, сразу признал. Рожу-то никуда не денешь, вылитый отец. Обознаться не мог.

— Кто такой Парамонов? — спросил Виноградов.

— Из зареченских. Скупщик. Жил раньше в поселке, а как случилась революция — убег. С той поры о нем ни слуху ни духу. Федька-то, сын его, сказывали, наведывался на прииск, клад будто искал, что отец запрятал. Поймали тогда Федьку старатели, сильно побили. Потом он скрылся, и больше никто его не видал. А вот, видно, все шляется в здешних краях. Бандитом стал.

— Болит рука? — Виктор Афанасьевич придвинулся к Ваганову, участливо заглядывая в лицо.

— Пустяки, ты не тревожься. Жалко, я ему не влепил, одной бы пакостью меньше.

Плетнев осмотрел следы недавнего происшествия. Парамонов, если это действительно был он, ускакал на лошади. Гнаться за ним не имело смысла. Никита Гаврилович нашел в траве стреляную гильзу шестнадцатого калибра, положил в карман. С тем и вернулся.

Бандитское нападение поставило отряд в еще более затруднительное положение. Виноградов решил перенести лагерь в долину, где заканчивали работы, чтобы не распылять силы. Жаль было оставлять обжитую поляну, но из двух зол приходилось выбирать меньшее. Ведь никто не мог дать гарантию, что нападение не повторится.

Через неделю работы закончили. Отряд вышел в обратный путь.

Мерно, спокойно гудят дражные моторы. Семен Прокопьевич Зубов свыкся с их гулом, не замечает шума. День и ночь он слышит песню моторов, с ней ложится спать, с ней и встает. Не замечает драгер и того, как чуть вибрирует широкий понтон — тоже обычное дело. Семен Прокопьевич стоит в рубке, смотрит на лесистые берега котлована и думает свои думы. Среди сплошной еловой темной зелени проглядывают желтые пятна. Это березы меняют окраску. Скоро останавливать машину, к зиме готовить.

Как же все-таки сделать, чтобы драга работала круглый год? Обидно Зубову: столько времени большая хорошая машина будет стоять без пользы. До весны умолкнут моторы. Суровый мороз закует в лед котлован, вмерзнет в него драга.

Мелко-мелко, едва заметно подрагивает понтон. Один за другим шумно вылезают из воды ковши, и каждый несет порцию песка, высыпает в промывочную бочку и снова отправляется в воду за добычей. Повизгивает, поскрипывает бесконечная цепь, всплескивает вода. Скоро-скоро надолго умолкнет драга. А как же все-таки заставить ее работать?.. Вроде немногое и требуется: сохранить в земле тепло да не давать льду схватить в свои цепкие объятия драгу, чтобы вокруг нее немного свободной воды было, чтобы двигаться она могла. Двигаться и черпать песок. Но в этом-то вся и штука. Попробуй, реши такую задачу. Немало умных людей над ней бились и ничего не придумали. Вот, наверное, где-нибудь на юге такой заботы нет. Тепло, работай круглый год. А это два сезона, двойная добыча золота, выгода-то какая, шутка ли. Только есть ли прииски в южных краях и такие, чтобы с драгами. Не слыхал что-то. Интересно получается: словно нарочно все золото запрятано в самых глухих и трудных местах — на Урале вот, среди гор, в Сибири, Забайкалье, на Севере, где стужа лютая. Тяжело достается человеку золото. Может, потому и цена на него высокая, что добывать трудно. Сколько веков добывает человек желтый металл, а все не насытит свою потребность, все ему мало.

Слушает музыку машины Семен Прокопьевич, изредка переговаривается со старшим машинистом Зеленухиным, посматривает на берег — не покажется ли кто на дороге. Редко бывают на драге гости. Приедет директор, Слепов заглянет, женка чья-нибудь — и все. Скучно драгерам. От скуки лениво переругиваются, беззлобно подшучивают друг над другом. По серому небу низко плывут тоже серые облака — тоскливые и холодные. Нет-нет да протянет утиная стая, то свертываясь на лету в клубок, то растягиваясь в неровную живую ленту.

С тех пор как он, Зубов, заменил на драге Тарасенко, все более заботит его машина. Он теперь отвечает за нее и за весь экипаж. Семен Прокопьевич один, семьи у него нет, нет и других забот. А когда-то была и жена — молодая, красивая, веселая. Души в ней не чаял. Славно жили. Вот только детей Катя не рожала, а так им обоим хотелось сына или дочку. Подумывали из детского дома взять приемыша и воспитывать, еще бы лучше жили, да нелепая смерть унесла Катю. В три дня скрутила ее болезнь, и остался Семен Прокопьевич один. На всю жизнь. Не захотел второй раз жениться, и представить не мог, чтобы ее место заняла другая женщина. Катя, бывало, говорила: если умру я первой, ты, Семушка, опять женись. Живой о живом думать должен. Но Семен Прокопьевич на этот счет свое мнение имел и вот уже двадцать лет бобылем живет. Все теперь для него в этой драге. То и дело что-нибудь придумывает, приспособления разные.