Многому научился у Остапа Игнатьевича, с благодарностью его вспоминает и всю жизнь помнить будет. Добрый был человек. Что же с ним такое приключилось? Как в воду канул драгер. Ехал-ехал и не доехал. Сколько ни искали, даже следов не нашли. Всем прииском ходили. Он, Зубов, тоже ходил. И сейчас, говорят, еще ищут, да что толку, — ясно, погиб человек.

Вся ответственность за драгу теперь на нем, на Семене Прокопьевиче. Хорошо, что Остап Игнатьевич успел подготовить его, опыт передать, а то некому было бы заменить драгера и пришлось бы ждать, когда другого пришлют. Таких специалистов не густо. Они сами на вес золота.

Зубов наклонился к переговорной трубе.

— Галактион Дмитрич, я в поселок поеду. За меня останешься.

— Поезжай, — ответил старший машинист Зеленухин. — Когда вернешься-то?

— Утром жди. Заночую в Зареченске.

— Табачку бы привез, а? И мыла духового.

— Ладно. А ты смотри, чтобы порядок был.

Роман Петухов — молодой парень с девичьим веснушчатым лицом, отвез Семена Прокопьевича на берег вместе с его велосипедом — чудо-машиной. Велосипед Зубов собрал сам из разного хлама — не очень красивый, зато ходкий. Выйдя на берег Зубов оседлал велосипед и покатил по зареченской дороге. Машина скрипела, подпрыгивая на камнях, но резво одолевала пригорки и еще резвее с них скатывалась. Семен Прокопьевич крутил педали, не глядя на дорогу: этот путь он проделывал не в первый раз и знал, что через два часа будет в поселке. Трижды слетала цепь, он досадливо спешивался, надевал ее, подтягивал и ехал дальше.

После последнего и самого трудного подъема увидел дома Зареченска. По улицам Шли старатели, те, что отработали смену. Разговаривали о каких-то своих делах, закуривали на ходу. В окнах уже светились огни. У клуба собиралась молодежь. Теперь там почти каждый день крутили фильмы с участием Гарри Пиля и Дугласа Фербенкса. Кумиром девчат, да и не только их, стал клубный киномеханик веселый Лева Михельсон — высокий, черноглазый, с огромной густой и кудрявой шевелюрой. Своим чудесным аппаратом он потеснил гармониста Данилку Пестрякова на второй план. Данилка редко появлялся в клубе, гармонистов и без него теперь достаточно, а знаменитое кресло-трон куда-то исчезло.

Семен Прокопьевич остановился у дома, где жил директор прииска. Вкатил во двор велосипед и, прислонив его к забору, поднялся на крыльцо. Дверь открыла Елена.

— Вечер добрый, — поздоровался Зубов. — Дома ли сам-то?

— Недавно пришел. Заходите, Семен Прокопьевич.

— Вы уж извините, что я так поздно. Днем-то, сами знаете, работа не пускает. А надо бы повидаться.

— И хорошо, что пришли. Поужинаете с нами.

— Спасибо, Елена Васильевна, я ненадолго.

Семен Прокопьевич, осторожно ступая, прошел в комнату. Майский сидел на полу, по-турецки скрестив ноги, строил из кубиков башню. Он был в белой рубашке с закатанными выше локтей рукавами и расстегнутым воротом. Катенька подавала ему кубики. Семен Прокопьевич улыбнулся: он еще не видел директора вот так, в домашней обстановке.

— Крышу сделай, папа. И трубу. Бо-о-ольшую-пребольшую.

— Зачем же трубу? Мы строим башню. В ней будет жить Василиса Прекрасная.

— Я хочу трубу. И чтобы дым пошел… — девочка увидела Зубова и добавила: — Вот дядя. Папа, смотри, дядя.

Майский оглянулся, увидев драгера, живо встал.

— Семен Прокопьевич! Сколько времени собирался и, наконец, собрался. Как там у вас?

— Вроде бы все ладно.

— Садитесь, чего же стоять. Вы ведь не просто на огонек завернули.

Драгер послушно опустился на стул, положив большие руки на колени. Катенька смотрела на него во все глаза, потом решительно протянула ладошку.

— Познакомимся? Я — Катя. А вы кто?

Зубов смущенно кашлянул, осторожно пожал маленькую руку.

— Зубов я. На драге работаю.

— Вы будете со мной играть, Зубов? Мы с папой строим башню для Василисы Прекрасной. Надо, чтобы была труба, а папа не хочет с трубой.

— Катя, — строго сказал отец, — дядю зовут Семен Прокопьевич. Он пришел по делу. Ты поиграй одна, а нам надо поговорить.

— Нет, он Зубов, Зубов! Дядя сам сказал. И он хочет поиграть со мной.

— Пойди-ка лучше к маме и помоги ей.

Девочка надула губы и, обиженно взглянув на отца, ушла.

— Славная у вас дочка…

— Не очень послушная. Так о чем у нас будет разговор, Семен Прокопьевич? — Майский придвинул гостю коробку с папиросами. — Курите, не стесняйтесь, форточка открыта.

Зубов взял папиросу осторожно, словно боялся раздавить.

— Зима скоро, Александр Васильич.

— Скоро, — чуть улыбаясь, согласился директор. — Что же тут удивительного? Время подходит.

— Удивительного-то ничего нет, это верно. Опять драгу останавливать.

— А что делать? Зимой она работать не может.

— Не может. Вот о том и хотел поговорить.

— А!.. — Майский вспомнил давний разговор с драгером. — Значит, у вас есть какие-то соображения?

— Какие там соображения. Просто мыслишки покою не дают.

— Мыслишки — тоже хорошо. Чувствую, разговор у нас будет долгий, а потому сначала поужинаем. Лена! Лена, скоро ли ужин?

— Скоро, — послышалось из кухни. Там звенела посуда и доносились дразнящие запахи. Отчаянно топая ногами, вбежала Катенька.

— Скоро будем ужинать. Скоро будем ужинать.

Девочка уже забыла обиду, прижалась к отцовскому колену и, слегка откинув голову, лукаво посмотрела на Зубова. Он подмигнул, и Катенька звонко рассмеялась.

— А у меня будет белка, — сообщила она. — Живая. Дедушка из лесу привезет.

— Теперь давайте говорить о деле.

— Я, Александр Васильич, все насчет того, чтобы драга без остановки работала. Круглый год, значит. Ведь что у нас получается? В апреле начинаем сезон, лето работаем, осени половину прихватываем, а в октябре на прикол встаем. Полгода стоим. Так?

— Так. Я вас очень внимательно слушаю.

— Вот я все понять старался, что мешает, главное — что. Мороз. Верно. А вся штука в том, как он мешает. Ведь на деле что получается? Главная помеха — лед в котловане. Ходу машине не дает. Пока драга идет из одного угла забоя в другой, корка льда и успевает нарасти. При обратном ходе драга его ломает и, заходя в угол, прижимает к борту, спрессовывает. Тут получаются из тонких льдинок большие куски. При новых заходах лед все растет и растет, все теснее драге-то. И вот она уже со всех сторон окружена льдом и негде ей повернуться.

Чем больше говорил Зубов, тем речь его оживлялась, он все незаметно увлекался. Положив ладони ребром на стол, показывал, как маневрирует в котловане драга и как ее затирают льды. Майский с возрастающим интересом следил за рассказом драгера и согласно кивал: правильно, понятно.

— Вот, значит, я и подумал: бороться надо со льдом. А как? Быстро двигать драгу вперед, тогда много льда позади останется и его завалит галькой. В эфелях он будет. Только это, все-таки, мало делу поможет, ведь лед-то опять нарастет. Он и на шлюзы, на черпаковую раму, на цепи наплывет. Я уж не говорю, что мороз смазку прихватит. Выходит, хочешь не хочешь, а становись на прикол и закуривай.

— М-да, — Майский посмотрел в серьезные глаза Семена Прокопьевича. — В самом деле, давайте-ка закурим. Лучше думаться будет. Чертовски трудная проблема. Да еще грунт начнет промерзать, да… но вы что-то, вижу, придумали.

— Уж и не знаю, может, вам смешно покажется, Александр Васильич…

— Почему же смешно? Дело серьезное, тут не до смеха. Говорите.

— С одной стороны, драгу надо обогреть. Это ясно, как божий день. Ладно, обогреем. Паром, допустим. А как землю согреть? Земля-то у нас до двух метров промерзает. Тоже паром? Или водой горячей? Накладно вроде получится, а попробовать бы надо. Проложить трубы — магистраль паровую. От нее отводы, вроде этакой гребенки в обе стороны.

— Подождите, Семен Прокопьевич, — директор достал из шкафа тетрадь, развернул и положил перед Зубовым, дал толстый красно-синий карандаш. — Нарисуйте-ка здесь, как вы это себе представляете.