— Истинно к непогоде. Может, капель дать?

— Вот пристала. Спи ради бога.

Егор Саввич повернулся к стене. Он еще долго слышал, как вздыхает жена, осторожно двигает рукой — крестится.

Утром Сыромолотов в обычном своем наряде — драном зипунишке, стоптанных сапогах и неизменной фуражке — отправился не на конный двор, как обычно, а в контору. Там было полно народу: начальники шахт, штейгеры, десятники, механики, рабочие. Егор Саввич протиснулся вперед и увидел за столом молодого высокого человека с черными чуть вьющимися волосами и легкой сединой на висках. Смотрел он весело, говорил с улыбкой. Ухо уловило обрывок фразы.

— …выходит, работать нам теперь вместе, одно общее дело делать…

Сыромолотов встретился взглядом с новым директором прииска и поспешно отвел глаза. Он, он это, тот, что приезжал зимой еще при Еремееве и потом ходил по шахтам. Правильно жена сказала, с прииска «Нового» он. Егор Саввич отметил, что новый директор одет небогато, держится просто, улыбается все, на людей смотрит внимательно, видимо, кое-кого тут знает.

«Как же его фамилия? А, вспомнил — Майский. Александр Васильевич Майский».

— Несколько лет назад я изучал Зареченский прииск и вынес ему тогда приговор; дальнейшая разработка здешних песков невыгодна, надо разведывать новые месторождения, а не забивать деньги в пустую землю. В то время я был молод, горяч, не имел опыта, новичок в золотом деле. Но с моими доводами тогда согласились. Однако Зареченский прииск продолжал жить и живет до сих пор. Я тогда ошибся. А теперь приехал исправлять ошибку. Но будем говорить прямо. Ваш прииск запущен, прибыли он не дает. Надо многое менять, и прежде всего, старое изношенное оборудование, изменить организацию труда и заполучить хотя бы одну драгу… Меня сюда послала партия. Только с вашей помощью, только вместе с вами мы поднимем Зареченский прииск, вернем ему былую славу…

Майский сделал паузу, пытливым взглядом обвел лица старателей. По одобрительным кивкам понял: одобряют, согласны с его словами.

— Предупреждаю сразу: лодырям пощады не будет. На прииске останутся те, кто любит свое дело и знает его. Ну, а кто не знает, но хочет знать, тому поможем, учить будем. Так что, как говорится, уговор на берегу. Есть вопросы, товарищи?

Вопросы были. Многих интересовало, оставит ли директор прежние порядки или заведет свои, новые. И как это понять: поднимать прииск? А с шахтами как: старые бросать и строить новые? Что за штука драга и на кой шут она нужна, жили и без нее. Майский отвечал коротко, по-деловому. Иногда что-то быстро записывал в толстенный блокнот и одобрительно говорил:

— Дельный совет. Или:

— А вот об этом надо хорошенько подумать. Пока сам не увижу, ничего не могу сказать.

Шум в комнате нарастал. Теперь уже говорили сразу несколько человек и трудно было что-то понять в гуле голосов. Многие закурили, и хотя директорский кабинет был довольно обширен, от дыму стало сизо, пришлось открывать все окна.

Егор Саввич стоял вблизи директора, стараясь не пропустить ни одного его замечания, и лихорадочно соображал: а это как понимать? Хорошо будет или худо?

Кто-то легонько потянул его за рукав.

— Здравствуй, тятя.

Сыромолотов досадливо обернулся.

— А… Яков… Ты-то зачем здесь?

— А как же, — отозвался сын. — Мне тоже интересно. Давно ли приехал, тятя?

— Вечером. Где шлялся вчера?

— Не шлялся я. В клубе сидел. Из Златогорска приезжий рассказывал про международный капитализм.

— Выйдем нето, душно здесь. Ишь, ведь как надымили, дохнуть нечем.

Они протиснулись к выходу. Егор Саввич строго посмотрел на сына.

— Сегодня вечером чтобы дома был. Разговор у меня есть.

Лицо Якова сразу поскучнело.

— Ладно, тятя, — и, помолчав, осторожно спросил: — А может, сейчас и поговорим?

— Эвон чего. Разговор сурьезный, не для чужих ушей. Да и не время сейчас. На конный двор надо. А ты куда?

— Известно, на шахту.

— Бумажки писать?

— Надо же кому-то писать. Сам знаешь, грамотного народу у нас не густо.

— Ну-ну, иди нето.

Они разошлись в разные стороны.

Из приисковой конторы выходили люди, возбужденно переговаривались и растекались по улицам. Сыромолотова догнал высокий и тощий, как жердь, Данилка Пестряков.

— А я к тебе, Егор Саввич. Вот и ладно, что встретил, не надо на конный двор топать. У меня свои дела есть.

— Зачем я тебе спонадобился?

— Не мне, а новому директору.

— Зовет, что ли?

— Да нет. Велено двуколку к конторе подать. Новое начальство поедет прииск смотреть.

— Тьфу ты, бедолага. Так бы сразу и сказал. И когда ты, Данилка, человеком станешь?

— А я кто же? Ты, Егор Саввич, этого-того, — Данилка, когда волновался, начинал слегка заикаться. — Не очень, знаешь ли. Человек я и есть.

Обиженный Пестряков сразу поотстал от Сыромолотова и, вымещая незаслуженную обиду, крикнул ему вслед:

— Так чтобы двуколка была. Живо подать велено.

Егор Саввич про себя чертыхнулся: «Всякий сопляк еще командовать станет. Вот времечко треклятое, прости меня, господи, на скором слове». И неизвестно, к кому это относилось: к Данилке Пестрякову или к новому директору.

Майский вышел на конторское крыльцо и первое, что увидел — щегольскую двуколку на высоких рессорах. Серый в крупных яблоках жеребец, отлично вычищенный, с аккуратно подстриженной гривой-щеткой, бил копытом землю и нетерпеливо мотал головой, позвякивая удилами. Не менее щегольская сбруя, украшенная медным набором, была под стать и коню, и двуколке.

— А Владимир Владимирович любил комфорт, — смеясь, заметил Майский и посмотрел на своего спутника — инженера Воронцова.

— На это его хватало, — сухо отозвался тот. — И жил он, между прочим, в бывшем особняке управляющего. Занимал добрую половину этой громадины. — Инженер показал на белеющее вдали среди высоких деревьев здание. — А вы, Александр Васильевич, где остановились?

— Есть тут у меня старые знакомые: старушка с сыном-инвалидом. Марфа Игнатьевна. Знаете?

Воронцов неопределенно мотнул головой, что можно было понять и как утвердительный ответ, и как отрицание.

— Вы со мной, Евгений Павлович, или у вас другие дела есть?

— Дела всегда найдутся. А кто вам прииск покажет? Вы человек новый.

— Какой там новый. Начинал здесь работать. Правда, с тех пор много воды в Черемуховке утекло. Так если дела не ждут, оставайтесь, а завтра и уедете в Златогорск. Впрочем, у нас еще будет время и поговорить, и на шахтах побывать.

— Да, конечно, конечно, — согласился Воронцов. — Мне надо посмотреть архивные материалы. Поеду я завтра.

Он вернулся в контору, а Майский достал папиросу, размял и закурил.

— Иван Тимофеевич, поехали, что ли?

Буйный сидел в тени на завалинке, разговаривал с каким-то дряхлым дедом. Бывший партизан располнел за последние годы, грузно поднялся.

— Поехали, Александр Васильич. Любопытно мне на прииск посмотреть. Тоже бывал здесь когда-то.

Майский подошел к двуколке, весело глянул на паренька лет пятнадцати, державшего под уздцы жеребца.

— Давай знакомиться. Тебя как звать-величать?

— А Федькой.

— Ну ладно, Федя, поехали. Конь-то тебя слушается?

— А чего бы ему не слушаться-то? Пегаска — конь добрый. Второго такого на тыщу верст вокруг не найти.

— Ну, уж на тыщу, хватил, Федя. Только почему ты его Пегашкой зовешь? Он же серый, а не пегий. Я в мастях лошадей немного разбираюсь.

— А не Пегашка. Пегаска, понимаете? Пегас, значит. Был когда-то в далекие времена такой знаменитый конь с крыльями.

Александр Васильевич от удивления присвистнул и еще раз оглядел паренька с головы до ног. Совсем мальчишечье лицо в веснушках, курносый нос, мягкие светлые волосы. Одет был Федя в черные бархатные шаровары, шелковую голубую косоворотку, бархатный картуз с большим лакированным козырькам и щегольские сапоги из желтого хрома. «Ни дать, ни взять — барский казачок», — подумал Майский и спросил: