— Это кто же такое чудное имя придумал коню?

— А Владимир Владимирыч, кто же еще? Пусть, говорит, будет Пегас. А мне что, Пегас так Пегас. Лишь бы шибко бегал.

— Ладно, Федя, поехали. Удивляюсь, как Владимир Владимирович еще и тебя не перекрестил.

— А пробовал, — ухмыльнулся паренек. — Ты, говорит, имеешь грубое имя, буду звать тебя не Федором, а Франческом. Только я не согласился. Какой я Франческа, если на самом деле Федька? Засмеют ребята.

— Правильно, что не согласился. Федор — это русское имя. Хорошее.

Двуколка мягко покатилась по пыльной дороге, слегка покачиваясь на выбоинах. Пегас, оправдывая свое имя, летел будто и впрямь на крыльях.

Иван Тимофеевич, показывая на голубую спину юного кучера, тихонько сказал Майскому:

— Славный вроде бы паренек. Сирота… Отца не знает. Вспомнил я, была у нас в деревне многодетная женщина. Ребят полно, а мужа не бывало. Спрашиваю как-то старшого: где твой батька? Нет, отвечает, у меня батьки. Как это нет, должон быть. А так, поясняет, мамка-то у нас одна, а в батьках вся деревня ходила.

Майский невесело усмехнулся.

Внимание директора привлекла ватага ребятишек, возившихся вокруг какого-то предмета, похожего на почерневший обрубок бревна. Ребятишки громко кричали, прыгали, размахивали руками.

— Что они делают, Иван Тимофеевич?

— Не разгляжу, глаза слабы стали.

— А пушка там валяется, — вдруг сказал Федя, не поворачиваясь к седокам. — В войну мальцы играют. Это у них первейшая забава.

— Пушка? Как она сюда попала? Давай-ка, Федя, подвернем туда.

При виде незнакомых людей ребятишки, словно по команде, умолкли и во все глаза смотрели на Буйного и Майского, Видно было, что они немного напуганы и каждый решает: дать стрекача или остаться на месте и посмотреть, как поведут себя незнакомцы.

— Здравствуй, племя младое, незнакомое, — сказал весело Александр Васильевич. — Вы что тут делаете?

Никто ему не ответил. Тогда Майский вылез из двуколки, подошел ближе.

— Правда, пушка. Кажется, вполне исправная. Посмотри-ка, Иван Тимофеевич.

Буйный подошел, присел на корточки возле пушечного ствола, покоившегося на обломках лафета.

— Она не стреляет, — несмело сказал Пашка Ильин, он вместе с братом Сашкой тоже был здесь. — Совсем не стреляет.

— Так-таки и не стреляет? — усомнился директор. — А вот мы ее починим да почистим, она и начнет стрелять. Иван Тимофеевич, пушку надо забрать и отвезти в контору.

Сашка толкнул Пашку под бок, тихонько сказал:

— Узнал? Тот дядька, что зимой приезжал. Еще нас чуть не стоптал, когда славить бегали.

— Верно, он, — отозвался Пашка, но сейчас ему было не до воспоминаний. — Пушка наша! — тревожно выкрикнул он. — Мы в войну играем.

— А я что говорю? — глаза директора смеялись. — Я и говорю, ваша. Отбирать ее у вас не собираюсь. Поставим пушку около конторы, она еще может пригодиться. А вы там играть будете. До свидания, ребята.

Двуколка быстро покатила дальше, и вслед ей еще долго смотрели, разинув рты, удивленные ребята.

Знакомство с прииском Майский начал с самой старой зареченской шахты «Золотая роза».

Там уже слышали о приезде нового директора, но так скоро на шахте его не ждали. Началась суета. Из конторки выбежал растрепанный старичок в длиннополой поддевке, без фуражки. Подобрав обеими руками полы своей несуразной одежды, он затрусил к двуколке, остановился шагах в двух и, щуря близорукие глаза, посмотрел на Майского, потом на Буйного, пытаясь угадать, который из двух директор. Наконец решительно двинулся к Александру Васильевичу и сунул ему сухонькую ладонь.

— Очень рад-с. Позвольте представиться: Афанасий Иваныч Петровский. Исполняю обязанности начальника шахты, так сказать-с.

— Здравствуйте, Афанасий Иванович. Мне тоже весьма приятно познакомиться с вами. А вот Иван Тимофеевич Буйный, — говоря это, Майский вспомнил, что начальника «Золотой розы» Шумилова сняли за хищение металла раньше, чем директора прииска Еремеева, а нового пока не прислали.

Маленькая ладонь Петровского утонула в огромной ладони бывшего партизана. Наверное, Иван Тимофеевич перестарался: лицо Афанасия Ивановича искривила гримаса боли. Он поспешил отдернуть руку.

— Очень рад-с. Очень-с.

— Хотим посмотреть ваше хозяйство, Афанасий Иванович. Не возражаете?

— Почту за честь. Вы уж извините меня, Александр Васильич, не был я утром в поселке, хотя и знал, что вы всех начальников собираете. Дела не позволили. А шахту я вам покажу с огромным удовольствием. Только и вымолвить-то совестно, не на что смотреть. Увяла наша роза.

— Тем более мне интересно. А как понять, — увяла роза?

Петровский горестно вздохнул.

— «Золотая роза», может, вам приходилось слышать, знаменитая была шахта. На ней даже царь бывал-с. И золото давала отменное-с. Много. Богатейшие пески. Да-с… Слава о нашей шахте далеко по Уралу катилась. А теперь… — он опять вздохнул, — погибает «Роза». И смотреть на это больно. Ведь я на ней скоро сорок лет как работаю. Мальчишкой пришел и вот… состариться успел.

— Минутку, Афанасий Иванович, я опять вас не понимаю. Вот вы сказали, погибает шахта…

— Да-с, погибает, сказал и могу повторить-с. А легко ли мне такое говорить. Вот вы сами увидите: все оборудование, механизмы старые, того и гляди рассыпятся. Ведь аварии могут быть… и бывают. Ужасно, это. Говорят, на другие прииски новые машины поступают, а нам ничего. Почему в немилости мы? Чем провинились? Ведь гвоздя ржавого не допросишься, — рассказывая, Петровский все больше волновался.

— Что ж, давайте посмотрим, а потом вместе и подумаем, как дальше быть. Да вы успокойтесь, Афанасий Иванович. Я вас отлично понимаю. А как считаете, может, «Золотой розе» пора… на покой?

Петровский испуганно взмахнул обеими руками, словно крыльями, и смешно хлопнул себя по бокам. Заговорил быстро, проглатывая окончания слов.

— Что вы, что вы, Александр Васильич! Какой там покой. Вот многие так считают, и Владимир Владимирыч тоже. Потому и запустили шахту. А ведь не зря она называется золотой. Золотой-с! Уж вы поверьте старику, если нам помочь, хотя бы немного, «Роза» себя покажет. Она, матушка, за ласку и заботу отблагодарит-с.

Майский, Буйный и Петровский спустились в шахту. С первых шагов директор увидел картину полной разрухи. Подгнившие подпорки угрожающе поскрипывали, по стенкам забоев сочилась вода, всюду растеклись лужи, грязь цепко хватала за сапоги. Во мраке кое-как мерцали огоньки и словно призраки двигались людские фигуры. Работать в таких условиях было и тяжело, и опасно. По рельсам катились нагруженные песком вагонетки, покачиваясь из стороны в сторону, грозя опрокинуться и вывалить свой драгоценный груз.

Когда поднялись на поверхность, лицо нового директора помрачнело. Он долго еще сидел в тесной конторке с Афанасием Ивановичем, слушал его невеселые рассказы и делал пометки в записной книжке. Потом поехали дальше. И на других шахтах — «Таежной» и «Комсомольской» — картина была не лучше.

Объезд всего прииска закончили поздно вечером. Майский все больше хмурился, курил папиросу за папиросой. Буйный поглядывал на него, кряхтел и тоже молчал. Пегас бежал так же быстро, как и утром. Федя изредка покрикивал на него, больше для порядка и солидности.

— Что, Александр Васильич, невеселая картинка-то? — нарушил наконец молчание Буйный.

— Да уж куда веселее.

— Оно, конечно, не наш Новый. Там такого не увидишь.

— Не будем говорить о Новом. Нам здесь работать.

— Знал ведь куда идешь.

— Знал. А я тебе, Иван Тимофеевич, вот что скажу. На Зареченский прииск крест ставить рано. Петровский верно говорит. Не было здесь хозяина. Если по-настоящему за дело взяться да труда не пожалеть, да кое-какую технику сюда — воскреснет старый прииск. Из мертвых воскреснет.

— Может, и так, спорить не буду, я в этом не разбираюсь. Ты мне вот что объясни, Александр Васильич, зачем тебе пушка-то понадобилась. Аль не навоевался еще?