Несмотря на неудачи, Егор Саввич не оставлял надежды. В каждую поездку он обязательно заглядывал в какой-нибудь дальний уголок и, сколько удавалось, ковырялся в земле. Старательством занимался с весны, как только чуть оттаивала земля, и до первых осенних заморозков, пока кайла со звоном не отскакивала от твердой, как камень, земли. В минуты отчаяния подумывал: не бросить ли все, не уехать ли куда-нибудь из Зареченска, может, на новом месте дело по-новому пойдет. Но одумавшись, решал не торопиться, еще попробовать. Снова копался в земле, считал редкие золотые крупинки, что порой попадали в ковш, и все искал, искал…

И нашел ведь. Случайно совсем, почти у самого Зареченска, в каких-нибудь сорока верстах.

Было так: возвращаясь из поездки на прииск Холодный, Егор Саввич, измотанный долгой дорогой, остановился передохнуть. Ослабив подпругу, пустил лошадь пощипать молодую траву, а сам прилег под раскидистым кустом, вытянув онемевшие от долгой езды ноги. Неподалеку опустилась на куст сорока и громко, тревожно застрекотала. Сыромолотов нащупал рукой камешек, намереваясь запустить им в болтливую птицу. Удивила необычная тяжесть малого по размерам камня. Поглядел Егор Саввич, а в руке не простой камень — кварцевый и сбоку самородок прилип не меньше голубиного яйца. Бывшего заводчика бросило в жар. Живо поднялся, затрясся, словно в ознобе. Где только что камень подобрал, второй такой же лежит, а рядом в ямке еще. От счастья дух захватило.

— Господи, — зашептал Егор Саввич вмиг пересохшими губами. — Господи! Неужто молитву мою услышал, неужто счастье послал…

Как и от большой беды, от счастья люди тоже, случается, плачут. Сел Сыромолотов на колодину, что оказалась рядом, и крупные слезы сами собой покатились из глаз, всю бороду вымочили, хоть выжимай. Опомнился, пугливо оглянулся по сторонам: не видит ли кто. Но вокруг было тихо и спокойно. Сорока, испуганная резким движением человека, сорвалась с ветки и улетела.

Егор Саввич торопливо запихал самородки за пазуху, присыпал ямку землей, сверху навалил камень. Достав нож, сделал на ближних деревьях затески. Потом поймал лошадь, подтянул подпругу и, забыв про усталость, заторопился в Зареченск. Отдохнувшая лошадь бежала бойко. Солнце опускалось за кромку дальнего леса, разбрасывая среди облаков пучки лучей, ярко осветило красноватым светом Круглицу.

А дома Сыромолотова ждала новость. Едва он переступил порог и швырнул на лавку фуражку, как к нему подплыла дородная Аграфена Павловна. Услужливо принимая рваный зипунишко, нараспев заговорила:

— Слыхал, отец, новость-то какая.

Егор Саввич досадливо отмахнулся.

— Погоди ты со своими новостями. Дай человеку дух перевести. Считай, верст пятьдесят отмахал. Маковой росинки с утра во рту не было. Собери-ка на стол.

Аграфена Павловна сразу умолкла, знала: если муж устал, лучше к нему не подходить. Нрав у него крутой, можно и разгневать, тогда ничем не умаслишь. Заторопилась на кухню, забренчала там посудой. На столе, накрытом чистой скатертью, мигом появился горшок со щами, второй — с кашей, возле них плетенная из тонкой лозы хлебница с ломтями свежего ржаного хлеба, солонка и горчичница.

Сыромолотов стянул пыльные сапоги и сунул ноги в мягкие, отороченные рыжим лисьим мехом, домашние туфли. Сбросил пропотевшую ситцевую рубаху, штаны и, оставшись в исподнем, прошел за занавеску, где в углу висел круглый медный рукомойник. Долго плескался там и фыркал, смывая дорожную грязь, а когда появился из-за занавески, жена услужливо подала синий бархатный халат, помогла надеть и молча ждала дальнейших распоряжений. На ходу завязывая шелковый пояс с круглыми пушистыми кистями, Егор Саввич прошел к большому овальному зеркалу. Не глядя, протянул руку к приземистому комоду, нащупал расческу. Егор Саввич любил порядок, и в доме все это знали. Не дай бог, если какая-нибудь вещь окажется не на своем месте. Как-то сын Яков то ли из озорства, то ли случайно положил на место расчески кухонный нож, которым строгал перед этим какие-то палочки. Сыромолотов, не глядя, взял нож, дважды махнул им по бороде и только тогда заметил, что у него в руке. В следующий момент он отбросил нож, да так, что тот, перелетев комнату, вонзился в дверь и остался там, покачиваясь.

— Чьих рук дело? — Егор Саввич грозно посмотрел на жену.

— Не-не знаю, отец, — пролепетала перепуганная Аграфена Павловна. — И как он туда попал, ума не приложу.

— Яшка! Яшка! А ну поди сюда.

Открылись створки двери, боязливо выглянул Яков. Голос отца не предвещал ничего хорошего.

— Ты нож на комод положил?

Отпираться было бесполезно, и сын утвердительно мотнул головой.

— Ах, значит, ты? Шутить над отцом вздумал? Я вот сейчас тоже над тобой подшучу.

Яков был тут же примерно выпорот и ушел, всхлипывая, придерживая штаны одной рукой, а другой размазывая по лицу слезы.

Это было давно. Сегодня расческа — старинная, в серебряной оправе, лежала на своем обычном месте. Егор Саввич несколько раз провел по курчавой, начинающей седеть бороде, довольно оглядел себя и повернулся к жене.

— Наливай.

Вкусно запахло томлеными в печи щами. Сыромолотов размашисто перекрестился на образа и грузно опустился в мягкое кресло. Перед ним уже стояла тарелка, наполненная до самых краев, и рядом блюдечко с очищенной головкой лука. Аграфена Павловна протянула мужу синюю граненую рюмку с настойкой. Он выпил одним глотком, закусил луком. Жена сидела напротив, сложив на животе руки. Покончив со щами, Сыромолотов откинулся на спинку кресла. В тарелку лег большой кусок мяса.

— Выкладывай свои новости, — потребовал Егор Саввич, шумно высасывая из кости мозг.

— Сказывают, новый дирехтор в Зареченск приехал.

Сыромолотов уронил кость в тарелку.

— Ты постой, зря-то не болтай. Какой директор?

— Вместо, значит, Еремеева Владимира Владимирыча. Тот будто, что зимой приезжал, на рождество.

— Н-но?

— Вот те истинный Христос. Сегодня и приехал. Сказывают, с прииска Нового.

— С прииска Нового?

Сыромолотов отодвинул тарелку и в раздумье забарабанил пальцами по столу.

— С чего бы это директора стали менять?

— Не знаю, отец, моего ли ума такое дело.

— Да уж верно.

Кончив есть, Егор Саввич опять перекрестился на образа и прошелся по комнате. Аграфена Павловна, убрав со стола, пошла в кухню мыть посуду. Время от времени она выглядывала оттуда, бросая на мужа беспокойные взгляды. Видать, новость встревожила его. Новый директор, шутка ли. И как такая перемена отзовется на их семье?

А Егор Саввич все еще не мог прийти в себя после находки. Перед глазами стояла лесная лужайка, ямка, в которой, как в гнезде, лежали самородки. Даже сороку на ветке видел. Не прилети эта птица, не видать бы ему золота. Хорошо ли место-то приметил, не сбиться бы, когда во второй раз придет. Торопился, не успел даже толком и ямку осмотреть. Взял, что сверху лежало. А чего торопился? Кого боялся? Впопыхах-то, поди, и просмотрел самородки. Ну да никуда они не денутся, пусть полежат. Вот бы теперь заявочку сделать, да участок-то остолбить и с богом, в час добрый. Да разве мыслимо теперь за такое дело приниматься. Не те времена, не те. Нынче все до последней крупинки в приисковую кассу сдают. Все, дескать, наше, общее. Нечего сказать, хороши порядки. Нашел золото, а попользоваться нельзя. Подождать придется. Слетят Советы, вернутся добрые прежние порядки, вот тогда и до золота черед дойдет. Тогда и заявочку можно наладить, остолбить участок-то. Понятно, кое-кому руку позолотить придется, не без того. Зато все по закону будет, как полагается. А пока — молчок. Никому ни слова.

Ложась спать, Егор Саввич вспомнил про самородки. Они остались в кармане зипуна. Вышел в прихожую, достал золото, завернул в тряпицу и вынес во двор. Потом, лежа на пышной перине, долго еще ворочался и кряхтел.

— Ты чего, отец, не спишь?

— Притомился, поясница разболелась. К непогоде, поди.