— А он серебряный или мельхиоровый? — спрашивает.

— Нет. Из серебра вот на этой витрине. Они дороже. А из мельхиора раньше ложки делали. Этот же из алюминия с добавками. Вот здесь выставлены крестики из латуни.

Она продолжает вертеть крестик в руках, но не смотрит на него.

— А вы давно здесь работаете?

Делаю вид, что совершенно не удивлена ее вопросом.

— Давно, — если считать каждую минуту, проведенную за прилавком, то окажется вполне прилично.

— А я раньше вас не видела. А вас как зовут?

— Видимо, попадали на мою сменщицу, — игнорирую ее вопрос.

Мне не нравится ее интерес. Отчего-то кажется, что он совершенно неспроста.

— Вы будете брать? — перебиваю. — Если нет, то прошу простить, за вами очередь.

Из очереди только старушка, живущая на соседней улице. Она каждую неделю ходит по воскресеньям, ставит свечи за упокой родных. У нее вся семья погибла. Взорвались в доме во время взрыва бытового газа. Старушка покупает целую связку свечей и пока они все не сгорят из церкви не уходит. Мне Любовь Степановна рассказывала.

Сегодня она дома, печет пироги. А мне приказала поработать до шести вечера, а потом в спешном порядке бежать домой. Чтобы успеть поесть пока горячие.

Стоило вспомнить о ее козырных угощениях, как в животе заурчало. Громко и прызывно. Забеременев стала есть за двоих. Даже токсикоз не помешал. Набрала несколько килограммов, отчего личико округлилось. В платке так и вовсе я становилась круглолицая. Совершенно на себя не похожая.

— Ой, простите, — девушка начала извиняться. — Крестик я возьму. Положите его в подарочную коробочку.

Странная она, подумала я, стоило за ней закрыться двери. Купила копеечный крестик, а к нему дорогую коробочку.

— Деточка, мне как обычно, — просит баба Ира. Кажется, так ее называла Любовь Степановна.

Я поворачиваюсь к конторке, достаю связку свечей, начинаю отсчитывать дюжину. Про необычную посетительницу тут же забываю. Мало ли странных людей ходит?

На сегодня рабочий день подходит к концу. Я пересчитываю выручку. Записываю в книгу учета доходов и расходов. Раскладываю товар по местам. Все стопочки со свечами подравниваю. Проверяю остатки дорогих крестиков и иконок. Хочу чтобы везде был порядок, чтобы Любовь Степановна даже на миг не усомнилась в мне и своем желании приютить беженку.

Закрываю лавку на ключ, опускаю ролл-ставни. По пути домой заглядываю в соседний магазинчик и покупаю триста грамм карамелек. Любовь Степановна любит пить чай с раковыми шейками.

Почти возле дома оборачиваюсь от взгляда в затылок. Останавливаюсь. Внимательно осматриваю улицу. Ничего необычного. Соседские мальчишки играют в мяч, перебрасывая через забор. Около проезжей части спит Черныш — приблудный пес, которого знает вся улица. Всем миром его и подкармливаем. Больше ничего необычного.

Показалось.

Поворачиваю ко двору. Калитку закрывает замок-журавлик. Нажимаешь с одной стороны на ручку, засов и открывается. Лязг металла по металлу заставляет скривиться. Не люблю противные звуки.

Прохожу по двору, любуясь на цветы, выставленные в окне. Любовь Степановна очень любит герань, отвечающая ей взаимностью. Цветет круглый год.

Еще с порога чувствую аромат пирогов.

— Любовь Степановна, это я пришла, — кричу, еще даже не увидев старушку в лицо. Знаю, что вначале надо пройти в ванную на веранде и вымыть руки. А то меня сразу усадят за стол. Потом самой не захочется уходить от божественной выпечки.

— Проходи, Ляля, я тебя уже заждалась, — вначале слышу голос Любовь Степановны. Следом она появляется, останавливаясь в дверях. На старушке цветастый передник, о который она вытирает руки.

Я бегом заканчиваю мыть руки и спешу к столу. Сразу же выкладываю из сумки конфеты, зная, что старушка обрадуется подарку.

— Как пахнет, аж слюнки текут, — начинаю хвалить еще до того, как попробовала ароматную выпечку.

Любовь Степановна расплывается в улыбке и пододвигает ко мне пироги.

— С капустой. С мясом. С картошкой. Еще сладкий сделала. С яблочным джемом. С какого начнешь? — улыбается она.

— Со всех, — отвечаю, с удовольствием вгрызаясь в первый попавший под руку кусок пирога. Он оказывается с картошкой.

Ночью не могу сомкнуть глаз.

Верчусь с бока на бок. Что-то не дает уснуть. Видимо, пирогов переела. Встаю с кровати иду в кухню попить воды.

Где-то в душе тлеет беспокойство. Беспричинное. Неясное.

С сушки беру кружку. Наливаю в нее из под крана воду. Подношу к губам. По привычке смотрю в окно, выходящее во двор.

На улице уже светает.

Почти утро. Еще не совсем видно, но кое-что различить можно.

Вроде все как обычно.

И тут замечаю неясную тень. Она движется.

Что это?

Человек?

В груди громко начинает стучать сердце. Буквально выпрыгивает.

Может быть мне показалось? Ночью и не такое привидится. Я замираю, не зная что делать. Продолжая держать кружку у лица.

Несколько мгновений размышляю. Позвонить в полицию? Пусть проверят.

А если во дворе никого нет, то меня на смех поднимут. Еще накажут за ложный звонок.

Может разбудить Любовь Степановну?

Но что сделает старуха? Если это грабитель, то вряд ли задержит. А если я обозналась, то лишь разбужу старую женщину.

Жалко. Не стоит ее беспокоить. Она и так за свою жизнь натерпелась.

Но тогда что?

Силуэт не двигается, но и не исчезает.

Стоит на том же месте. Без движения.

Сердце чуточку успокаивается, замедляя свой бег. Мысли в голове более связные. Стройные. Но беспокойство не отпускает.

Просто пойти в комнату и лечь спать, не получится. Надо выйти и посмотреть. Чтобы убедиться, что все хорошо. А на улице никого нет. Всего лишь игра моего воображения.

Я ставлю кружку на стол. В качестве оружия ее вряд можно использовать. А вот длинную скалку или нож можно. Только я боюсь холодное оружие. Да и ножи у Любовь Степановны все больше кухонные, маленькие. Был бы тесак, тогда не страшно. А маленьким ножом никого не испугаешь.

Выбираю скалку. Она и в руке привычнее лежит. Да и ей вряд ли кого можно поранить. Разве что по голове стукнуть. Это не оружие, а так, больше для острастки.

Да еще надо одеться. На улице не май месяц. Уже холодно. Я иду в коридор, снимаю с вешалки плащ. При этом не забываю забрать из кухни скалку. С нею надежнее.

Мне нравится ее тяжесть. Она успокаивает.

Перед выходом во двор замираю. Делаю несколько вдохов. Пытаюсь собраться с мыслями. Успокоиться. Холодная голова лучшее оружие.

Наконец, отодвигаю щеколду. Затем проворачиваю замок.

Глубоко вдыхаю и толкаю дверь.

Замираю на пороге, боясь сделать шах в предрассветное молоко. На улице туман. Упал на землю за несколько мгновений пока я думала выходить или нет.

Света ни в коридоре, ни тем более на крыльце не зажигала. Боялась, что ослепну, стоит оказаться на улице. А так сразу увижу есть кто во дворе или это фантазии моего воображения.

Однако с крыльца ничего не видно. Чтобы убедиться есть ли кто во дворе нужно выйти в этот самый двор.

Прежде чем сделать шаг, оглядываюсь, словно ища поддержки у дома. Не сильно, но помогает.

Появляется крошечная, но уверенность.

И я шагаю в молоко.

Зверь не чувствовал холода, хотя стоял под открытым небом уже пятый час.

Вначале, когда узнал, что Ляля никуда не уехала, хотя должна была рвануть куда-нибудь подальше — в глушь или на крайний случай в другую страну, думал свихнется от радости. Рвался тут же лететь к ней.

В груди все пело и рычало одновременно. От переполняющих эмоций хотелось рвать и крушить, в то же время тихо повизгивать, счастливо дурея.

Она здесь. Она здесь. Она здесь. Билась в мозгу одна единственная мысль.

Я скоро ее увижу.

Он почти уже запрыгнул в машину, прервав важное совещание, когда услышал от Ильи: