Перед возвращением он специально заехал в магазин и долго выбирал подарок для Ляли.

Хотел удивить.

Знал, наверняка, что золото и брильянты не порадуют Лялю настолько, как порадует мягкая игрушка. Вот и выбрал самую огромную, которую сумел найти. С трудом втиснул в машину. А потом с трудом вытащил, чуть лапу не оторвал.

Заяц вид имел чуточку придурковатый, с высунутым языком и чуть свисающим ухом. Чем-то напоминал кролика Роджера из одноименного мультфильма. Скорее всего, изготовители с него и срисовывали, когда рисовали эскиз.

Шея зайца оказалась самым тонким местом, зато позволяла хорошо за себя держать огромную плюшевую тушу.

— Ляля? Ляля? Ну где же ты? — Ляля не отвечала. — Наверное, спит, — вслух решил Зверьев.

Он легко взбежал по лестнице, сразу же направившись в спальню.

По пути наверх, не понятно по какой причине, судорожно застучало сердце. Он еще мельком подумал, что выпил слишком много кофе. Пожалуй, в следующий раз не следует глушить напиток литрами.

Дверь в спальню оказалась открыта.

В дверном проеме Зверь заметил движение. Но на силуэт Ляли человек в комнате походил меньше всего.

— Иваныч, что ты тут делаешь? — рявкнул он с порога, когда узнал кто именно находится в спальне.

Тот очень тщательно собирал осколки вазы в совок.

— Что за бардак в комнате? — обвел глазами внутреннее пространство.

— Извините, Сергей Леонидович, не успел убрать, — принялся извиняться Иваныч, продолжая собирать осколки.

— У нас были гости? — напряженным голосом спросил Зверьев, до хруста сжимая в руках мягкое тело зайца. — Где Ляля? Что с ней? Ее похитили? — хрипло прокаркал мужчина.

В горле пересохло. Перед глазами промелькнули картинки, одна страшнее другой.

Он мысленно выручал девушку из лап похитителей. Зная, что отдаст все, чего бы не попросили.

Для Зверя не имели значения ни сумма выкупа, ни возможные желания похитителей. Ничего важнее Ляли, а так же его ребенка, для Зверя на свете не существовало. В короткий миг, за доли секунды, он понял, что отдаст все, лишь бы они были живы и здоровы. Все остальное в жизни не имеет значения.

Да и не важно оно, все остальное. Ведь, наконец, у Зверя будет семья. Любимая женщина и их ребенок. И это самое важное, а не какие-то там бумажки или активы.

— Похоже, что нет, — тихо произнес Иваныч, не поднимая глаз.

— Что «похоже»? — не понял Зверь.

Иваныч тяжело вздохнул. Словно чуть приподнял непосильную ношу, которая давила на плечи. И дальше понес.

— Там. На столе, — отрывисто произнес он.

— Что на столе? — Зверь уже догадывался, но не верил. Его чутье кричало об опасности, но он гнал любые мысли. Он не подпускал их даже близко.

Трусил. Боялся. Очковал.

Он — по имени «Зверь» боялся подойти к столу, на котором сиротливо белела бумажка.

Мятая. А затем расправленная.

Но Зверь не был бы тем, кем был, если бы не смог найти в себе силы. На негнущихся ногах подошел к столу. Время превратилось в патоку. Вязкую. Непродираемую. Густую.

Протянул руку.

В последний миг заметил как она дрожит, прежде чем пальцы сомкнулись на краешке бумаги.

Поднес к глазам.

И лучше бы он никогда не видел того, что там обнаружил.

«Меня для тебя больше нет, Зверь».

Последнее слово было буквально процарапано ручкой. До мяса. До дыр.

«Ненавижу».

Мир не без добрых людей.

Я никогда не верила в эту истину. Думала, врут люди. Придумывают сказочки для себя и пичкают ими других. Чтобы не теряли надежду. Чтобы верили в лучшее.

Когда я уходила из дома Зверя, у меня даже ее не было — надежды. Я уходила в никуда. Где-то подспудно зная, что от Зверя далеко не убежать. Не скрыться. Он, как истинный хищник, выследит и найдет. А когда найдет, то будет рвать когтями и зубами. Чтобы знала, от таких, как он, не бегают. Им подчиняются. Беспрекословно и безмолвно.

И все равно ушла.

Не верила, что смогу скрыться. Но и оставаться не могла. Обида душила со страшной силой. Гнала прочь от Зверя. Дальше и дальше. Чтобы не чувствовать его запах. Чтобы не слышать его голос. Чтобы не видеть его. Не знать что делает.

Потому что не могла находиться рядом. Все что он скажет будет ложью. Обманувший однажды — обманет еще раз.

Предательство от того, от кого не ждешь, бьет больнее всего. Ударяет в сердце, разрывая его на куски. Осколки же разлетаются во все стороны. И их не собрать. Не соскрести в кучку.

Ведь я поверила ему. Поверила так, как никогда никому не верила. Впустила его в самую себя, вглубь, в самую сердцевину. Куда не допускала никого и никогда. Посчитала, что выиграла в лотерею, отыскав среди миллиардов людей на планете того, кто мой от рождения.

А все оказалось ложью. Ужасной. Страшной. Жестокой.

Зверю от меня был нужен только ребенок. Ради своего отродья он готов был из кожи лезть. Делать все, чтобы я забеременела. Он даже строил из себя, если не любящего, то влюбленного мужчину. Держал за руку. Шептал ласковые слова, которые я хотела слышать. Осыпал подарками.

А я поверила. Повелась на дешевые уловки. На извечные мужские трюки.

И ведь не глупая. Читала книги. Смотрела фильмы. Где так же как со мной поступали мужчины, которым что-то нужно. И не видела сходства. Думала, что особенная. Что со мной такого не случится.

Случилось.

Я не особенная. Не уникальная.

И осознание этого ранило сильнее всего.

Уходя из дома Зверя, я шла куда глаза глядят. Шла и не видела куда иду. В душе гнездилась страшная боль и разочарование. Шла для того, чтобы идти. Без цели. Без надежды. Без будущего.

Ни денег. Ни работы. Ни крыши над головой. Ничего у меня не было.

К тетке возвращаться не вариант. Продавшая однажды, продаст еще раз. Да и не хотела я ее видеть. Вот и брела, лишь бы уйти. Не важно куда. Подальше от Зверя и его логова.

Как оказалась в парке около церкви не помнила. Я и зашла то за ограду только потому что увидела лавочку. Уж больно устала. От долгой ходьбы ноги гудели. Требовали отдыха. Я решила отдохнуть.

Стоило откинуться на лавочку, как зазвонили колокола.

Я никогда не верила в Бога, считала себя атеисткой. Не поверила и в этот раз. Но в церковь зайти захотела. Со страшной силой.

И пошла, чувствуя, как ноги сами ведут. Не успела зайти внутрь и подойти к иконам, как перед глазами все помутилось.

И я упала в обморок.

Пришла в себя в полутемной комнате. Как позже выяснилось возле церкви находилась церковная лавка, туда меня и принесли. Даже не потребовалось вызывать карету скорой помощи.

— Как себя чувствуешь? — услышала приятный женский голос. До того как увидела говорившую, думала, что голос принадлежит молодой женщине.

Ошиблась.

На меня смотрела по моим меркам старушка. Женщина лет семидесяти.

— Уже лучше, — ответила я, приподнимаясь на лежанке.

— Тогда иди пить чай, — позвала меня Любовь Степановна, как она представилась.

Я и пошла к столу. Слово за слово старушка умудрилась вытянуть из меня историю всей моей жизни. Не знаю как ей это удалось, ведь говорить не хотела. Вообще, ничего не хотела, ни есть, ни пить, ни делиться своими горестями. А вышло все иначе.

— Поживешь у меня, — тут же приняла решение старушка. — Будешь помогать мне в лавке. А дальше что-нибудь придумаем.

Вот так просто. Без рекомендательных писем. Без образования. Лишь просто поговорив, я была принята на работу и получила кров над головой.

Чудеса?

Не иначе.

С меня то и потребовалось всего лишь надеть платочек, да сесть за конторку. Так я стала жить и работать при церкви.

— Покажите мне, пожалуйста, вон тот крестик, — просит девушка, наверное,

моя ровесница.

Я протягиваю желаемое. В первый раз вижу эту прихожанку. Хотя, откровенно говоря, она не очень на нее похожа. Слишком живые глаза, слишком любопытный взгляд. Все слишком. Идущие в церковь за надеждой совсем иные. У них взгляд в себя. Словно они постоянно ведут мысленный диалог, ища ответы на свои вопросы. И у глубоко верующих людей совсем иное отношение к символам веры. В них больше благоговения. У этой же девушки ни того, ни другого. Но хоть разговаривает культурно. И то хорошо.