Она прикасалась к нему.

Она опустила руку обратно на бок, когда осознала это, но в тот же момент, когда ее рука упала, его рука поднялась. Он приглашал ее на танец.

Эмма посмотрела на его протянутую руку, затем встретила его взгляд. И в конце концов, не идеальный галстук-бабочка или сексуальная белая рубашка заставили ее вложить свои пальцы в его.

Это был взгляд его глаз. Не совсем умоляющий, даже не страстный... просто спокойное чувство правильности.

Как будто они должны были танцевать под эту песню, в эту ночь. Друг с другом.

И вот так Эмма отпустила. По крайней мере, на эту ночь, она отпустила боль.

Его глаза вспыхнули — зеленые сегодня вечером — когда их ладони соприкоснулись, и он накрыл большим пальцем тыльную сторону ее ладони, как будто хотел помешать ей передумать.

Но Эмма не изменила своего мнения.

Она позволила ему вывести ее на танцпол, пока они не смешались с покачивающимися парами. Вместо того чтобы отпустить ее руку, он потянул ее за собой, чтобы притянуть ближе, чтобы его вторая рука оказалась на ее талии.

Его ладонь была горячей, и она прерывисто вздохнула, когда подняла свободную руку к его плечу.

Рука, державшая ее, слегка изогнулась, крепче сжимая ее.

А потом они танцевали.

— Знаешь, ты был прав, — услышала она свои слова, уставившись на чистый воротничок его рубашки.

Он не ответил, но она знала, что он слушает.

— В ту ночь, когда ты положил руку мне на спину... ты сказал, что мне нравилось, когда ты прикасался ко меня там. Мне действительно нравилось, — Эмма сглотнула. — И до сих пор нравится.

В ответ его ладонь еще сильнее прижалась к ее ладони, притягивая ее к себе, пока их бедра не соприкоснулись. Затем он наклонил голову, его губы приблизились к ее уху, его голос был хриплым.

— Я знаю.

Глаза Эммы закрылись, когда они каким-то образом придвинулись еще ближе.

Только тогда она прислушалась к тексту песни и вспомнила. Когда она слушала эту песню на повторе, они с Кэссиди были вместе.

Он знал, что эта песня была ее любимой.

Ее глаза распахнулись, и она отстранилась ровно настолько, чтобы посмотреть ему в лицо.

— Эта песня... это «I Told You So».

Он не улыбнулся.

— Возможно, я мне пришлось продать душу Джули и Митчеллу, чтобы выбрать последнюю песню. Она не совсем подходит для свадебной ночи, но я сомневаюсь, что они обращают внимание на слова.

Губы Эммы разошлись, ошеломленные таким признанием.

— Ты попросил их об этом?

Его улыбка была слабой.

— У меня остались приятные воспоминания.

Она рассмеялась.

— Приятные? Правда? Мне кажется, эта песня была предметом спора чаще, чем нет.

— Ах, но послушай, — сказал он, указывая пальцем. — Я думаю, ты заметишь кое-что другое.

Эмма притихла, прислушиваясь, как раз в тот момент, когда к мужскому голосу присоединился женский. Она услышала то, чего раньше не замечала.

— Это дуэт!

Он улыбнулся.

— Эта версия вышла через пару лет после того, как мы расстались.

Эмма покачала головой, наполовину удивленная, наполовину озадаченная... озадаченная тем, что он не только помнил глупый семилетний спор, но и заботился о ней настолько, что попросил исполнить эту песню на свадьбе друга.

Музыка кантри не была популярна в Нью-Йорке — вообще — но она была более популярна в Северной Каролине, и они с Кэссиди иногда были ее поклонниками, когда было подходящее настроение.

В те времена Эмма особенно любила Кэрри Андервуд и была в восторге от одного из синглов Кэрри «I Told You So», душераздирающая баллада, которую она слушала почти постоянно.

Кэссиди, будучи самопровозглашенным кантри-пуристом, сообщил, что эта песня не является оригинальной. Эта честь принадлежит Рэнди Трэвису, который записал песню еще в восьмидесятых годах.

В результате возникла добродушная война, в которой каждый пытался переиграть другого, доказывая достоинства каждой версии.

Эмма не думала об этом много лет — она не слушала песню с тех пор, как они расстались.

Она покачала головой, прислушиваясь.

— Это идеально. Оба их голоса вместе. Лучшее от обоих.

Он снова притянул ее ближе, и она позволила ему это сделать. Его голова слегка наклонилась, и они оказались щека к щеке.

— Думаю, некоторые вещи лучше делать вместе.

Пальцы Эммы сжались на его плече при этих словах. Он говорил не о песне. По крайней мере, не только о песне.

Он говорил о людях.

Он говорил о них.

Эмма закрыла глаза и слушала песню, позволяя себе погрузиться в этот момент. Позволяя себе погрузиться в Кэссиди, его запах, его тепло и, что самое тревожное, его близость.

Она помнила это. Не только ее разум, не только ее тело, но и ее душа помнила это.

— Забавно, — сказала она, повернув голову так, что ее щека коснулась его плеча. — Сейчас эта песня подходит гораздо лучше, чем тогда.

Его щека коснулась ее волос.

— Я не уверен, что это так уж хорошо, учитывая, что песня о разбитом сердце.

— Верно, — сказала она, мечтательно вздохнув. — Но она все равно прекрасна. В какой-то меланхоличной манере.

Эмма поняла, что теперь она говорит с двойным смыслом, хотя она и не осознавала, что делает это.

Песня начала переходить в финальный припев, и Эмма почувствовала легкий приступ паники от осознания того, что танец почти закончился.

А за паникой последовала волна шока, потому что она не хотела, чтобы это заканчивалось. Не хотела желать Кэссиди спокойной ночи. Не хотела завтра возвращаться к роли вынужденных, нелепых незнакомцев.

Рука Кэссиди скользнула вверх, его ладонь ласково прошлась по ее спине, и она услышала, как участилось его дыхание. Их соединенные руки снова переместились, и его большой палец коснулся ее ладони, и она почувствовала фейерверк от простого прикосновения. И почувствовала его реакцию.

Эмма поняла, что тогда она была в опасности. Он хотел ее.

И что еще опаснее... она тоже хотела его.

Глава 21

«Plaza» была не так уж далеко от ее квартиры... при других обстоятельствах она бы пошла пешком. Но в час ночи, после того как она весь день простояла на высоких каблуках, а потом всю ночь танцевала, ее ноги никак не могли пронести ее столько кварталов.

К такси стояла очередь, и Эмма не удивилась, когда они с Кэссиди не договариваясь оказались в одной очереди.

Она также не удивилась, когда он накинул ей на плечи свой пиджак.

Не удивилась она и тому, что он забрался в такси следом за ней.

Она сказала себе, что в совместном использовании такси есть смысл. Они были соседями.

Но Эмма знала, что это не имеет ничего общего с практичностью или удобством, а все связано с тем, что произошло между ними на танцполе.

Они не разговаривали, пока ехали домой.

Они не касались друг друга, пока такси ехало на Central Park South, к тому роковому моменту, когда они будут стоять у своих парадных дверей и принимать судьбоносное решение.

Эмма рассчитывала, что резкий холодный воздух приведет ее в чувство. Рассчитывала, что неизбежные странные запахи еды, которые часто можно встретить в нью-йоркских такси, охладят ее пыл.

Но невозможно было думать ни о чем, кроме мужчины рядом с ней. Мужчине, чей пиджак пах как он. Пряно, сексуально и всецело Кэссиди.

Она слегка повернула голову под предлогом посмотреть на Центральный парк, но в основном ей хотелось просто вдыхать его запах.

Когда она повернула голову обратно, то краем глаза заметила, что он улыбается.

Он знал, что она задумала. Но Эмма не могла утруждать себя смущением. Она была слишком пьяна от шампанского, слишком хорошо себя чувствовала после того, как увидела, как ее самые дорогие друзья связали себя узами брака.

Сегодня речь шла не о сожалениях и о том, чего не произошло между Эммой и Кэссиди.

Сегодняшний вечер был посвящен романтике...