Страхова объясняла истоки полемики так: В своем суждении о Шиллеровской песни (так! – М.Р.) Рубинштейн был еще введен в заблуждение неправильным переводом строки подлинника «Seid umschlungen, Millionen»: вместо «обнимаем вас, миллионы» – под влиянием сильной радости нередко человека охватывает чувство любви ко всему миру, как это было и с Шиллером, – Рубинштейн имел перед собой – произвольное «обнимитесь все народы». В идее того и другого перевода – громадная разница. Строфы подлинника, не использованные Бетховеном, выражают пожелание автором общего примирения в здешнем и загробном мире. <…> Идеалы Шиллера были – красота, истина, дружба и семейный уют, и в то время, когда во Франции провозглашались обагренные кровью принципы liberté, egalité, fraternité, как огонь бабочек, привлекающие своим блеском неопытныя толпы тружеников из народа и так же беспощадно обжигающие их при непосредственном соприкосновении. <…>
Что же касается Бетховена, то он <…> в финале своей «IX» явился лишь гибким иллюстратором Шиллеровской песни, но не проповедником политической свободы817. Описывая обстоятельства появления знаменитых шиллеровских строф, Е. Страхова подчеркивает, что оно было ответом на зарождение дружеских чувств, которые и воспел поэт в своей «застольной песне»: Итак, песнь к радости не более, как застольная песнь и именно песнь, а не «ода», как многие ее неправильно называют (в том числе и Бетховен): ведь в ней не пафос, в ней лирические излияния души поэта818. Аргументация Страховой в заочном споре с Рубинштейном не выдерживает критики. Вряд ли Рубинштейну, столь тесно связанному с Германией, требовалось пользоваться переводом для понимания «главной» строки бетховенского гимна. Но и высказанная им уверенность в том, что «свобода» была изменена на «радость» под давлением цензуры, тоже абсолютно бездоказательна819. В любом случае традиционное «обнимитесь, миллионы» точно соответствует смыслу фразы и всего текста. Приведу для сравнения дореволюционный перевод К.С. Аксакова и подстрочник нескольких фрагментов, сделанный в 1930-х годах А.С. Рабиновичем: Радость, мира украшенье, Радость, прекрасная искра богов, дочь Элизиума, Дочь родная небесам! Мы входим, опьяненные огнем, в твое святилище. Все мы входим в упоеньи О, чудесная, в твой храм! Ты опять соединяешь Твои чары вновь связывают то, что было строго Что обычай разделил, Разделено этикетом. Нищего с царем равняешь Все люди становятся братьями, Веяньем отрадных крыл. Где повеет твое мягкое крыло. Тот, кому быть другом другу Жребий выпал на земли. Кто нашел себе подругу, С нами радость раздели! Также тот, кто здесь своею Душу хоть одну зовет! Кто ж не может, пусть скорее Прочь, рыдая, отойдет. Все творения живыя Радость средь природы пьют. Все – и добрые, и злые, По стезе ее идут. Сон, вино, привет участья Друга нам она дарит. Дышит червь животной страстью, К Богу херувим летит. Как светил великих строен Весело, как мчатся тысячи солнц В небе неизменный ход, по роскошному своду неба, Братья, так всегда вперед, шествуйте, братья, по вашему пути, Бодро, как к победе воин. радостно, как герой к победе. Миллионы, к нам в объятья Обнимитесь, миллионы! Люди, поцелуй сей вам! Этот поцелуй – всему миру! Над небесным сводом, там Братья! Над звездным шатром Должен жить Отец наш, братья. живет милосердый отец. Миллионы, в прах падите! Мир, ты чувствуешь Творца? Выше звездного венца В небесах его ищите! Как видим, предложенный Страховой вариант перевода одной из важнейших строк стихотворения выглядит весьма произвольным не только сам по себе, но и в контексте целого. Тем не менее его «произвольность», по-видимому, неслучайна – критиком (в преддверии революционной эпохи) движет стремление, выдвинув на первый план идею романтической дружбы, оспорить широко распространенную «революционизирующую» интерпретацию шиллеровского текста. Для этого Страхова даже переиначивает цитату из знаменитой статьи Серова, у которого написано, что «царство свободы и единения должно быть завоевано» 820, а не так, как у Страховой: «Царство свободы (и единения), требующее завоевания путем кровавой войны»821. Идея «свободы» в связи с творчеством Бетховена вообще и финалом Девятой в частности, тем не менее, чрезвычайно укоренилась в России начала века, варьируясь в самых разных публикациях822. После Октября дилемма «свобода или радость?» получает закономерное разрешение: <…> создается 9-я симфония с ее хором на оду Шиллера: «К свободе». Правда, по цензурным требованиям в оде воспевалась радость, но композитор непременно хотел восстановить первоначальный заголовок823. Но и образ шиллеровско-бетховенской «радости» оказывается весьма востребованным и даже ключевым в идеологической риторике, характерной для пореволюционных лет. Его щедро использовал в своих «бетховенских» юбилейных выступлениях (о которых речь уже шла) нарком просвещения: Бетховену присуща гигантская жажда радости. <…> Эта стихия в конце концов увенчала творчество Бетховена великим хором Девятой симфонии824. «Радость», наряду с героизмом, становится центральным мотивом всего бетховенского творчества в его интерпретации Луначарским. Это действительно вписывается в ту постромантическую традицию, на которую позже указывал Соллертинский, говоря об истоках «бетховенской концепции» наркома. Так, в 1927 году Ромен Роллан в предисловии к книге «Бетховен. Великие творческие эпохи» (в советской России она вышла в собрании его «Музыкально-исторических сочинений» лишь в 1938 году) писал:
<…> Рисуя его, я рисую его племя. Наш век. Нашу мечту. Нас и нашу спутницу с окровавленными ногами – Радость. Не мирную радость отъевшейся у стойла души. Радость испытания, радость труда, преодоленного страдания, победы над самим собою, судьбы покоренной, соединенной с собою, оплодотворенной…825 вернутьсяКириллина замечает по поводу этого заверения Рубинштейна: «<…> Совершенно удивительно, как мог А.Г. Рубинштейн, владевший немецким языком как родным, всерьез утверждать, будто <…> поэт лишь по требованию цензуры заменил одно слово другим, о чем Бетховен якобы знал. Всякий, кто откроет подлинный текст шиллеровской оды, легко убедится в том, что обратная замена внешне похожих слов Freude (“радость”) и Freiheit (“свобода”) совершенно невозможна по смыслу ни в одной из восьми строф второй редакции (1803) и тем более в девятой строфе первой редакции (1784)» (Кириллина Л.В. Бетховен и проблемы отечественной музыкальной историографии. С. 131). вернутьсяСеров А.Н. Девятая симфония Бетховена. Ее склад и смысл. М., 1868. С. 24. Характерно, что эта риторика воспроизводится в тексте песни, ставшей позже одной из наиболее устойчивых музыкальных эмблем революции, «Смело, товарищи, в ногу». Сочиненная не позже 1898 г. Л.П. Радиным и опубликованная в Женеве в 1902 г. (см.: Lib.ru/ Классика: Радин Леонид Петрович. «Смело, товарищи, в ногу» [Эл. ресурс]. – Режим доступа: http://az.lib.ru/r/radin_l_p/text_0030.shtml. Дата обращения: 08.10.2012), текстуально и по смыслу она почти совпадает с приведенной фразой А.Н. Серова: «В царство свободы дорогу / Грудью проложим себе». вернутьсяСтрахова Е. Полное разъяснение IX симфонии Бетховена. С. 38. вернутьсяСм., например: Булич С.Н. Музыка и освободительные идеи // Вестник Европы. 1909. Март. С. 5 – 26; Энгель Ю. Очерки по истории музыки. Лекции, читанные в исторических симфонических концертах Имп. Русского Музык. О-ва в Москве в 1907 – 1908 и 1908 – 1909 гг. М., 1911. С. 67 – 79; Мясковский Н.Я. Чайковский и Бетховен // Музыка. 1912. № 77. 16 мая. С. 431 – 440. вернутьсяИванов-Борецкий М. Бетховен. 1827 – 1927. Биографический очерк. С. 32. вернутьсяРоллан Р. Бетховен. Великие творческие эпохи / Пер. с фр. М.А. Кузмина, коммент. Б. Левика // Роллан Р. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 7. М., 1938. С. 9. |
