— Не хочу, и этого хватит.

— А ты не сиди, как Дюймовочка, поухаживай за нами. — Отар потрепал девушку по подбородку и разлил вино. — Ну, бог в помощь!

Он выпил и чокнулся пустым стаканом с Тамазом. Тамаз молча осушил свой стакан и закусил картошкой. На душе почему-то стало тоскливо. От Отара не укрылось состояние друга.

— Что нос повесил? Не люблю постные физиономии. Да, вот что, в холодильнике есть помидоры. А ну, быстренько встань и приготовь нам салат, — обратился он к Магде.

Та с готовностью встала. Тамаз невольно залюбовался ее красивыми, стройными ногами и гибкой талией.

— Эх, как, оказывается, ничтожна человеческая жизнь! — вздохнул Тамаз.

— Чего это тебя на философию потянуло?

— Так. Человек быстро забывает даже самого дорогого друга.

— С чего ты взял, что забывает? — Отар отставил стакан и посмотрел в глаза Яшвили, — И почему ты вообразил, что опущенный нос и молчание олицетворяют горе и скорбь?

— Нет, я не в этом смысле, но, когда я увидел Важа, я еще раз убедился в ничтожестве человека.

— Ошибаешься, мой мальчик, ох как ошибаешься. Человек — прекрасное творение природы. Он — великолепное инженерное сооружение. Ты математик и в этих вопросах разбираешься лучше меня, но ты когда-нибудь пробовал взглянуть на человека как на инженерное сооружение? Всмотрись, как рационально и мастерски расположены органы коммуникации или, допустим, пищеварения. Они, то есть бог, провидение или материя, поместили органы зрения, слуха и мышления в круглую коробку, которую мы называем головой. Они, те есть бог, провидение или материя, предусмотрели даже то, что в один прекрасный день человек изобретет очки и так мастерски расположили уши, чтобы было за что цеплять дужки. Представь себе, как смешно бы выглядел человек, если бы его уши росли на плечах. Или — один глаз во лбу, как у циклопа, а второй — на спине. Какое зрелище являл бы вырез на спине пиджака, откуда выглядывал бы человеческий глаз. Вглядись в пропорции, как мастерски и технически безукоризненно решено все. Одним словом, человек — величайшее инженерное творение природы! Ты согласен со мной?

— Но… — начал Тамаз.

— Никаких «но», да или нет? Человек многому учится у природы, у собственного устройства.

Магда принесла салат.

— Уксусом приправила? — спросил Отар.

— Я не знаю, где он.

— На полке. — Отар пошел показать ей, где уксус, вернулся обратно и продолжал прерванную беседу: — Никаких «но». Разве автомобиль не построен по принципу человека? У него тоже два глаза, легкие, желудок, сосуды. Ему больше нашего необходимы питание и вода. Кончился бензин — все, отъездился, в ту же минуту у него отнялись ноги, и ни с места. А человек без еды и питья может протянуть гораздо дольше. Знаешь сколько? Целых восемнадцать дней. Ты представляешь, что такое восемнадцать дней для человека, которому осталось жить всего тысяча девяносто суток?

— Тебя не поймешь, кривляешься или говоришь серьезно.

— Какое там кривлянье, у меня ум за разум заходит. Вчера один из моих приятелей сморозил такую глупость, что я до сих пор не могу прийти в себя и, наверное, до смерти не приду.

— Какой приятель?

— Есть один, ты его не знаешь. Выпьем еще раз за наше здоровье.

— Что же он все-таки сделал?

— Сначала выпей.

Тамаз выпил и вопросительно уставился на друга. Отар закурил. В глаз попал дым, и он смешно задергал веком.

— Этот принц, этот умник семи пядей во лбу вчера отказался от пятидесяти тысяч, от пятидесяти тысяч новыми деньгами! Тебе, конечно, известно, что деловые люди давно уже считают на новые деньги.

— Кто же предложил ему такую сумму?

— Один ворюга и сукин сын.

— За что?

— За одно-единственное слово.

— За что? — переспросил Тамаз, думая, что ослышался.

— За од-но сло-во! — по складам повторил Отар. — Ему достаточно было произнести одно слово, и дело сделано, пятьдесят тысяч в кармане.

— Что же это за слово?

— Длинная история, но вкратце расскажу. Однако сначала выпьем. — Отар выпил, отправил в рот дольку помидора и продолжал: — Один делец наехал на человека и задавил его, а потом заявил, что не он сидел за рулем, а кто-то угнал его машину и сбил несчастного. Находит типа, который берет преступление на себя. Тому наверняка была какая-то выгода, из одной благотворительности, согласись, на такой шаг не пойдешь. Мой приятель — единственный свидетель, который знает все. Он должен был просто подтвердить, что за рулем сидел не истинный преступник, а тот, что берет вину на себя. Вот и все. Пятьдесят тысяч в кармане. А он… А он, знаешь, что сделал? Грудью встал за правду и отказался от денег. К тому же поймал их за руку. Остальное ты сам можешь довообразить…

— Будь другом, познакомь меня, какой порядочный человек!

— Век бы его не знать!

— Как, ты бы согласился заработать таким мерзким путем?

— Еще как!

— Будь ты на месте приятеля, ты бы поступил не так?

— Ни в коем случае, да разве мне улыбнется фортуна?!

— Брось, Отар, можно подумать, что ты говоришь правду.

— Я и говорю правду. Хочешь — верь, хочешь — нет, это уже твое дело.

Тамаз засмеялся и наполнил стаканы.

— Напрасно смеешься! Ты математик и лучше меня знаешь цену цифрам. Пятьдесят тысяч! Это же полмиллиона на старые деньги! Положат перед тобой такой куш ни за что, за одно слово! Неужели устоишь, а? Неужели не соблазнишься? Тем более что для погибшего все равно, кто сидит в тюрьме. Скажи: устоял бы ты перед таким соблазном?

— Не будь ты моим другом, я бы оскорбился на сам вопрос.

— Значит, ты бы устоял. А я-то думал, что мой приятель единственный такой!

— Честному человеку легко преодолеть искушение. Мне внушает опасение другое. Кое-что другое заставило меня усомниться в себе. Если не станешь зубоскалить, расскажу.

— Наоборот, говори, говори, это очень интересно.

— Я часто думаю о силе воли тех, кто в войну шел на подвиг, жертвовал собой, стойко переносил ужасные пытки. Думаю, и мне становится страшно. Мне кажется, что я трус, что я никогда бы не смог пожертвовать собой, достойно выдержать пытки. Что бы было со мной, как бы я себя вел, попав в руки врага?

Отар Нижарадзе расхохотался.

— У тебя нет врагов, настоящих врагов. Ты не испытал ненависть к врагу. Тебе еще не знакомо чувство мести. Поэтому тебе и кажется, что ты не смог бы пожертвовать собой. Выбрось эти мысли. О самопожертвовании никто не думает заранее. Придет миг — пожертвуешь, и более того! Выбрось из головы подобные мысли и занимайся математикой. В математике ты сильнее. За здоровье Магды! — Отар поднес стакан ко рту, но передумал, взглянул Тамазу в глаза и поставил стакан. — Может быть, тебе кажется, что ты и человека не способен убить?

Тамаз усмехнулся и, считая лишним даже отвечать на вопрос, поднял стакан и выпил за здоровье Магды. Девушка признательно кивнула ему.

— Ты не увиливай от ответа, Тамаз Яшвили, может быть, тебе кажется, что ты не убьешь человека? Или ты воображаешь, что до сих пор никого не убивал?

Тамаз видел, что друг его не шутит, глаза у него странно блестели, всегдашняя флегматичность исчезла.

— На твоем счету много убитых, как и на моем, — продолжал Отар. — Мне было двенадцать лет, когда я впервые убил человека. Как сейчас помню, смотрел кино «Ромео и Джульетта». Больше всех меня очаровал Меркуцио, я буквально влюбился в него. И когда Ромео, ожесточенный его гибелью, пронзает шпагой Тибальда, вместе с ним эту шпагу держал и я. Я вдыхал запах горячей крови, трепеща от жажды мщения. Вспомни, сколько раз ты подпрыгивал от восторга в кино, когда на экране убивали ненавистного тебе персонажа, когда вместе с благородным героем мстил и ты. И тем большим бывал восторг, чем грациознее убивали негодяя. Что же ты приумолк, разве я не прав?

— К сожалению, прав.

— Вот видишь, а ты думал, что ты безгрешен, как будто на тебе не лежит грех сына Адама.

Отар откинулся на спинку стула. Погас огонь, только что горевший в его красивых карих глазах. Сейчас он был прежним Отаром Нижарадзе, ленивым и беспечным, флегматичным и готовым взорваться в любую минуту. Он поднял стакан и вернулся к прерванному тосту.