— Ну-ка, семьсот двадцать пять на триста двадцать семь, — попросил Боцвадзе.

— Двести тридцать семь тысяч пятьдесят пять! — ответил Тамаз, не притрагиваясь к арифмометру.

Давид Боцвадзе недоверчиво посмотрел на Тамаза, придвинул арифмометр к себе и подсчитал. Получив тот же результат, он сиял очки и уставился на Тамаза. Старый академик знал множество классических способов быстрого счета, но такое молниеносное умножение трехзначных чисел выходило за рамки всех приемов и казалось невероятным.

— Вы и четырехзначные умножаете так же быстро?

— Это же очень просто.

— Что вы еще умеете? — Академик был поражен.

— Как вам сказать… — застенчиво улыбнулся Тамаз.

— А все-таки?

— Я могу за несколько секунд возвести двухзначное число в квадрат, а затем извлечь его десятую степень.

— Что вы говорите?! Это немыслимо! — Директор собрал разложенные перед ним бумаги, сунул их в портфель и принялся искать что-то в ящике стола. — Невероятно, совершенно невероятно.

Наконец он нашел какую-то книгу, полистал ее, всмотрелся в одну из страниц и снова воззрился на Тамаза поверх очков.

— Вы можете извлечь кубический корень из шести- или восьмизначного числа?

— Могу.

Академик некоторое время в упор разглядывал нового сотрудника, затем заглянул в книгу.

— Извлеките корень из трех миллионов семисот девяноста шести тысяч четырехсот шестнадцати.

Тамаз повторил число, опустил голову и уставился в одну точку. Академик взглянул на часы. Не прошло и двадцати секунд, Тамаз поднял голову:

— Сто пятьдесят шесть.

— Молодец, точно!

— Это несложно.

— В таком случае предложу вам более сложную задачу. — Боцвадзе снова заглянул в книгу. — Найдите мне число, разность между кубическим и квадратным корнями которого восемнадцать. Это, молодой человек, уравнение уже третьей степени!

— Попробую.

Тамаз снова опустил голову и уставился в одну точку. Академик засек время и поверх очков внимательно наблюдал за его сосредоточенным лицом. У молодого человека был такой вид, словно он еле сдерживал огромную радость и волнение. Остановившиеся глаза его расширились и странно блестели.

Тамаз поднял голову и спокойно сообщил:

— Семьсот двадцать девять.

Академик взглянул на часы. Прошло две минуты и тридцать пять секунд.

— Невероятно! — Боцвадзе вскочил на ноги, прошелся и снова сел. — Я не утомил вас?

— Нет.

— Тогда еще одну задачу.

— С удовольствием.

Академик перелистал книгу и нашел другой пример:

— Назовите три числа, сумма которых — сорок четыре, а сумма их кубов — семнадцать тысяч шестьсот девяносто шесть.

Через сорок секунд последовал ответ:

— Семь, двенадцать, двадцать пять. Это гораздо легче.

— Превосходно! Завтра же подробно доложите мне, над чем вы работаете, что вам требуется, в чем вам помочь. Хотя, зачем откладывать на завтра, говорите прямо сейчас, какая проблема вас интересует?

— Я работаю над проблемой однозначного определения замкнутых многогранников.

— Однозначного определения? — задумался академик. — Сложноватую тему выбрали. У вас есть какие-нибудь реальные результаты? Как вы пытаетесь разрешить ее? Завтра же ознакомьте меня с вашими выкладками. Почему вы такой худой, вы не больны?

— Нет, кажется, здоров, — улыбнулся Тамаз.

— Превосходно! Вам необходимо железное здоровье. Квартира есть?

— Есть, — снова улыбнулся Тамаз.

— Я освобождаю вас ото всех посторонних поручений. Вы должны работать над своей проблемой. Можете идти. Нет, подождите. В какой комнате вы сидите?

— Рядом с библиотекой, вместе с Александром Кобидзе.

— С Александром? — задумался академик. — Не очень удачно. Но не волнуйтесь, скоро переведем вас в другую комнату или избавим от Кобидзе.

— Не стоит. Неудобно перед Кобидзе, батоно Давид, — смущенно сказал Тамаз.

— Неудобно? Пожалуй. Ладно, придумаем что-нибудь, а сейчас ступайте. Если понадобится что, прошу без церемоний, двери кабинета всегда открыты для вас.

Тамаз взволнованный вернулся к себе. Взволнованный и окрыленный. Молодого математика воодушевили не обещания директора, а внимание старого ученого. Наконец-то он нашел то, что искал всю жизнь, — доброту, заботу и искреннее отношение. С этого дня Тамаз знал одну дорогу — из дому в институт и обратно, словно в мире не существовало ничего другого. И ничто другое его не интересовало. Изредка к нему наведывался Отар. Только тогда Тамаз вспоминал, что в городе есть кино, театры, стадионы. Отар видел, что друг его увлечен работой, и старался не докучать ему. Отныне Тамаз занимался только своей проблемой. Его не обременяли никакими поручениями. Он с головой погрузился в мир чистой математики. Это было счастливейшее время в жизни Тамаза Яшвили.

Однажды привычную тишину института нарушили ружейные выстрелы. Два выстрела прозвучали почти одновременно.

Утром, как обычно, Тамаз негромко поздоровался с Александром Кобидзе и сел за свой стол. Александр не ответил. Уткнувшись в толстый журнал, он что-то бормотал себе под нос. Тамаз погрузился в расчеты, комната наполнилась голубоватыми цифрами, и он совершенно забыл о существовании соседа. Вдруг раздался выстрел и следом вскрик Кобидзе. Цифры испуганными птицами взвились в разные стороны. Тамаз оторвался от бумаги и увидел распростертого на полу заведующего лабораторией.

Сначала он подумал, что Александр сражен пулей. То же самое вообразили и другие, прибежавшие на крик. Александр лежал, уткнувшись лицом в пол, и дрожал всем телом. Крови не было. Наконец сообразили, что Кобидзе упал от страха. Начальника лаборатории подняли и усадили на стул. В его лице не было ни кровинки, подбородок скривился, зубы стучали.

Ошеломленный, Тамаз продолжал сидеть.

Стреляли в соседней комнате, маленькой и узкой, которую занимал референт директора, худощавый юноша с черными волосами. В его обязанности входило разбирать обширную почту директора и вести всякие мелкие дела. Как выяснилось позже, утром он принес ружье на работу — простой двухствольный «зимсон». Накануне ему позвонил приятель и попросил одолжить ружье. Референт пообещал принести в институт.

Сотрудники не успели опомниться, как появилась милиция. Ружье у референта отобрали и унесли. Оказалось, он не подозревал, что оно заряжено. Разговаривая по телефону, он машинально взял его. Увлекшись разговором, нечаянно нажал на оба курка. Картечь из обеих стволов кучно ударила в потолок, осыпалась штукатурка.

Директор был потрясен происшедшим и не пожелал выйти из своего кабинета. Бледный от негодования, он на какое-то время лишился дара речи. Потом вскочил, стал кричать, бегая по кабинету.

— Передайте ему, чтоб ноги его не было в институте! Сегодня, сейчас же уволить его!

Сотрудники стояли вдоль стен и молчали. А Боцвадзе метался по кабинету и бушевал. В голове седого академика не укладывалось, зачем понадобилось приносить ружье в институт прикладной математики. Этого старого человека, живущего одной наукой, не только ружье, но и упоминание о нем приводило в содрогание.

— Успокойтесь, батоно Давид! — робко произнес кто-то.

— Успокоиться?! — Академик застыл на месте. — Кто это сказал? Я спрашиваю, кто это сказал?

Никто не ответил.

— С ума сойти! Ружье в академии! Мыслимо ли разбирать ружья в институте, тем более стрелять! Нет, я этого не вынесу! Вас не удивляет, что я еще в своем уме?

Долго возмущался Давид Боцвадзе. Потом подошел к столу, опустился в кресло и попросил воды. Сотрудники засуетились — кто-то схватил графин, кто-то — стакан, кто-то очистил стол от бумаг, кто-то переключил на приемную трезвонящий телефон, кто-то распахнул окно. Все заговорили, принялись успокаивать старого академика. За много лет совместной работы никто не видел Давида Боцвадзе в такой ярости.

Наконец сотрудники один за другим покинули кабинет. В огромном здании института снова воцарилась тишина. Все разговаривали тише обычного, ходили бесшумно. Так продолжалось с неделю. Потом все вошло в колею.