Стол возглавлял дюжий мужчина с маленькой головкой, директор галантерейной фабрики, как понял Тамаз. Провозгласив тост, он передал слово Отару Нижарадзе. Отар отвечал довольно плоскими здравицами, много шутил, все хлопали и, отдуваясь, пили вино.

Тамаз удивленно поглядывал на друга и сотрапезников, чувствуя, что Отар не был близко знаком ни с одним из них, даже не знал их имен. Удивительно, что привлекло его в эту компанию, почему он так щедро рассыпает комплименты, для чего нагромождает столько выспренней лжи?

Тамаза раздражало довольное, беспечное хихиканье этих людей. Им было наплевать на все. Они держались независимо, самоуверенно и весьма нагло. В их доскональном знании искусства застолья было что-то вызывающее. Они утеряли главное, чем отличались грузины за столом — степенность и сдержанность. Зато у них были деньги в карманах, уйма денег.

Было время, когда подпольные дельцы заискивали перед вами. Тамаз прекрасно помнил те годы. Они чувствовали себя осчастливленными, если им позволяли присоединиться к честной компании и потратить деньги. Много воды утекло с той поры. Ныне, если вы сидели с ними за одним столом, они выказывали вам унижающее покровительство. Не приведи бог вздумать вам расплатиться — с насмешливой заботой перехватят в кармане вашу руку: «Минуточку, уважаемый!», мигнут официанту, а тот уж тут как тут: «Со мной рассчитались». Вспыхнет галдеж — кто посмел? И только один будет сидеть молча и подчеркнуто скромно, давая тем самым понять, что именно он заплатил по счету.

Тамаз не любил ресторанов. Точнее, не любил, когда расплачивался кто-то чужой, потому что в поведении иного пригласившего, в его словах и заздравных тостах коробили излишняя развязность и покровительственный тон.

Тамаз старался и сам не приглашать никого в ресторан, так как у него никогда не водилось столько денег, чтобы не бояться появления за столом непредвиденного гостя. Тамаз считал, что в ресторан следует ходить с друзьями, а так как его единственным другом был Отар Нижарадзе, то чаще всего они посиживали вдвоем.

И вот он оказался в ресторане, в компании совершенно посторонних людей. Это еще полбеды. Беда в том, что ни в ком из присутствующих он не находил ничего достойного уважения — честности, таланта или благородства. Хотя некоторые сейчас считают благородством умение швыряться деньгами. Если придерживаться этого взгляда, здесь собрались истинные «мужи», они беспечно транжирили столь легко и бесчестно нажитые деньги.

Это был знаменитый «Белый духан». В небольшом зале, разделенном перегородкой пополам, кутили не менее пятидесяти мужчин. Мутно глядели пятьдесят пар налитых кровью глаз. Пятьдесят утроб были набиты мясом. Полсотни возбужденных вином мужчин галдели, орали песни, провозглашали банальнейшие тосты, исполненные лжепатриотизма и лжеблагородства.

Никто не мог поручиться, что тут не разобьют бутылку о вашу голову. За соседним столом шумела буйная компания. После возлияний кутилы бродили по двору ресторана, на ходу застегивая брюки.

В зале появился интеллигентный с виду человек в сопровождении красивой женщины лет тридцати пяти, судя по всему, жены. В дымном, прокуренном зале он пытался найти свободный столик. Женщина смущенно и нерешительно следовала за мужем. Пятьдесят пар плотоядных глаз разглядывали ее стройные ноги и изящную фигуру. Женщина испуганно прильнула к мужу, что-то шепча ему на ухо. Оба повернулись и быстро покинули ресторан.

Хохот, оглушительные песни, звон бокалов, повелительный стук ножом о край тарелки, патетические здравицы мешались друг с другом.

Тамаз Яшвили находился в самом модном ресторане. Точнее сказать, в том ресторане, который славился своей кухней на весь Тбилиси. За это безоружные бандиты, как называли заправил ресторана, с неслыханной наглостью обирали всех. Честный человек и раз в год не решится заглянуть сюда. Официанты, согнувшись в три погибели, подобострастно заглядывают в глаза посетителя, чтобы потом безбожно обсчитать его. Тамаз представлял, с какой гордостью они приносили в семью деньги, добытые унижением и наглостью. Кто знает, сколько недопитого вина, слитого из стаканов в бутылки, сколько подогретых объедков заново возвращается на столы?

Тамаз начал злиться. Он удивлялся другу, которого, казалось, ничто не беспокоило. Отар пил и шутил, в его тостах то и дело всплывали такие слова, как «великий грузин», «большой патриот», «человек огромного мужества». Тамаз пытался разобраться, искренен ли Отар или в скрытой форме потешается над собутыльниками.

Неожиданно возникли два официанта с ящиком вина:

— Омару Мелкадзе — от соседнего столика!

Мелкадзе с достоинством повернулся к указанному столу. И без того багровое лицо его налилось кровью. А там как ни в чем не бывало тамада произносил тост, остальные с подчеркнутым вниманием слушали его. Жирная шея Мелкадзе скоро устала, и он повернул голову в прежнее положение. Ему было достаточно беглого взгляда, чтобы понять, кто прислал вино.

Только теперь из разговоров Тамаз понял свою ошибку — именно Мелкадзе был директором галантерейной фабрики, а не здоровенный тамада с маленькой головой.

Мелкадзе вел себя сдержанно. Говорил тихо и не много. Не снял галстука и не повесил пиджак на спинку стула, как другие. Он вел себя, как подобает культурному человеку, и Тамаз заметил, что за весь вечер директор не сказал ни одной сальности. Но, когда у его ног поставили ящик с вином, Мелкадзе возмутился, хотя старался не подать виду. Ему, видимо, казалось, что злополучный ящик сводит на нет всю его сдержанность и культуру.

— Подойди! — поманил он официанта.

Официант тут же подбежал и замер в почтительном поклоне.

— Отнеси им двадцать бутылок шампанского и двадцать плиток шоколада и передай, чтобы прекратили эти штучки. — Мелкадзе повернулся к своим: — Когда они появились?

— Больше часу сидят.

Едва официант выполнил приказ директора, как из-за того столика поднялся молодой человек и направился к Мелкадзе.

— За что обижаете меня, батоно Омар? — с нарочитой кротостью упрекнул он директора и поздоровался со всеми.

Тамада встал и преподнес пришедшему бокал.

— Извините, уважаемый, не могу пить, — отказался тот, но бокал все-таки принял.

— Пей, ничего с тобой не случится, не тяни! Пей и в следующий раз не делай таких вещей!

Молодой человек держался подобострастно. Директор не представил его друзьям, не назвал по имени, и Тамаз понял, что этот был дельцом меньшего ранга. Хотя и у него заметно выделялся животик и, судя по всему, он успел нажить геморрой. Молодой человек быстро опорожнил бокал, поклонился директору: «Обижаете, батоно Омар!» — попрощался со всеми, попятился и, только отступив на приличное расстояние, позволил себе повернуться к ним спиной.

— Кто это? Знакомое лицо, — спросил кто-то.

— Недавно начал одно дельце, хороший, видно, парень, — ответил Мелкадзе, жестом приказывая официанту убрать ящик.

Невыносимо было сидеть в компании этих людей. Казалось, что всех их, багровых от жратвы и возлияний, ожиревших, мучающихся одышкой, вот-вот хватит инфаркт.

Вдруг ни с того ни с сего разошелся один из собутыльников — маленький мужчина с густой шевелюрой. Все звали его Мишей.

— Подойди сюда! — закричал он официанту.

— Слушаю, батоно!

— А повкуснее у вас ничего нет? — Миша пошатнулся и ухватился за белую куртку официанта. Отлетела и покатилась по полу пуговица.

Миша выпрямился во весь свой карликовый рост, видимо желая придать своим словам значительность. У него была непомерно большая круглая голова, пухлые щеки и маленький, словно прорезь копилки, рот.

— Чего изволите, батоно?

— Подай мне то, что никому не подавал!

— Что прикажете такого?

— Такого?.. — Миша глупо улыбнулся, щель копилки чуть заметно раздвинулась, он надменно оглядел стол и повернулся к официанту: — Подай свой мизинец!

— Что подать? — ошарашенно переспросил официант, полагая, что ослышался.

— Подай нам свой мизинец. В ж-жареном виде. Зажарь на большой сковородке, положи на середину и подай!