Вокруг Лексо уже столпились приехавшие врачи…

«Погибло, все погибло», — монотонно стучало в голове у Левана. А в это время Арчемашвили уже увозили, потом появились директор и главный инженер. Иорам Рухадзе спрашивал, сильно ли пострадал сталевар, а ему кто-то отвечал, что если кость не повреждена, то, может быть, ногу не ампутируют, но, во всяком случае, работать парень больше не сможет…

Все это было где-то далеко от Левана, мысли которого были заняты только одним: «Пропало, все пропало…»

— Леван, что с тобой? — встряхнул его кто-то.

Рядом стояли Важа и Резо.

— Я сам виноват! — проговорил Леван с усилием.

— Чушь какая, в чем же ты виноват? — начали успокаивать его ребята.

Они не поняли, о чем он думал…

«Почему сегодня, почему именно сегодня?» — места себе не находил Леван.

Все собрались в кабинете начальника цеха для составления акта.

— Вот бедняга, только жена поправилась, из больницы выбралась, и такое несчастье! — вздохнул Арчил Хараидзе.

Рабочие стояли возле кабинета и тихо разговаривали. Они ждали решения начальства.

— Интересно, что запишут в акт, какую назначат пенсию?

— Если начальник смены скажет все как надо, зарплату полностью оставят.

— Все-таки как же это случилось, кто виноват? — спросила секретарша. На ее стуле кто-то сидел. А она ходила вокруг стола и охала.

— Кто его знает… К печи он подошел прикурить, именно в этот момент и прорвалась сталь. Он даже отпрыгнуть не успел. Хорошо еще, что в лицо не попало.

— В акте должны записать, что он не виноват. Иначе даже полоклада не дадут на пенсию.

— Надо было предупредить начальника смены!

— Хидашели в таких делах не ошибается, вы же видели, как он переживает. Даже если ему грозит выговор, он не поставит под удар Арчемашвили, — уверенно сказал Васо Хараидзе.

Никто ему не ответил, все только закивали, ты, мол, прав…

Леван Хидашели сидел в кабинете, опустив голову, уставившись в пол.

— Как это случилось? — спросил главный инженер.

Хидашели очнулся, взглянул на Георгадзе, потом оглядел остальных. Директор перебирал бумаги.

«Кто знает, может быть, и не все еще погибло, — подумал Леван. — Во всем нужно обвинить сталевара. Это единственный выход… Хотя нет, почему обвинить, ведь он действительно виноват, ведь это так и было!» Да, во всем виноват сам Арчемашвили. И он, Леван Хидашели, с чистой совестью скажет сейчас истинную правду.

Леван с надеждой посмотрел в глаза главному инженеру и громко, уверенно начал:

— В ту минуту когда сталь прорвала порог, я был у начальника цеха. Говорят, что Арчемашвили подошел к печи прикурить… Сталь именно в ту минуту прорвала порог…

— Вы считаете его виновным или нет? — резко перебил Иорам Рухадзе.

— Конечно, в этом нет никаких сомнений.

Леван почувствовал, как кто-то схватил его за руку. Оглянулся и увидел Важу. Он все понял, освободил руку и спокойно продолжал:

— С утра уже было заметно, что он не в форме, не может как следует работать, с трудом передвигается. Я подошел и предупредил его, что, если он болен, пусть идет домой. Он категорически отказался. Тогда я сказал: в таком случае работай побыстрей. И порог хорошенько замажь. Как потом мне рассказали, он, оказывается, накануне пил до утра. И вот, выпивший, невыспавшийся, порог он заполнил небрежно. Это он, наверное, и сам подтвердит… если…

Хидашели достал из кармана сигарету. Все молчали.

— Сразу же после смены собрание, — сказал директор и встал.

Когда они остались одни, Важа тихо спросил:

— Зачем ты это сделал, Леван? Ты же знаешь, что после твоих слов он получит гораздо меньшую пенсию. А у него большая семья, каждая копейка на счету.

Леван посмотрел в глаза Важа и ответил:

— Я не мог иначе, я сказал правду.

Они сидели втроем — Важа, Резо, Нодар. Настроение было отвратительное. Ели без всякого аппетита, пили без тостов.

— Где же все-таки Леван? — недоумевал Важа.

— Вряд ли у него есть настроение кутить. — И Нодар махнул рукой.

— А мы что, кутим? — усмехнулся Важа.

— Попробую еще раз позвонить, может быть, уже дома. — Важа встал, взял трубку, набрал номер. Немного подождал. Положил телефонную трубку и вернулся к столу.

— Может быть, уехал в Тбилиси? — предположил Нодар.

— В Тбилиси? Не думаю, — ответил Важа. — Я знаю, что он занимал у кого-то деньги, собирался в больницу идти.

— Если он действительно хотел помочь Лексо, так не сказал бы того что сказал, — наконец-то заговорил Резо.

— Так нельзя рассуждать, — возразил Важа.

— Ты всегда заступаешься за Левана, — заметил Нодар.

— Я не оправдываю Левана и не виню его. Это такое дело, что нельзя говорить, не подумав.

— Я много думал, но не нашел оправдания поступку Левана! — упрямо твердил Резо.

— Тогда давай рассуждать: по закону Леван правильно поступил или нет? — спросил Важа.

— По закону — да! — согласился Нодар.

— Это тоже еще вопрос! — отмахнулся Резо.

— Нет, тут никакого сомнения быть не может. По закону он поступил совершенно правильно. — Важа говорил убежденно.

— Да, что правда, то правда, по закону он поступил правильно! — снова подхватил Нодар.

— Еще раз повторяю: надо проверить, был сталевар виноват или нет. Кроме того, что случилось бы, если в данном случае исходить из позиций не только законных, а и человеческих? Что потеряли бы громадный завод и все государство, если бы Лексо Арчемашвили получил пенсию на тридцать или на сорок процентов больше? Скажи, Важа, что ты молчишь, разве разрушился бы от этого Руставский металлургический завод? А я утверждаю: ничего бы не случилось. Видишь, ты не знаешь, что и сказать. Не хочешь обвинять Левана, но другого ответа быть не может. Не так ли? Что, ты язык проглотил?

— Ты не прав! Он поступил так, как считал нужным. Поступил правильно, по закону. Это дело совести. Одни умеют лгать во спасение, другие не умеют.

— А как бы ты поступил на его месте? — У Резо странно изменился голос.

— Я?.. — растерялся Важа.

— Да, ты!

— Трудно так сразу ответить… Не знаю, как бы я поступил. Заранее ни один человек не может знать, как бы он поступил в критический момент своей жизни.

— Ты просто не хочешь сознаться, упрямишься, а сам прекрасно знаешь…

— Может быть, но не надо забывать и о том, что я — Важа Двалишвили, а он — Леван Хидашели. Мы можем по-разному смотреть на одно и то же. Факт, что Леван поступил законно.

— Ты Левана любишь и никак не хочешь здраво оценить все. Ну хорошо! Я поставлю вопрос иначе. Как ты думаешь, месяц назад Леван поступил бы так же?

— При чем тут месяц? — удивился Важа.

— Так и быть, разжую тебе: как бы он поступил, если бы не был представлен к званию Героя?

— Резо, ты понимаешь, что говоришь? — вскочил Важа.

— К сожалению, понимаю!

— Резо, нельзя говорить о таких вещах, не имея веских доказательств, решать так, одним махом… — вмешался Нодар.

— Я знаю, о чем говорю, и отвечаю за свои слова. Налей, выпьем еще…

— Левана я знаю восемь лет, — сказал Важа. — Я видел его и в худших ситуациях. Он бы не пошел на такой шаг из-за звания Героя Труда. Может быть, он ошибается, но верит, что поступает правильно.

— Вот не думал, что ты такой наивный! — насмешливо сказал Резо и выпил залпом вино. — Для него самое главное сейчас — получить Героя.

— А может быть, ему важно не само по себе звание Героя, а все, что из этого вытекает? У него большие планы, — задумчиво проговорил Нодар.

— Какие же это у него планы?

— Я сам не знаю.

— А если не знаешь, так лучше молчи.

— Не знаю, но верю! — Нодар ударил по столу кулаком. — Однажды Таль пожертвовал Ботвиннику ладью. Кто-то в зале спросил у Лилиенталя, видит ли он цель в этой жертве? Лилиенталь ответил: не вижу, но верю. Понятно?

— Медико! Если собираешься дать нам жаркое, так давай наконец! — вдруг, разозлившись, закричал жене Важа.